– Она сделана из пуха птицы, которая живет в непроходимых лесах в жарких странах, – начал заливать мне генуэзец на латыни, которая за шесть веков почти не изменилась.

– Это пух собирают в поле с растений, – сказал я ему на латыни.

– Откуда ты знаешь? – удивился купец.

– Я бывал в тех краях, где его выращивают, – ответил я.

– Не может быть! – не поверил он. – Туда надо добираться почти год, сперва по морю, а потом по суше!

– Это если через Средиземное море, а если через Русь, то намного быстрее, – рассказал я.

– Ты – рус? – догадался генуэзец. – А как здесь оказался?

– Корабль мой утонул, я один спасся, – сообщил ему.

– Если покажешь мне короткий путь в Персию, отвезу тебя домой и хорошо заплачу, – пообещал купец.

– Я пока не хочу возвращаться домой, но, если передумаю, дам тебе знать, – сказал я. – Ты здесь часто бываешь?

– Каждую весну на ярмарку приплываю, – ответил купец и сам спросил: – А ты чем торгуешь?

– Да так, мелочью, – уклонился я от ответа и показал ему монеты, которые достал из потайного кармана ремня. – Дам тебе за стеганку три византийские золотые номисмы.

– Покажи, – попросил генуэзец.

Он долго рассматривал монеты, пробовал на зуб, сгибал.

– Никогда не видел таких, – сообщил купец.

– Полновесная номисма императора Тиберия Второго. Мой предок служил у него в армии, привез много таких. Кое-что досталось и мне, – рассказал я. – Можешь разрезать, проверить.

– Ты не похож на обманщика, – сказал генуэзец, пряча монету, которую так долго проверял.

– А кто сейчас император Византии? – спросил я на всякий случай.

– Иоанн Красивый, – ответил купец.

– Давно он правит? – поинтересовался я.

– Давно, лет двадцать, – ответил генуэзец и сам спросил: – У тебя еще есть византийские золотые монеты?

– Есть, – ответил я и показал остальные семь.

– Могу обменять на местные серебряные монеты, – предложил он и мотивировал свой поступок: – Золото меньше места занимает.

А мне нужны более мелкие монеты, потому что с золотого редко у кого есть сдача. Сошлись на двадцати четырех пенни за золотой. Поскольку генуэзец явно радовался, подозреваю, что я продешевил.

К моему возвращению Фион продала полбочки трески. С сияющим от счастья лицом она отдала мне вырученные пенни.

– Половину монеты я отдала за право торговать, – сообщила она.

Медных денег здесь не было, поэтому, как и в Византии, когда требовалась мелочь, монеты разрубали на половинки и четвертинки.

– Все наши так сделали, – добавила она, поглядывая на меня с вопросом: правильно ли сделала?

Фион впервые оказалась дальше Беркенхеда. Всю дорогу она перечисляла мне наставления, полученные от матери и других деревенских женщин, когда-либо бывавших на ярмарке в Честере. И всё равно боялась сделать что-нибудь не так, а еще больше – остаться здесь одной.

– Ты далеко не отходи, – попросила она, – а то я одна могу не усмотреть, что-нибудь украдут.

Я просидел с ней до вечера. За это время допродали треску из открытой бочки. Монеты складывал в кожаный мешочек, сшитый для такого случая Фион. Теперь их было много. Ночевали под своей телегой на воловьей шкуре, подложив под голову пучки шерсти и укрывшись пледами. Неподалеку от нас горели костры и несколько компаний, в том числе и наши попутчики, отмечали удачный торговый день. Суда привезли с территорий будущей Франции и Испании много недорогого и хорошего вина. Сквозь сон я слышал, как несколько раз выясняли спорные вопросы на кулаках. Угомонились только к середине ночи.

На следующий день торговля пошла бойчее. Ближе к обеду подошел городской чиновник в сопровождении двух солдат и взял с нас еще полпенни за право торговать. Затем я продал компании мутных вооруженных мужиков, скорее всего, бандитов, кожаные панцири. Достались они мне относительно легко, поэтому цену не заламывал, сторговавшись быстро. Заминка получилась, когда они не смогли сосчитать, сколько всего надо заплатить? Предложил им заплатить за каждый панцирь отдельно – и сделка завершилась. Вскоре ушла вторая бочка трески. Когда открывал третью, к телеге подошли двое заезжих купцов. Лицами и манерой поведения – нарочитой открытостью – они напоминали голландцев двадцать первого века. Интересовала их шерсть. Я назвал цену.

– Дорого. Скинь, и мы заберем всю, – предложили они.

– Я вам сказал оптовую цену. Дешевле не найдете, – сказал я.

– Найдем, – заверили купцы.

– Но, если не найдете, здесь она уже будет стоить дороже, – предупредил я, усмехнувшись.

Они переглянулись, усмехнулись в ответ и заплатили, сколько я запросил.

К вечеру весь наш товар был продан, и я сам, без помощи лошади, выкатил телегу за пределы ярмарки, чтобы на следующий день не платить за право торговать. Расположились на берегу реки, рядом с водяными мельницами. Фион помыла бочки в реке, и я поставил их на телегу сушиться. Вторая ночь прошла спокойнее, потому что возле нас пока было мало народа. Правда, спать пришлось без подушек из шерсти.

На третий день я попросил соседей присмотреть за нашей телегой, а сам с Фион пошел делать покупки. Сначала решили приобрести то, что надо ей и что заказали ее родственники и соседи. Она ходила между рядами, спрашивала цену, торговалась, но ничего не покупала. Я догадался, что, следуя инструкции, она должна обойти всю ярмарку, найти нужный товар по самой низкой цене, а потом вернуться и купить. Поэтому я тупо ходил за ней, пока не увидел, что продают мыло. Оно было темно-коричневое, мягкое и сильно воняло. Производство его явно деградировало с шестого века. Зато и цена сильно упала. Я купил два куска. Расплатившись и спрятав мыло в сумку, которая висела у меня через левое плечо, пошел догонять Фион. Она торговалась с продавцом поросят.

Мимо Фион проходили трое пьяных молодых мужчин в кожаных шлемах и доспехах и с мечами на поясах. Похожие на них солдаты вчера сопровождали городского чиновника. Наверное, тоже из городской стражи. Судя по языку, на котором разговаривали, это англосаксы. Пьяные остановились рядом с Фион, и тот, что был ближе, шлепнул ее по заднице. Фион хотела сказать ему что-то соответствующее моменту, но я опередил. От моего удара в шнобель пьяный хулиган отлетел метра на три. Сперва он тупо уставился на меня, а потом выхватил меч. Я тоже. Его товарищи решили не вмешиваться, отшагнули в сторону. Все остальные, кто находился поблизости, быстро удалились на безопасное расстояние, причем без крика и визга. Видимо, подобные мероприятия здесь не в диковинку.

Я не знаю местного уголовного права, но, как догадываюсь, если бы стражники напали на меня втроем, это было бы убийство, а когда один на один – это нормальный мужской разговор, не смотря на последствия. Увидев, что я достал меч и что на мне кольчуга, а значит, воин, может быть, рыцарь, стражник заколебался.

Но тут один из его пьяных приятелей подзадорил:

– Задай ему жару!

И стражник бросился на меня.

Мои пацаны и то уже умеют лучше сражаться. Я отбил его меч, шагнул вперед и за правую его руку и приставил свой снизу к его подбородку и надавил несильно. В таком положении ему трудно ударить меня, а мне легко разделаться с ним. Острие меча прорезало кожу, выступила кровь. Стражник побледнел, трезвея прямо на глазах. От него сильно завоняло потом. Страх имеет не только цвет, но и запах.

– Выбрось меч, – приказал я.

Стражник уронил меч на землю.

– А теперь попроси у леди прощения, – предложил я.

Он что-то невнятно пробормотал.

– Скажи громко и ясно, – потребовал я и надавил мечом сильнее.

Острие было наточено хорошо, по нему сразу потекла алая кровь.

– Простите, леди! – громко и почти внятно произнес стражник.

Я вытер меч о рукав его рубахи и спрятал в ножны. Почувствовав спиной взгляд, обернулся. Сзади меня на крупном, боевом коне сидел пожилой мужчина в кольчуге и шлеме. Лицо вытянутое, костистое, брови кустистые, глаза под ними бледно-голубые и холодные, рыбьи, длинные русые усы и борода с проседью, губы тонкие, плотно сжатые. Взгляд спокойный, оценивающий. Видимо, я не укладывался ни в какой известный ему шаблон. Веду себя, как рыцарь, но не очень похож. С ним были два всадника, облаченные в кожаные доспехи, наверное, оруженосцы или слуги. Я посмотрел на него так же спокойно и как равный на равного. Он это понял.