Облекая свою мысль в эти мощные языки, они пользовались их прекрасным строением и звучанием.
Судьба поэтов, которые по языку были испанцами и португальцами, а по событиям жизни — евреями, большей частью жившими в эпоху инквизиции, конечно, сложнее судьбы их собратьев, писавших по-древнееврейски и огражденных этим языком от христиан.
Поэзия этих «еретиков» была бы слишком узкой, если бы ограничивалась темами религиозной борьбы и тюрьмы. К счастью, она выходит за эти пределы.
IV
Древняя тема жизни и смерти — жизни, пребывающей в смерти, и смерти, живущей в жизни, — упорно проходит чрез все века испанской и португальской литературы. Эта жизнь и эта смерть соединяются, разумеется, в любви, во славу которой испанские и португальские поэты вырабатывают изощренную диалектику и лирическую казуистику.
Не останавливаясь на «Нравоучительных изречениях» (Proverbios morales) или «Советах (Consejos) королю Педро I» [9]раввина Сантоба де Карриона [10], представляющих в XIV веке только слабый образец философической поэзии, мы вступаем в мир, где жизнь, смерть и любовь выражены в самой их сущности.
В одном из своих любовных сонетов маркиз де Сантийяна [11], знакомый с произведениями Сантоба, уже горько жалуется как человек, затерянный между жизнью и смертью:
Жизнь от меня бежит неудержимо.
Смерть гонится за мною неустанно. [12] Эти испанские стихи приближаются к древнееврейским стихам Габироля:
Мир улыбается мне, но я горестно плачу.
Оттого, что вся жизнь неумолимо бежит от меня.
В другом стихотворении тот же Габироль говорит:
Я— человек, чье сердце боится хозяина
И чьей душе ненавистно пребывать в этом теле.
Потом, в немногих словах, он берет на себя ответственность за все жестокое на этой земле:
Земля была доброй, но увы! пришел я.
Что касается св. Тересы [13], она оставила знаменитый припев:
Умираю, оттого что не умираю [14], послуживший в наше время заглавием для книги «Mourir de ne pas mourir» («Умирать от неумирания») Поля Элюара, французского поэта-сюрреалиста.
Но лучшие образцы этого рода дал Педро де Картахэна [15].
Одно его стихотворение мы можем озаглавить: «Ни жизнь, ни смерть». Другое посвящено выбору между забвением и воспоминанием.
Тот же Картахэна исследует вопросы раздвоения личности, воплощенной в образе двух соперников, соединенных в одной любви и в одной муке:
Еще непосредственней тема раздвоения личности, соответствующая двойственному положению марранов, разработана в XVI веке в стихотворении М. Оливы, которое я нашел в рукописи в Кабинете манускриптов при Парижской национальной библиотеке. Оно озаглавлено «Coplas» (Стансы); я назвал бы его: «Против самого себя»:
Я сам— враг себе, я сам
Мщу себе словом и делом:
Не делаю, что сказал.
Не скажу о том, что сделал.
Самим собою томим.
Плачу один над уделом—
Не делать, что говорил,
И не говорить, что делал [16].
Но эти горячие и строгие слова, признания в любви, возгласы личного отчаяния прерываются более грубыми и сильными стонами: они вызваны общественными бедствиями.
С конца XIV века в Испании разражаются еврейские погромы. [17]В конце XV века они возобновляются. Когда поэт Антон де Монторо [18], крещеный еврей, известный под именем «портного из Кордовы», обращается к «сеньору королю» с большой поэмой, посвященной погрому в Кармоне. «Позор, сеньор, позор!» — восклицает он. Этот собрат Ганса Закса, немецкого поэта-сапожника XVI века, ведет себя благородней, чем другие испанские поэты, крещеные евреи, которые во время этих печальных событий нападали в стихах на своих соплеменников и вели себя, как враги. Автор многочисленных эпиграмм (burlas), Антон де Монторо полемизирует с Хуаном де Вальядолидом и с Родриго де Кота [19], крещеными евреями, испанскими поэтами, из которых второму принадлежит знаменитый «Диалог между Любовью и Старым Рыцарем», обширная поэма, не лишенная достоинств.
Во вступлении к этому философическому прошению в стихах Антон де Монторо как бы изображает себя человеком, не раз уже умиравшим, но еще продолжающим жить. Этот живой мертвец восклицает:
Но если вы меня приговорите.
Какую смерть еще вы мне дадите,
Которой я еще не претерпел?
V
До и после резни, до и после установления инквизиции в Испании иудеи и крещеные евреи играют значительную роль в общественной, экономической и культурной жизни. В средние века они уже участвуют в управлении государством и даже в организации католической церкви: среди крупнейших прелатов мы находим крещеных евреев. Есть графы, маркизы, министры, епископы и архиепископы еврейского происхождения.
Борясь между собою, иудейство и католичество в то же время оказывают некоторое влияние друг на друга. Известны публичные споры между раввинами и священниками. В одном из своих стихотворений Гейне высмеивает раввина и францисканца, которые в присутствии короля Педро Жестокого, в Толедо, спорят и выхваливают каждый свою религию, пока королева Бланка наконец не восклицает:
Кто там прав, уж я не знаю,
Но в чем я не сомневаюсь,
Это— то, что оба старца,
К сожалению, воняют.
VI
Трагишутовская традиция особенно дорога евреям. «Селестина, или трагикомедия Калиста и Мелибеи» приписывается бакалавру Фернанду де Рохасу, как предполагают, еврею из Монтальбана, писателю и юристу, тесть которого Альваро де Монтальбан был обвинен инквизицией в иудействе.
Законченная к концу XV века, написанная архаическим сильным языком, богатая непристойностями, ругательствами и едкими диалогами, эта сатира на любовь и нравы считается одним современным французским испанистом наиболее значительным из всех произведений, которые евреи создали со времен «Песни песней».
В «Селестине» находят традиции Аристофана, Теренция и Плавта, открывают элементы из «Облаков», «Лягушек», «Всадников» Аристофана и в особенности из пьес «Наказывающий сам себя» («Heautonlimoroumenos») Теренция и «Пленники» Плавта.
С «Селестиной» сопоставляют и одну латинскую комедию Памфилия Маврилиано, священника XII века.
