Донья Миранда ответила с таким выражением, словно вопрос обидел ее до глубины души и был окончательным доказательством дурного вкуса и морального упадка современной молодежи в лице ее внучки.

— Откуда мне знать, дитя? — еще ядовитее отчеканила она. — Думаешь, я сидела после ужина внизу, обсуждала с Фелипе его отношения с женщиной, которую совершенно не одобряю, и спросила: не предлагал ли он ей выйти за него замуж? Неужели ты воображаешь, что у меня нет гордости и чувства достоинства? Может быть, мне и досталась внучка, у которой нет ни того ни другого, но уж у меня этого хватит на двоих!

Анжела направилась к своей комнате, но перед тем, как вошла горничная, успела задать последний вопрос:

— Так ты все-таки обсуждала все это с Фелипе после ужина?

— Мы немного поговорили в его кабинете. Его ждали гости, так что мы были краткими.

«Ну, знаете!» — подумала Анжела, закрывая за собой дверь. Она распахнула шкаф и начала без разбора вытаскивать из него вещи.

Горничная шла впереди Анджелы с ее чемоданом. В доме было неестественно тихо, слабый свет мерцал в холле, где со стен смотрели портреты семьи Мартинес. Анжела оглянулась на пару из них, прежде чем дошла до входной двери и короткой лестницы, ведущей на подъездную дорогу.

Как тогда сказал Фелипе? Даже не один, а два раза! «Первое, что я сделаю, когда мы поженимся, — закажу твой портрет, и он будет висеть в моей галерее в Мадриде!»

У Анжелы возникло чувство ужасной потери — не потому, что ее портрет никогда не будет висеть в галерее в Мадриде, а потому, что ей уже сейчас не было больше места в его мыслях. И в то время как ее ожидала одинокая поездка в Гранаду, он катал по побережью своих друзей!

Глаза ее наполнились слезами жалости к себе, и она едва видела ступени, на которые ставила ногу. Только благодаря горничной, отнесшей чемодан шоферу и вернувшейся к ней, она не упала с лестницы. Шофер уже убрал чемодан в багажник.

— Будьте осторожны, сеньорита! — предостерегла горничная, а шофер, закрыв багажник, тоже шагнул к крыльцу, намереваясь подхватить Анжелу.

Снаружи было очень темно, и Анжела сообразила, что виной тому — невключенные фонари над входом в дом и по сторонам ворот.

Но лучи фар, словно лезвия, разрезали темноту. Машина уже была развернута к воротам. Горничная вежливо попрощалась с уезжающей гостьей, которая, как она знала, через пару недель должна стать женой хозяина. Анжела оказалась на заднем сиденье машины, ноги ей прикрывал легкий плед — с моря дул прохладный ветер. Было зябко.

Они выехали из ворот и покатили по дороге вдоль побережья, но Анжела почти ничего вокруг не замечала. Единственное, что она чувствовала, была пугающая подавленность. Она по собственному желанию возвращалась в Гранаду, свободная от оков помолвки, против которой так настойчиво протестовала совсем недавно, и думала, что всего пару недель назад — даже меньше! — она испытывала бы огромное чувство облегчения оттого, что ее бабушка наконец вняла голосу разума и позволила внучке жить так, как та сочтет нужным.

Но к несчастью для Анжелы, была отдаленная таверна и ночь в саду, полном птичьего пения, которая ясно показала ей, что она уже не хочет жить так, как сочтет нужным. И если до этого ее убеждения менялись, теперь, зная, насколько губительно неотвратимое очарование дона Фелипе Мартинеса, она порвала все, что их связывало, и еще этим утром бросала ему в лицо обвинения, о которых теперь горько жалела.

Но было слишком поздно — слишком поздно! — что-то менять. Они с Фелипе расстались, скорее всего навсегда, и тот факт, что она отчаянно влюбилась в него, был просто еще одной горькой пилюлей, которую ей предстояло проглотить.

— Вам удобно там сзади, сеньорита? — раздался тихий голос водителя.

Анжела застыла на сиденье. В этом приглушенном голосе было что-то такое же знакомое, как ее пять пальцев.

— Если вы хотите, чтобы я закрыл одно из окон, я так и сделаю, — дружелюбно предложил шофер, ведя машину к обочине дороги. — Сегодня с моря дует довольно сильный бриз. Нельзя допустить, чтобы вы простудились.

Машина остановилась под зонтичной сосной, слева открывался захватывающий вид на освещенное луной море, вокруг не было ни души. Анжела попыталась заговорить, но ей перехватило горло; сделав над собой усилие, она наконец выдавила:

— Фелипе!

— Мне закрыть окно?

Он вышел из машины и теперь заглядывал к Анжеле через боковое стекло. Потом открыл дверцу и бросил шоферскую фуражку на сиденье рядом с ней.

— Конечно, это я, Фелипе! Кто еще мог повезти тебя в Гранаду?

Анжела прижала руку к губам и с минуту молчала, а потом всхлипнула с облегчением:

— О, Фелипе, я так счастлива!

Держа боковую дверцу открытой, он тем самым показал ей, что хочет, чтобы она пересела вперед, к нему. Анжела торопливо выполнила молчаливую просьбу; но прежде, чем ее ноги коснулись травы, она обнаружила себя в его объятиях. Фелипе прижал ее к себе, и его губы почти безжалостно впились в ее рот. Когда же оба наконец снова обрели способность говорить, он обругал ее на чем свет стоит за то, что она заставила его пойти на этот обман, а бабушку изрядно поволноваться.

— По-хорошему мне бы надо положить тебя на колено и отшлепать, — говорил Фелипе, лихорадочно целуя ее, чтобы показать, что ничего подобного он делать не собирается. — Ты так долго и настойчиво ныла насчет Уиллоу Раддок что сегодня я понял, что больше не могу! И все — только потому, что она моя гостья и мне приходится следить за ней! Только потому что она настаивала на том, чтобы вернуться со мной из Мадрида, и мне пришлось прибегнуть к помощи твоей бабушки, чтобы избавиться от нее.

— И что предложила бабушка? — спросила Анжела, крепко прижимаясь к нему. Они чувствовала себя такой благодарной и счастливой, что не в состоянии была выразить это словами.

— Ничего не делать, — ответил Фелипе, — кроме как приблизить дату свадьбы. Собственно говоря, именно за этим я и ездил в Мадрид. И если тебе от этого будет легче, я вообще не видел Уиллоу, пока был там, и, если бы мог отговорить, ни за что бы не привез ее с собой обратно. Но она оставила на вилле все вещи и в качестве оправдания заявила, что хочет упаковать их сама. И потом, Джонни Хэйнсфорт! Она хотела забрать его.

— Вчера утром она так рисковала в море потому, что ваши отношения испортились?

— Думаю, да. Я не тщеславен, но выгнать ее оказалось непросто. Почему — и сам не знаю, ведь она очень богатая вдова. Если ты считала, что ее привлекали мои владения, то это не так.

— Разумеется, она любит тебя, — сказала Анжела, держа Фелипе за руку и с обожанием глядя на него снизу вверх. — Какая женщина не влюбилась бы в тебя, будь она в здравом уме и твердой памяти?

— Я знаю одну молодую женщину, которая не выносила меня всего пару недель назад, — суховато ответил Фелипе.

Анжела с удивлением покачала головой.

— Наверное, я была не в себе! — объявила она. — Или просто упрямилась! Понимаешь, во мне достаточно английского, чтобы хотеть принимать решения самой, а бабушка все время обращалась со мной так, словно я чистокровная испанка. Думаю, это было просто… самоутверждение. Но теперь я знаю, что не смогу… О, Фелипе, я не смогу жить без тебя!

Дрогнувшим голосом он тихо ответил:

— И не надо, querida.

— И ты ни капельки не любишь миссис Рад…

— Если ты еще раз скажешь это, — предупредил Фелипе твердым голосом, — я точно сделаю с тобой что-нибудь, о чем потом буду жалеть!

— Например? — испытующе спросила Анжела, счастливо глядя ему в глаза.

— Пока мы не поженимся, я могу только целовать тебя, — расстроенно ответил он. — Но как только мы поженимся, я предупреждаю тебя, моя соблазнительная малышка, что, если ты не будешь меня слушаться, я буду с тобой беспощаден!

— Я буду во всем слушаться тебя Филипе, — пообещана Анжела, гадая, куда подевалась вся ее английская независимость.