Стараясь быть точным и меньше поддаваться эмоциям, Йохим рассказал про девочку-соседку, про свой хирургический крест, несомый тяжко и безрадостно, про встречу с фотографией Алисы и свое возвышенное, самозабвенное врачебное миссионерство. Он упорно рассматривал носок своего ботинка, ковыряющего песок под лавкой и боялся поднять глаза на Алису. В поле его зрения белела ее рука, обнаженная до локтя, по кторой ползла красная в черную крапинку "божья коровка". Алиса слегка взмахивала рукой, заставляя букашку взлететь, но та лишь на мгновение поднимала твердые полукружья, показывая оранжевые прозрачные подкрылки, и снова опускала их, продолжая озабоченно семенить к алисиному запястью. Рука послушно повернуась, испуганный жучок по дорожке голубой пульсирующей жилки выбежал в открытый амфитеатр ладони, и уже оттуда, из самого центра - стартовал, превратясь в жужжащий летательный аппарат.

- Это она от моей песенки. Знаете детскую "Божья коровка улети на небо...

- Алиса, да вы меня совсем не слушаете. Я вовсе не хотел смутить вас своими признаниями. И не хотел быть надоедливым. Простите. - Йохим попытался встать, но был остановлен алисиной рукой.

-Сидите и не церемоньтесь. Я сразу заметила, что вы раздваиваетесь... Ну так бывает, когда телевизор плохо настроен. Моя голова теперь несколько не в порядке, но еще до того,

как это поняла не только я сама, но и доктор Бланк, что-то изменилось для меня в этом мире, стало не так... Не знаю, должна ли я вам рассказывать то, что не касается вашей специальности, то есть из области психопатологии... Но..., может быть, вы, именно вы, что-то поймете, раз уж и вас тоже донимают какие-то... странные мысли... Йохим, вы, наверное, заметили, что в вашем присутствии я вела себя не совсем обычно...

- Старались не смотреть на меня?

- Именно. После вашего первого визита, тогда на рассвете... Я, видимо, дремала и видела какую-то женщину, кормящую чаек с борта белого катерка. Солнце, барашки на синей воде, панамы... Но мне почему-то было не по себе. Я пыталась освободиться, но видение не исчезало. А потом появились вы, одновременно - у моей постели и там - на борту катерка... Ах, боюсь, это невозможно объяснить. Ну, ваш силуэт стал как-будто двоиться, я понимала, что уже не сплю и вы говорите со мной. Но "настроить телевизор" мне никак не удавалось. Я еще была очень слаба и плохо отличала явь от сна, тем более, эти обезболивающие таблетки, ну, вы знаете. Однако и потом, уже без сомнения, наяву, вы появлялись не один, а с каким-то "призвуком", "отражением".

- Значит, вы заметили, что я все время таскал на себе груз невероятной мучительной ответственности. Я верил, что должен и смогу вернуть миру чудо вашей прелести. Поймите же, что для меня речь шла не о спасении внешности красивой женщины. Я возомнил себя Рембрандтом, Веласкесом, а может - Богом... Но я не смог, я всего лишь человек, обычный человек. Простите мое бессилие и - прощайте!

Они поднялись и впервые обменялись долгим пристальным взглядом.

- Как же вы все-таки прекрасны! - с болью выдохнул Йохим.

...Забирать Алису приехали мать и Лукка. Они сговорились и чтобы не ставить Алису перед мучительным выбором, подкатилил к санаторию вместе - в огромном черном таксомоторе. В этом совместном визите было что-то семейное, как и в согласованности общих планов: вначале Алису доставят в Париж, откуда через неделю Лукка увезет ее в путешествие, возможно на Гавайи. Месяц вдвоем под солнцем и пальмами, короткая зима, а весной, в сезон фиалок - свадьба в Парме - среди уветов и дряхлой чинности старинного замка. "Сколько бы девушек, не раздумывая расстались со свими хорошенькими носиками ради такой перспективы", - думала Алиса, припудривая еще отекшую скулу, перетянутую атласной ленточкой шрама.

Провожать мадмуазель Грави к машине вышел чуть ли не весь медперсонал санатория. Все желали ей счастья, а Жанна принесла букет чайных роз из собственного сада. Не было Динстлера. Из окна второго этажа, он наблюдал оживленную сцену прощания с ощущением, что не раз видел все это в каких-то фильмах: лаково-рояльная крыша автомобиля, шляпка с вуалеткой на Елизавете Григорьевне, песочный костюм Алисы, черная вьющаяся макушка элегантного итальянца, цветы, носовые платки, белые халаты и где-то в самой гуще розоватая лысина "крошки Леже". Вот захлопнулась передняя дверца за Елизаветой Григорьевной и Лукка уже распахнул заднюю, Алиса нагнулась, собираясь нырнуть в темное нутро, но распрямилась, закинув голову: ее взгляд, быстро пробежав по фасаду санатория, отыскал за двойной стеклянной рамой Йохима. Он отпрянул вглубь комнаты, как от электрического разряда. Секунда - и машина скрылась в зеленом тоннеле кленовой аллеи.

Алиса покидала санаторий со странным чувством: ей хотелось бежать поскорее от этого места, где оказалась не по доброй воле и не в радости, где прошло столько мучительных, гнетущих дней, но что-то держало ее, не давая насладиться свободой. Когда автомобиль выехал за ворота парка и Лукка заглянул Алисе в лицо, ожидая увидеть радость избавления, грустная сосредоточенность удивила его. Уже на спуске к морю, Алиса вдруг ожила, встрепенулась, всплеснув руками:

- Вспомнила! Наконец-то вспомнила!

- Ты что-то забыла, милая? - обернулась к дочери Елизавета Григорьевна.

- Успокойся, мама: это не важно... Посмотрите-ка лучше, какое огромное, синее, какое высокое - ну немного выше горизонта - море! Ах, как же я по тебе, ласковое ты мое, соскучилась!.

7. ЙОХИМ ГОТТЛИБ

1

Еще в июле, накануне последней, завершающей операции, в санатории объявилась Нелли. Она приехала к Йохиму на каникулы - с чемоданами и крошечной болонкой, которую только что по пути купила на воскресном рынке.

- Это совершенно стерильная собачка - смотри, вся белая и чистая просто клубок ваты! - протянула Нелли Йохиму повизгивающего щенка. Он недоуменно рассматривал свою гостью, свалившуюся откуда-то из другой жизни. Собственно, сосредоточенный на предстоящей операции, Йохим даже толком не огорчился помехе - его чувства и мысли, не касающиеся ринопластики, целиком атрофировались. Нелли быстро сообразила, что до восьмого августа Доктора лучше не трогать и в компании местного клуба любителей истории, совершала регулярные экскурсии по близлежащим окрестностям.

Когда автомобиль, увозивший пациентку Йохима скрылся из вида, Нелли предъявила ультиматум:

- Ну все, дорогой мой спящий красавец, начинаем реанимацию. Вечером ресторан "Альпийская избушка", а с завтрашнего утра - недельный отпуск, который тебе обещал Леже. Мы теперь с тобой можем позволить пожить на Ривьере, в пятизвездочном отеле, а не в каком-нибудь затрапезном придорожном шалаше. И, кстати, как там твой Остин? Он ведь нас, помнится, приглашал?

Йохим встряхнулся, как пес после купанья, отгоняя дурман: "Все. Надо расслабиться. Точка: сюжет исчерпан. А вывод: ты, Ехи, не Бог - и не притязай! Ты ослаб - значит кушай побольше витаминов! Ты свихнулся - значит держись за нормального, то есть - за Нелли."

И он старался. Старался стать сильным и веселым. Он купил автомобиль - подержанный "ситроен" и Нелли ловко рулила по горным дорогам. Милые семейные пансионаты на побережье, дорогие отели с ночными дансингами, ночевки под звездным небом в автомобиле и на прохладных пляжах, музеи, концерты и дешевые пивные с пьяными песнями под аккордеон - они перепробовали все. Лишь к Остину не попали - он был в недосягаемой "командировке". К концу второй недели "диагноз" вырисовался Йохиму с безнадежной ясностью: он не может больше выносить этот отдых, слышать светски гнусавящий прононс Нелли, не может есть, пить, спать. Он вообще больше ничего не может.

Он сидел у ночного моря на теплой от дневного солнца гальке, считая звезды и чувствовал, что не в силах усмирить закипающую злость: "самое лучшее сейчас, было бы утопиться, но не выйдет: вместо благородного ухода будет сопливая истерика". У машины краснел уголек неллиной сигареты и что-то позвякивало. Потом появилась она сама, неся стаканы и бутылку гавайского рома.