Я снова опустил голову и уставился на руки, которые держал ладонями вверх на коленях.

— Это пройдет, — продолжал отец, — пройдет, и гораздо быстрее, чем ты думаешь. Поверь, мне очень жаль, я представляю, что ты сейчас чувствуешь. И знаешь, я тебе немного завидую. В жизни, если ты действительно хочешь понять, разобраться, как она устроена, ты должен хотя бы раз умереть. И раз уж жизнь так устроена, лучше умереть молодым, когда есть еще время возродиться, начать сначала… Гораздо хуже понять это в старости. Как тогда быть? Ведь времени, чтобы начать с нуля, уже нет! Нашему поколению трудно пришлось и еще труднее приходится сейчас. В любом случае, слава Богу, что ты молод. Пройдет несколько месяцев, ты и думать забудешь, что все это было. Может быть, будешь даже рад. Почувствуешь себя богаче, может быть, более зрелым…

— Будем надеяться, — прошептал я.

— Я счастлив, что смог все тебе высказать, что снял с души эту тяжесть… И еще один, последний, совет. Можно?

Я кивнул.

— Не ходи больше к ним. Начни заниматься, займись чем-нибудь, найди частные уроки, я слышал, на них сейчас большой спрос… Не ходи туда больше. В конце концов, это будет по-мужски.

Он был прав. В конце концов, это было бы по-мужски.

— Я постараюсь, — сказал я, поднимая глаза. — Я сделаю все, что в моих силах.

— Вот и хорошо!

Он посмотрел на часы.

— Иди-ка спать, тебе нужно выспаться. Я тоже постараюсь уснуть.

Я встал, наклонился его поцеловать, но вместо этого прижался к нему и долго стоял гак, молча и нежно обнимая его.

Вот так я и отказался от Миколь.

На следующий день, вечером, верный обещанию, данному отцу, я не пошел к Малнате, потом была пятница, но я не появился в доме Финци-Контини. Прошла неделя, первая из длинной череды недель, когда я не встречался ни с кем — ни с Малнате, ни с ними. К счастью, меня никто и не искал все это время, это мне, конечно, помогло. Иначе я бы не удержался и снова оказался в ловушке.

Дней десять спустя после нашей последней встречи, числа двадцать пятого того же месяца мне все-таки позвонил Малнате. Раньше он никогда не звонил, и поскольку не я отвечал по телефону, у меня был соблазн сказать, что меня нет дома. Но я взял себя в руки. Я чувствовал себя достаточно сильным, чтобы если не встретиться, то хотя бы поговорить с ним.

— С тобой все в порядке? — спросил он. — Я уже начал беспокоиться.

— Я уезжал.

— Куда? Во Флоренцию? В Рим? — спросил он не без иронии.

— На этот раз немного подальше, — ответил я, тут же пожалев о своем патетическом топе.

— Хорошо. Я не собираюсь угадывать. Ну как, увидимся?

Я сказал, что вечером занят, но назавтра зайду к нему в обычное время, но чтобы он меня не ждал, если я опоздаю. Мы тогда увидимся прямо у «Джованни». Он ведь пойдет ужинать к «Джованни»?

— Наверное, — сказал он сухо. А потом:

— Ты слышал новости?

— Да, слышал.

— Ты только подумай! Приходи, слышишь, нам нужно это обсудить.

— Тогда до свидания, — сказал я мягко.

— До свидания.

Он повесил трубку.

На следующий вечер, сразу после ужина, я вскочил на велосипед и поехал к ресторану. Остановился я в сотне метров, потому что хотел только посмотреть, придет ли туда Малнате. Когда я удостоверился, что он там (он, как всегда, сидел за столиком на открытом воздухе в своем неизменном кремовом колониальном костюме), то вместо того чтобы присоединиться к нему, повернул назад и остановился на одном из трех подъемных мостов замка, как раз напротив «Джованни». Я рассчитал, что с этого места смогу наблюдать за ним, не боясь, что он меня заметит. Так и получилось. Прижавшись грудью к каменному парапету, я долго смотрел, как он ест. Я смотрел на него, на других посетителей, сидевших за столиками вдоль стены, на быстро снующих туда-сюда официантов в белых куртках, и мне казалось, что я, свесившись в темноте над рвом, наблюдаю за каким-то театральным действом, что я тайный зритель какого-то приятного, но бессмысленного спектакля. Малнате тем временем перешел к фруктам. Он нехотя отщипывал виноградины от большой кисти и время от времени поглядывал на улицу, очевидно, ожидая, что я вот-вот появлюсь. Когда он поворачивал голову направо и налево, стекла его больших очков («очечищ», как говорила Миколь) нервно поблескивали. Покончив с виноградом, он знаком подозвал официанта и что-то сказал ему. Я подумал, что он просит счет, и уже приготовился уезжать, но тут увидел, что официант возвращается с чашкой кофе. Малнате выпил его одним глотком. Потом достал из нагрудного кармана своей колониальной куртки какую-то очень маленькую вещицу, скорее всего, блокнотик, и начал что-то писать карандашом. Черт возьми, что он там пишет? Я улыбнулся, подумав, что он тоже может писать стихи. И тут я его оставил. Он был совершенно поглощен своим занятием, только изредка отрываясь от блокнота, чтобы посмотреть налево и направо или же поднимая глаза к звездному небу, как будто в поисках идей и вдохновения.

Несколько вечеров я провел, кружа наугад по улицам города, внимательно его разглядывая. Мое внимание привлекало все: огромные, набранные самым крупным шрифтом, подчеркнутые красным заголовки газет, которыми были увешены киоски в центре; кадры из фильмов и фотографии сцен из спектаклей, вывешенные у кинотеатров; группки пьяниц в узких переулках; номера автомобилей на Соборной площади; разные типы, выходившие из борделей и исчезавшие в темноте Монтаньоне, чтобы потом вновь появиться возле недавно открытого недалеко от Скадиана, на бастионе Сан Томмазо, киоска, где они ели мороженое и пили газированную воду или пиво. Однажды, часов в одиннадцать, я оказался недалеко от площади Травальо, в известном кафе «Шанхай», которое посещали почти исключительно проститутки и рабочие из расположенного неподалеку предместья Сан-Лука; потом я оказался на ближайшем бастионе и следил за состязанием в стрельбе между двумя парнями, которые затеяли его у палатки той самой девушки из Тосканы, которая была неравнодушна к Малнате. Я стоял в стороне молча, даже не спустившись с велосипеда, но девушка все-таки меня заметила и обратилась ко мне:

— Эй, молодой человек! — сказала она. — Да вы, вы! Почему бы вам не подойти и не пострелять? Ну давайте, не бойтесь! Покажите этим косоглазым, как это делается.

— Нет, спасибо, — вежливо ответил я.

— Нет, спасибо, — передразнила она. — Бог мой, что за молодежь! А куда вы дели своего друга? Вот он — это да, это мужчина! Ну-ка признавайтесь, куда вы его подевали?

Я не ответил, и она рассмеялась.

— Бедняжка! — пожалела она меня. — Идите скорей домой! Идите, а не то папочка вас накажет! Пора бай-бай!

Около полуночи на следующий вечер — сам не зная почему, что я на самом деле искал — я очутился в противоположной части города и ехал на велосипеде по утрамбованной дорожке, гладкой и лишь немного извилистой, вдоль стены Ангелов. В небе светила прекрасная полная луна, такая ясная и светлая в совершенно чистом небе, что фонарь был не нужен. Я ехал не спеша. В траве, у корней деревьев, я замечал все новые и новые парочки влюбленных. Я машинально их пересчитывал. Одни ритмично двигались, прижавшись друг к другу, другие застыли, обнявшись, и казалось, спали; некоторые лежали рядом, взявшись за руки. Я насчитал больше тридцати пар. И хотя иногда я проезжал совсем рядом, чуть не задевая их колесом велосипеда, никто из них не подал вида, что заметил меня. Я чувствовал себя каким-то странным призраком, исполненным одновременно жизни и смерти, страсти и отрешенного сожаления.

Доехав до «Лодочки герцога», я остановился, слез с велосипеда и прислонил его к дереву. А потом застыл, глядя на неподвижный серебряный парк, расстилавшийся подо мной. Я бы сказал, что у меня не было никакого конкретного плана, в моей голове пробегали одна за другой неясные, неоформленные мысли. Я смотрел, слушал, как пронзительно и тонко квакают лягушки и стрекочут цикады, и в глубине души удивлялся той слегка смущенной улыбке, которая кривила мне губы. «Вот тут», прошептал я. Я не знал, что делать, зачем я приехал. Меня переполняло ощущение бессмысленности всех воспоминаний.