- В машину, все ясно! - хлопнул в ладоши Дани, - Большое спасибо, мадмуазель, мы, кажется, вас очень устали, - очаровательно улыбнулся он таращившей глаза на "Делона" молоденькой продавщице, изображая немецкий акцент.
- Да, старик, - обратился Дани к другу уже в машине, - торжественно предупреждаю: с этого момента - ни слова по-немецки - буду штрафовать. Напрягай свои извилины, вспоминай, ты разговариваешь с французом. - Jch verschtehe deutsch nicht.
В другом магазине, торгующем, в основном, для пожилых мужчин вещами уже слегка вышедшими из моды, Дани стал действовать с пониманием дела.
- Мы хотели бы приодеть нашего актера в стиле "ретро", но ненавязчиво, с легким нажимом, - обратился он к продавцу, щедро демонстрируя свою фотогеничную внешность. Тот понимающе кивнул и после долгих переборов в новом большом чемодане Йохима лежал довольно мешковатый летний костюм, жилет ручной вязки с "альпийским" орнаментом, брюки и несколько рубашек, будто извлеченных из дедушкиного гардероба. Сам же "актер", облаченный в легкие штаны светлой холстины, белые парусиновые туфли и бежевую, послевоенного образца "футболку" из шелкового трикотажа с тоненькой молнией у ворота выглядел забавно и даже слегка интригующе. Парусиновая же сумка-портфель дополняла картину, оставалась лишь одна деталь. Дани колесил по узким улочкам и, наконец, остановился под строгой вывеской "Очки".
- Сколько там у темя минусов? Ага, уже пять. Ну-ка, примерь это, Дани снял со стенда окуляры в круглой роговой оправе с мягкими, сильно загнутыми дужками.
- Это еще зачем? Мои такие крепкие! - возмутился потерявший терпение Йохим.
- Пойми, это Цейс и оправа легче. Не будет болеть голова. Да посмотри на себя в зеркало - совсем другой человек! Молодой профессор Динстлер надежда европейской медицины! - смеялся Дани, наблюдая как Йохим прилаживает дужки очков длинными цепкими пальцами. "Вот этими-то ручищами этот тип и режет" - подумал он тут же не без удивления. Но Йохим не стал смотреться в зеркало - очки и впрямь были удобней.
Стараясь больше не задерживаться, они пересекли Италию, объезжая крупные населенные пункты и рассчитывая к ужину оказаться в Сент Поле.
Йохим всего лишь раз выезжал за пределы Австрии, совершив небольшое турне по Германии вместе со школой - страсть к путешествиям и перемене мест его не томила. Теперь же, уносясь вместе с другом, в неведомые дали, он не испытывал ни радостного волнения, ни особой радости. Ощущение, что вектор его жизненного пути, уже определившийся, сместился куда-то в строну, беспокоило и раздражало. Еще совсем недавно в однообразном потоке своей медицинско-обыденной жизни, он тайно томился о навсегда утерянном "беловике" судьбы, в котором его жизненный путь был полон неожиданных волнений, тревог и каких-то иных, ярких неординарных, бурлящих кровь впечатлений. Но та жизнь, которую Йохим вел последние годы, в сущности, в пол силы, в пол вдохновения, в пол радости, теперь казалась ему уютной и вполне насыщенной. Ни перспектива новых знакомств, ни суета Дани с его гардеробом, не казались Йохиму занятными. Вместо ожидаемой эйфории от маленького отпускного приключения в компании Дани, он обнаруживал в себе некую подначивающую к резкости раздражительность.
Йохима нисколько не огорчило, что французскую столицу - мечту туристов всего мира - Дани посоветовал на этот раз объехать. Во-первых, одного-двух часов имеющихся в их распоряжении, было явно недостаточно даже для самого поверхностного путевого впечатления, а во-вторых, в это время суток могли возникнуть серьезные проблемы с проездом по центру города и парковкой и, наконец, Париж еще не утих после майских студенческих волнений. Ежедневно поступали сообщения о новых, зачастую стихийных бунтах и демонстрациях студентов вкупе с примкнувшей к ним разнообразной шушерой.
Дани взахлеб рассказывал о сложившейся ситуации впрямую отразившейся на театральном деле: многие театры, присоединившиеся к бунтующим, открыто противопоставили себя правительству. Искусство как бы стало в оппозицию к государству, отстаивая анархический бунт, проповедуя сексуальную свободу вместо пуританской буржуазной морали и неустойчивость, зыбкость как способ существования.
- Эх, господин профессор, - сокрушался Дани, - могли бы вы там, в своей глуши представить, что по американским штатам разъезжают театрики, ну что-то вроде общин хиппи, которые устраивают свои действа, где попало - в амбарах, гаражах, подвалах. Вначале зрителям предлагают покурить "травку", потом раздеться, а потом... Ну, как бы это выразиться поделикатнее торжествует сексуальная революция, так сказать, коллективный протест... Как это вы там в Австрии обходитесь без этого?
- Все-таки это лучше, чем выпускать кишки или пускать в ход гильотины, - бросил Йохим, с интересом изучая содержимое пакета с провизией.
- А я, видимо, слишком старомоден и, наверное, осторожен, что значит - умен. Меня вовсе не тянет расправиться с "традиционными ценностями" в компании этих немытых "детей цветов" и остервенелых "левых", разгромить бабкин бутик со всеми ее шанелями, корденами - "приспешниками разлагающейся буржуазии", измазать дерьмом стены отчего дома и, возглавив какой-нибудь "театр улицы" подбивать сограждан к повальному греху прямо на Каннской набережной или во дворце Шайо... Уф, Ехи, ты даже не представляешь какой я теперь консервативный, тухлый тип! - Дани перехватил у друга круассан.
- Как раз по мне, - Йохим удовлетворенно жевал сандвич. Бунтарство и социальные страсти вообще мало беспокоили его. Они отвращали, как некая патология, развивающаяся у людей, не способных, как правило, к созидательной деятельности. Его же личными врагами были смерть и разрушение - предательские и незаконные, т.е. происходящие вне естественных природных санкций. Позиция Дани возражений не вызывала. Но для актера, чья карьера находилась в прямой взаимосвязи с "веяниями времени", ситуация, конечно же, была не простой.
Окончив актерскую мастерскую в Париже, на пороге двадцатилетия Дани сыграл Ромео в спектакле молодежной труппы, подготовленном для знаменитого Авиньонского фестиваля. Они играли под открытым небом, в естественных декорациях старинного дворца, на подмостках, которые еще совсем недавно прославил Жерар Филипп. Дани стал одной из "звезд" фестиваля, обратив на себя внимание профессионалов и публики, среди которой оказалась и некая юная студентка-журналистка, ставшая впоследствии танцовщицей "Парадиза" и супругой начинающего, но уже известного телерепортера.
Труппа Дани вскоре развалилась, и он уже несколько приуныл, подрабатывая в массовках. Как раз в этот момент в его жизни появился Остин Браун. Тот самый тип, которому принадлежала ожидающая друзей яхта.
Началось же все так. Однажды Фанни - так звали бабушку Даниила, сообщила внуку, что некий состоятельный меценатствующий господин намеревается субсидировать производство фильма по интересующему его сценарию и очень серьезно относится к подбору исполнителя. Ему нужен молодой, мало известный и обаятельный актер, способный выглядеть на экране не очень профессионально.
Господин Браун - француз немецкого происхождения ожидал актера в своем доме на острове у побережья Тулона, куда Дани был доставлен ожидавшим его в порту катером.
На встрече, кроме хозяина-мецената, присутствовали еще два человека режиссер и оператор будущего фильма. После подробной беседы, носившей скорее политически-нравственный, чем профессионально-актерский характер, Дани прочел кусок газетного текста под стрекот ручной кинокамеры, что и явилось пробой. Дани предположил, что имеет дело с неким шизанутым дилетантом, мечтающим выбросить деньги на ветер. Работа над фильмом, продолжавшаяся более пяти месяцев, целиком увлекла его. Это была документальная лента, повествующая о судьбе политических режимов, ориентировавшихся на коммунистические идеалы. Здесь Даниэля, игравшего кинорепортера, ждало много неожиданностей. У героя Дани был реальный прототип - молодой журналист, собравший труднодоступный документальный материал, объединенный под названием "В рубиновых лучах тоталитаризма". И дырочка в оконном стекле у его письменного стола была вполне реальной, как и рана в виске, прервавшая последний репортаж. Этим окном и листом бумаги, торчащим из старой печатной машинке "Мерседес", заканчивался фильм.
