- Это, собственно, первое и второе блюдо, вместе взятые, а может быть, и десерт - в зависимости от состоятельности семьи. Здесь мелко нарезанные овощи, травы, кислые сливки и главное - сама жидкость, называющаяся, кажется КВАС, если я точно произношу. Квас - что-то среднее между пивом и пэпси. Приготавливается здесь у меня лично мадам Лани по специальному рецепту с добавлением хмеля и изюма. Хотя я напрасно распространяюсь. Возможно, кто-то из вас даже больше осведомлен в хитростях славянской кулинарной школы. Ты, Дани, ведь француз только наполовину?

- Мой отец - австриец. А если отбросить венский снобизм, то с коктейлем, унаследованным еще от Австро-Венгерской империи, гарантировать чистоту расовой принадлежности просто невозможно. Вполне возможно, что какие-то мои

предки хлебали этот ваш "КВАШ" буквально каждый день, причем.

- А Йохим-Готтлиб, по-видимому, полноценный австриец. Кто ваши родители? - обратился Браун к молчаливому гостю.

- Я сирота. Вырос с бабушкой и дедом, который был католическим священником, а бабушка - словацкая крестьянка.

- Ага, вот видите, значит и вас этим блюдом не удивишь, - заметил хозяин.

- Зато я - чистокровная француженка, причем - парижанка, но при всем этом терпеть не могу снобов, - вставила Сильвия для убедительности тряхнув головой.

Боюсь, что мне похвастаться оригинальностью происхождения не удастся. Где-то, в глубине родословной, я чуть-чуть турчанка, - сказала Нелли. - Но вместе с отцом, служившим в самых разных местах мира, я жила в Германии, Италии и даже в Константинополе. А вы, мсье Браун, скорее уж похожи на итальянца, чем на немца.

Все уставились на Брауна. Его лицо, на контрасте со светло-бежевой тканью костюма, действительно было очень смуглым, так что улыбка казалась особенно белозубой, а густые волосы, зачесанные назад, смоляными. И в глазах, столь темных, что зрачки совсем не выделялись, было что-то южное, помимо черноты, какая-то насмешливо-авантюрная искорка. Особенно "итальянскими" в Брауне были виски - почти седые, довольно длинно низко отпущенные, и усы, еще совсем черные.

- Нет, увы. Мне приходилось жить в Италии, где меня действительно принимали за своего, пока я не начинал говорить с моим ужасающим акцентом. А теперь пора отведать горячего и, главное, налить вина. Думаю, что за горячим не будет слишком бесцеремонно называть меня просто Остин.

Ужин, действительно, был сытным, так что расположившаяся на веранде с мороженным, компания чувствовал себя отяжелевшей и расположенной к беседе.

- Остин, - начал Дани, - Ты уже слышал про Йохима, и у меня есть кое-что новенькое про него. Но в начале расскажу всем присутствующим маленькую историю... Для съемок фильма нам пришлось побывать с Остином и оператором в самых разных местах планеты, сразу скажу - не очень веселых. Мы даже дня три пробыли с ним по ту сторону "железного занавеса" в СССР, в одном городе на большой ихней реке, где Остин хотел снять совсем короткий, отнюдь не парадный сюжет. К нам была приставлена переводчица, плохо говорившая по-французски, но зато, наверное, имеющая чин в их ЦРУ, забыл как оно там называется, а! - КГБ - "комитет безопасности". Она грудью закрывала от нас все, что не соответствовало версии советской пропаганды о процветании социалистического общества. "Иностранцы только и приезжают сюда, чтобы фотографировать помойки и каких-то фальшивых нищих. А посмотрите, разве не лучше заснять наши новостройки, памятники, парки, наши дворцы, клубы и школы!" - вдохновенно призывала она и однажды привезла нас, вместо необходимого нам объекта, в какую-то школу, где у бюста, изображающего бородатого Фиделя Кастро, маршировали с барабанами и горнами дети в красных шейных платках. Мы сняли это на пленку. А потом нас повели в саму школу, где в большом зале, в стеклянной витрине я увидел... знаешь что, Ехи? - Не угадаешь, - нашего тевтонца с копьем! Ну точь в точь такого же. Представляешь его там, в этой унылой стране, в этой школе с портретами вождей в каждом классе, вылепили какие-то девчонки из общества юных коммунистов! То есть, понимаешь, они - кажущиеся чуть ли не монстрами думали и делали то же самое. Тогда я, распираемый воспоминаниями юности, рассказал Остину про наши гимназические подвиги... А теперь, Остин, этот длинновязый скромняга - ведущий хирург знаменитой австрийской клиники.

- Ну, ты здорово преувеличиваешь, Дани! - покраснел Йохим. Начинающий хирург и притом, без особой надежды и даже старания когда-либо стать просто очередным.

- Ладно, ладно, знаю я твою скромность. От мании величия ты не умрешь, - многозначительно прокомментировал заявление друга Дани.

Йохиму пришлось рассказать немного о жизни Граца и клинике Вернера. Затем все узнали, как выставила своего мужа-игрока, а вообще-то репортера, Сильвия, и какими настроениями дышит Сорбонна. Девушки, заинтересованные короткими комментариями Дани об австрийской столице, решили при первой же возможности посетить Вену вместе. Браун с нескрываемым удовольствием наблюдал за молодежью.

- А знаете, Йохим, для меня Австрия - это прежде всего

- Венский вальс. Я солидарен в этом банальном утверждении, наверное, с половиной мира и виной тому - американцы. Мне было около двадцати, когда по всем странам прокатила эпидемия "Великого вальса". Помните, красавица Милица Кориус и эта головокружительная музыка. Я познакомился с актрисой в 50-м годом в Нью-Йорке, куда она эмигрировала из фашистской Германии. Она жила в огромном особняке со своим мужем - очень состоятельным, родовитым немецким аристократом и двумя детьми, и больше не снималась. "Великий вальс" был единственным американским фильмом, к которому любящий муж допустил Милицу, присутствуя лично на всех репетициях и съемках и вынудив студию Голден Меер снимать великолепную примадонну в натуральных бриллиантах. Павильон в киностудии был оцеплен полицейским кордоном - ее диадемы, колье и серьги стоили больше самого фильма... Да она и в 50-м, где-то теперешняя моя ровесница была прекрасна и весь вечер пела нам русские романсы. Милица - москвичка. Ее брат и сестра до сих пор живут в СССР. У русских фильм назывался "Большой вальс", т.к. эпитет "великий" мог быть применен только отношению к вождям советской власти" - Остин поднялся и включил магнитофон. Звуки штраусовского вальса, кружа и заманивая, окрасили вечер, навсегда слившись для присутствующих в единую вкусовую гамму с воздухом, морем, цветением и юностью, с этим домом, островом и человеком, так что стоило после появиться в памяти чему-то одному - и звучал весь оркестр.

- Тогда, девятнадцатилетним мальчишкой, я был околдован этой экранной сказкой, - задумчиво продолжал Остин. - Потом, взрослея, стал относится к ней с нежной снисходительностью, как к милой детской привязанности мишкам, игрушкам, книжкам. И только сейчас понял - символ великого и прекрасного должен быть простым и наивным. И неизбежно - банальным, то есть всеобщим.

Мы все силимся различить в своих судьбах знаки божественного промысла, понятную и осуществляющуюся в обозримых жизненных приделах справедливость. Но как не напрягайся, мудрый замысел в отдельной человеческой жизни часто не просматривается: нелепые обиды, бессмысленные потери, великодушие и жертвенность, оставшиеся без вознаграждения, без малейшего намека на какую-то высшую благодарность. Сказки и притчи - эта реализованная справедливость, осуществленный на деле Главный закон человеческого существования: возмездие грешникам, награда праведникам.

- Да, я помню, - вставил Дани, -как мы, мальчишки, сидящие в зале, были благодарны людям, собравшимся на венской площади, чтобы приветствовать старого Штрауса, когда-то не признанного и обиженного. Огромная толпа пела его вальс, а старикан плакал. И плакали зрители, умиленные торжеством справедливости.

- Сентиментальность - это так мило, так старомодно, как дедушкин велосипед, - Нелли выпустила струйку дыма. - А главное, сквозь слезы умиления, воспетые Дани, можно не замечать несправедливость, жестокость, алчность - все те болезни, которыми страдает это славное, доброе, умиляющееся над любовной сказочкой общество.