Когда слезами оскудеют очи

Льдом станет пламя, вспыхнут толщи снега:

Не так обильны волосами кудри,

Как долго чуда ждать из лета в лето.

Но время мчится, быстролетны лета,

Мгновение – и вот он, скорбный берег,

И посему, черны иль белы кудри,

Я следовать готов за тенью лавра

И в летний зной, и по сугробам снега,

Пока навеки не сомкнутся очи.

Представить крате невозможно очи

Ни в наши времена, ни в оны лета;

Они, как солнце яркое для снега,

Опасны для меня; проходит берег

Любовных слез недалеко от лавра,

И я смотрю на золотые кудри.

Скорей мой лик изменится и кудри,

Чем сострадание согреет очи

Кумира, вырезанного из лавра;

Коль верен счет, седьмое нынче лето

Исполнилось, как я, утратя берег,

Вздыхаю в летний зной и в пору снега.

С огнем в груди, с лицом белее снега,

Все тот же (только поседели кудри),

Слезами орошая каждый берег,

Быть может, увлажню потомков очи

Тех, кто придет на свет в иные лета,

Коль труд в веках живет, достойный лавра.

Достойны лавра, свет живого снега,

И кудри, и пленительные очи,

В такие лета мне готовят берег.

В ту пору дня, когда небесный свод

Склоняется к закату, обещая

Иным, быть может, племенам рассвет,

Старушка, близкий отдых предвкушая,

Одна пустынной стороной бредет.

Устала: как-никак на склоне лет;

Но ляжет спать – и нет

Усталости с дороги,

И вечные тревоги

И горести не сдавливают грудь.

А мне печаль не даст глаза сомкнуть,

Затем что всякий раз, когда светило

Оканчивает путь,

Еще больнее мне, чем утром было.

Вот-вот пылающую колею

Поглотит бездна, но лучи заката

Еще не успевают отгореть,

Как поле покидает алчный ратай

И, затянув простую песнь свою,

Лицом светлеет – любо поглядеть;

На стол ложится снедь,

Что на словах по нраву

Любому, но приправу

К словам другую предпочтет любой.

Пускай кому-то весело порой,

А мне не ведом даже миг просвета

И не знаком покой,

Куда б ни передвинулась планета.

Пастух не ждет, пока лучи сойдут,

В свое гнездо, не ждет, чтоб на востоке,

Ночь предвещая, сумерки легли:

Он покидает травы и потоки,

Гоня любовно стадо, но и прут

При этом не забыв поднять с земли;

Потом, от всех вдали,

В пещере, в шалаше ли,

Он, лежа на постели

Из веток, спит. Блажен, кто знает сон!

А я и среди ночи принужден

По голосу преследовать беглянку

Или спешить вдогон

По следу – и во тьме, и спозаранку.

Закрытую долину отыскав,

Лишь только ночь, на досках мореходы

Вповалку спят, усталости рабы.

А я, когда ныряет солнце в воды,

Испанию с Гранадой миновав,

Марокко и Геракловы столбы,

И милостью судьбы

Подарен каждый спящий,

А я, судьбу корящий,

Опять всю ночь промучусь напролет.

День ото дня любовь моя растет

И безысходной болью душу травит

Уже десятый год,

И я не знаю, кто меня избавит.

Вот я пишу и вижу за окном

Волов, освобожденных от ярема,

Что тянутся в вечерний час с полей.

А у меня из песни в песню тема

Ярма кочует. Сколько под ярмом

Еще ходить? Дождусь ли лучших дней?

Я не отвел очей

И поступил беспечно,

Когда дерзнул навечно

Прекрасный лик в груди запечатлеть,

И этот образ в сердце не стереть

Ни силе, ни уловкам, ни искусству,

Покуда умереть

Не суждено со мною вместе чувству.

Канцона, если ты

Во всем со мной согласна

И столь же безучастна

К чужой хвале, на люди не ходи

И разговор ни с кем не заводи

О том, какой необоримый пламень

Зажег в моей груди

Любимый мною бессердечный камень.

Плескаясь в ледяных волнах, Диана

Любовника, следившего за ней,

Не так пленила наготою стана,

Как я пленен пастушкой, был моей,

Что в воду погрузила покрывало

Убор воздушных золотых кудрей:

И зной палящий не помог нимало,

Когда любовь ознобом пронизала.

О благородный дух, наставник плоти,

В которой пребыванье обрела

Земная жизнь достойного синьора,

Ты обладатель славного жезла

Бича заблудших, и тебе, в расчете

Увидеть Рим спасенным от позора,

Тебе реку, грядущего опора,

Когда в других добра померкнул свет

И не тревожит совесть укоризна.

Чего ты ждешь, скажи, на что отчизна

Надеется, своих не чуя бед?

Разбудят или нет

Ленивицу? Ужель не хватит духу?

За волосы бы я встряхнул старуху!

Едва ли может голос одинокий

Поднять ее, покорную судьбе,

Под гнетом тяжким не пошевелиться!

Но не без провидения тебе,

Кто в силах этот сон прервать глубокий,

Сегодня наша вверена столица.

Не медли же: да вцепится десница

В растрепанные косы сей жены,

В грязи простертой, и заставит вежды

Открыть ее. К тебе мои надежды,

Мои глаза в слезах обращены:

Коль Марсовы сыны

Исконной вновь должны плениться славой,

То это будет под твоей державой.

Громады древних стен, благоговенье

Внушающие либо страх, когда

Былого вспоминаются картины,

Гробницы, где сокрыты навсегда

Останки тех, кого не ждет забвенье,

Какой бы срок ни минул с их кончины,

И прошлых добродетелей руины

С надеждой ныне на тебя глядят.

О верный долгу Брут, о Сципионы,

Узнав, что в Риме новые законы,

Вы станете блаженнее стократ.

И думаю, что, рад

Нежданным новостям, Фабриций скажет:

"Мой славный Рим еще себя покажет".

Когда на небе ведомы тревоги

За этот мир, за наш земной удел,

К тебе взывают души, заклиная

Гражданской розни положить предел,

Из-за которой людям нет дороги

Под своды храмов, где лихая стая

Сбирается, злодейства замышляя,

Разбойничий вертепом сделав храм:

Теперь, когда кругом не молкнут битвы,

Приносят не смиренные молитвы,

Но козни к разоренным алтарям.

О времена! О срам!

Колокола не Бога славят боем,

Колокола зовут идти разбоем.

Рыдающие женщины и дети,

Народ – от молодых до стариков,

Которым стало в этом мире дико,

Монахи, бел иль черен их покров,

Кричат тебе: "Лишь ты один на свете

Помочь нам властен. Заступись, владыко!"

Несчастный люд от мала до велика

Увечья обнажает пред тобой,

Что даже Ганнибала бы смягчили.

Пожары дом господень охватили,

Но если погасить очаг-другой

Решительной рукой,

Бесчестные погаснут притязанья,

И Бог твои благословит деянья.

Орлы и змеи, волки и медведи

Подчас колонне мраморной вредят

И тем самим себе вредят немало.

По их вине слезами застлан взгляд

Их матери, которая воззвала

К тебе, в твоей уверена победе.

Тысячелетие, как в ней не стало

Великих душ и пламенных сердец,

Прославивших ее в былое время.

О новое надменнейшее племя,

Позорящее матери венец!

Ты муж и ты отец:

Увы, не до нее отцу святому,

Что предпочел чужой родному дому.

Как правило, высокие стремленья

Находят злого недруга в судьбе,

Привыкшей палки ставить нам в колеса,

Но ныне, благосклонная к тебе,

Она достойна моего прощенья,

Хоть на меня всегда смотрела косо.

Никто себе не задавал вопроса,

Зачем она не любит открывать

При жизни людям путь к бессмертной славе.