— Налетай, — бодро крикнула Афина и села на место.

Ланч состоял из рыбы, невиданного нами доселе вида; с длинным, тонким туловищем и клювом, наподобие меч-рыбы. Мы были очень голодны; но эта еда и при любых обстоятельствах была бы изысканна на вкус. Трапезу продолжили сыром, медом и мушмулой, а завершили ее, и блистательно, кофе по-турецки; каждый выпил столько чашек, сколько пожелал, и с бенедектином.

Мы запивали пищу грубым, крепким вином здешнего производства; и оно казалось нам лучшим из вин. Ведь оно не подвергалось никакой химической обработке. В нем содержалась некая наследственная живительная сила. Оно было первобытным, как и все устройства в Аббатстве, однако свежесть и неискусственность всего этого более чем поразила даже наш развитый вкус. Ведь мы явно были приглашены к ланчу с избранным обществом олимпийских божеств; и угощения как будто тоже были им под стать!

Кроме того, у нас не было времени на критику; мы всецело были поглощены красотой окрестностей.

Далеко на Западе, череда холмов убегала прямо в море, и до самых дальних вершин было миль пятьдесят; тем не менее, в весенней прозрачности воздуха они выделялись четко. Мы даже смогли разглядеть на передней линии горной цепи ряд небольших темных утесов, выступающих параллельно тем, что в дали, но примерно десятью милями ближе. Оттуда в нашу сторону тянулась береговая линия витиеватым изгибом неописуемой красоты и величия. Телепил был расположен на мысе, поэтому ничто не обрывало мощный отрезок морской стихии между нами и дальним пределом, с его конической формы близнецами, что нависают над главным городом этого края; тем, из которого мы двинулись в путь нынче утром.

В левой части береговой линии громоздились фантастических форм и окраски горы, и они простирались оттуда до самого края холма, где мы сидели. Если смотреть прямо, то там сливался с горизонтом океан. Свет играл на его волнах, подобно некой загадочной мелодии Дебюсси. Он разнился в оттенках от нежнейшего канареечно-желтого и серовато-зеленого через бесконечные переливы, точно павлиний хвост, до сиреневого и темно-лилового. Переливчатые заплаты красок блуждали по воде в калейдоскопической фантазии.

Чуть направо, беспредельный вид на море был отсечен обрывистой, отвесной скалой, увенчанной развалинами церкви, и опять же еще раз направо и вверх цельный утес вздымал к горизонту свой отвесный ужас — зубчатую стрелу диковинно вырезанной башни. За всем этим склон неожиданно сглаживался, и оттуда горная порода делала финальный прыжок к своей высоте, где стояли останки греческих храмов.

С еще большей стремительностью обрыв с правой стороны уходил прямо в море. Но с этого бока вид застилали оливковые рощи, кактусы и дубы. Терраса непосредственно под нами была окаймлена каменистым садиком, где цвела огромная герань, заросли крупных маргариток, высокие стебли фиолетовых ирисов в соседстве с купой тростника, вдвое выше человеческого роста, который раскачивался, словно танцовщики под музыку нежного бриза, что струился с морских просторов.

Прямо под террасой росли тутовые деревья, вишни и яблони в цвету, вместе с некоторым количеством разноцветных деревьев, чье название было мне неизвестно.

В промежутке между домом и холмом, вырастающим за ним на юге, имелся покрытый травой сад. Он утопал в тени гигантского дерева с незнакомыми листьями, а за ним стояли два персидских ореха, точно телеграфные столбы циклопов, поросшие сучками темно-зеленых листьев, напомнивших мне гвардейские киверы.

С появлением кофе, правило безмолвия была нарушено. Но Царь уже вышел из-за стола. Афина объяснила, что согласно принятой в Аббатстве теории, питание — всего лишь достойная сожаления заминка в работе, и приступая к еде, они говорят «Волю», дабы подчеркнуть тот факт, что единственным оправданием этому занятию может служить необходимость поддержания организма в состоянии содействия исполнению Великого Труда, каким бы он ни был при каждом отдельном случае. Когда кто-то поел, он или она поднимались и уходили без церемоний, возобновляя прерванную работу.

Лам вышел из дома во фланелевой рубашке и штанах из оленьей кожи для езды верхом. Он присел и стал пить свой кофе с бенедектином, покуривая тонкую, черную сигару, такую крепкую, что сам ее вид внушал опасения.

— Надеюсь, вы простите мне этот день, — сказал он. — Мне нужно обойти с инспекцией остальные постройки. Этот дом, так сказать, только приемная, где мы принимаем посторонних. В других местах проходят курсы тренировок в согласии с Волями их постояльцев. Вы будете спать здесь, конечно, и обдумаете причину вашего прибытия сюда. Нет, Дионис, сейчас не время говорить "Он провалился в колодец, называемый «Почему», и там сгинет вместе с собаками Разумного Смысла". А я буду спать здесь внизу, вместо моей одинокой башенки, где я сплю обычно.

Мы заметили, что Киприда и мальчики тихонько улизнули; только Афина оставалась за столом, поглощенная изучением меня и Лу.

— В отсутствие Лалы, — продолжал говорить Царь, — сестра Афина — наш главный психолог. Вы найдете ее познания весьма полезными для вас и вашей работы. Я оставлю ее обсуждать дела с вами на пару следующих часов. Но первым делом, разумеется, вам нужно отдохнуть от дороги.

Он встал и скрылся за углом здания. Мы не чувствовали потребности в отдыхе, слишком сильно заинтересовала нас атмосфера этого места. Наше воображение оживили не просто курьезные обычаи; сама атмосфера и люди, не поддающиеся определению, вот, что смущало нас больше всего. Эта смесь простоты и изящества уже сама по себе была необычна, но еще диковинней было сочетание абсолютной личной свободы с тем, что в некотором роде было весьма суровой дисциплиной. В автоматической регулярности, с какою все здесь проделывалось, был, казалось, намек на почти прусский армейский порядок.

Лу мгновенно отметила эту черту, и со своей обычной откровенностью напрямую обратилась к сестре Афине за объяснением.

— Спасибо, что напомнили мне, — ответила Афина. — Большой Лев считает, что вам лучше отдохнуть. Пожалуй, вы ляжете в студии. Вам не хочется спать, я знаю, но мы можем говорить там также, как и здесь. Поэтому вам лучше устроиться поудобнее, пока я буду разъяснять вам наши забавные порядки.

Приготовления к отдыху здесь были такие же первобытные, как и все остальное. В студии на полу были неширокие матрасы на пружинах, поверх которых были навалены удобные подушки. Мы рухнули на них, хотя и не без колебаний; но очень быстро обнаружили, что лежать на них куда покойнее, чем на чем-нибудь более высоком. От этого комната выглядела более просторной, а ощущение отдыха было более явственным. В столь низком положении было нечто окончательное, и уж точно гораздо удобнее было располагать сигареты и напитки на полу, а не на столе. Мы выяснили, что доселе повсюду передвигались в подсознательном страхе что-нибудь опрокинуть. Я начал понимать, почему пикник на траве дает такое чувство свободы. Из-за отсутствия беспокойства, терзающего нас не меньше оттого, что мы его не сознаем.

Сестра Афина вытянулась в складном кресле, также очень низком. Оно позволяло ей без труда доставать до стакана на полу.

— Насчет того, о чем вы спрашивали, — начала она, — это совершенно верно, дисциплина у нас тут крепка, как ванадиевая сталь; но мы созданы, чтобы выдумывать все для самих себя и правила нас не тревожат, коль скоро нам видна их цель.

В так называемой цивилизованной жизни по меньшей мере две трети нашего времени уходят на ненужные вещи. Это место задумано так, чтобы дать каждому максимум времени для исполнения его собственной Воли. Хотя, конечно, если вы прибыли сюда с твердой решимостью возмущаться всем, что отличается от ваших привычек, вы можете довести себя до постоянного раздражения, которое будет усугубляться полным отсутствием каких-либо помех на пути удовлетворения ваших желаний. Когда я попала сюда два года назад, каждая деталь здешнего быта была если не обидной, так неприятностью. Но понемногу я освоилась, наблюдая, как здесь все продумано. Эти люди были несравненно эффективнее меня, потому что экономили время и труд, которые я по привычке растрачивала на пустяки. Я не смогла бы их побороть, также как Дионис не смог бы побороть Джека Демпси. Здесь абсолютно нечем заниматься для развлечения, исключая прогулки, лазанья по горам, чтения и игры Телемитов; ну и, разумеется, летом — купание. Работа по дому практически не отнимает времени, из-за простоты здешней жизни. Здесь некуда ходить и нечего делать. В результате выходит, что еда вместе со всем остальным занимает чуть больше часа от нашего бодрствования, и того, что можно назвать необходимой работой. Сравните это с Лондоном! На простое одевание требуется больше. А эти рубища достаточно декоративны для королевского банкета, но, тем не менее, они также пригодны для любых других дел, кроме альпинизма. Чтобы одеться или раздеться нужно тридцать секунд. Даже наши походные костюмы — это всего лишь рубашка, пара брюк, чулки и теннисные тапочки, взамен вот этих сандалий, — и мы готовы выдвигаться.