Все-таки быть чучелом — большое искусство. Не просто работать чучелом, а быть чучелом всем своим существом.

Говорят, такое чучело где-то работало директором музея. Прислали его экспонатом, но на месте не разобрались и зачислили на должность директора. Спохватились, когда уже на пенсию провожали. Подошли целовать, чмок, а это чучело.

Да, по-крупному чучела живут, у нас так не умеют. Правда, по телевизору их не показывают в увеличенном виде, а что толку, что нас показывают, если мы живем в натуральную величину? У нас в жизни одно, и совсем другое по телевизору.

Правда, обещают. Если будем жить самоотверженно, беззаветно, то и нам после смерти воздвигнут чучело. Вот когда мы по-настоящему заживем!

Хотя какая это жизнь — после смерти! У нас и при жизни этой жизни пустяк, а после смерти и столько не наберется. И все же больше, чем у этих чучел, потому что у них и того нет. Жизнь красивая, а присмотришься — жизни нет. Потому что у них нет проблем, а для жизни нужны проблемы.

Была б у муравья своя отдельная семья, был бы у него личный ребенок, он бы сказал этому сопляку: жизнь — это проблемы. Мы живем, потому что у нас проблемы. И пока у нас проблемы.

А эти чучела? У них никаких проблем. Поэтому и жизни у них на муравьиный ноготь не наскребется.

Андорра — маленькая страна, и она уже никогда не вырастет в большое государство. Как же у них с патриотизмом? Патриотизм — это тяга к родной земле, и чем земля больше, тем тяга должна быть сильней, согласно закону всемирного тяготения. Нам, например, для патриотизма нужно любить не только Россию и Украину, но и Эстонию, и Туркмению. Если мы, допустим, будем любить одну Украину, это будет не патриотизм, а национализм.

Когда-то мы могли не любить Курильские острова. Было такое время. А теперь мы не можем их не любить, нам будет их не хватать для полного патриотизма. Как же мы можем отдать кому-то Курильские острова? Это же наша родная родина!

Иван Грозный мог не любить Казанское ханство. Екатерина могла не любить Крымское ханство. Но потом они их полюбили, и с тех пор мы не можем их не любить, это будет в ущерб нашему патриотизму.

А вот Андорра как была, так и осталась маленькая. И песню «Широка страна моя родная», которая развивает в людях патриотизм, в Андорре совершенно невозможно петь, потому что вся эта страна меньше нашего Воловецкого района.

А расти Андорре некуда: с одной стороны у нее Франция, с другой — Испания, — куда ж ей расти? Разве что вверх. Поэтому в Андорре такие горы.

Почему у нас так много памятников? Потому что мы не полагаемся на свою память. Мы забываем, что еще недавно хвалили человека, и начинаем его ругать. Или забываем, что ругали, и начинаем хвалить. Или вообще забываем человека.

Другое дело, если памятник. Посмотрел на него — и вспомнил. Опять посмотрел — и опять вспомнил. А если памятники на каждом шагу, можно вообще не забывать человека.

Но в Андорре этих шагов — раз, два и обчелся. И если всюду ставить памятники, негде будет жить живому человеку. Будут жить одни каменные, бронзовые, а живому хоть помирай.

Поэтому приходится андоррцам полагаться на свою память. Помнить всех великих андоррцев, каких знала их невеликая страна.

А из сэкономленного камня они строят гостиницы для туристов. И дороги, по которым ехать в гостиницы. И магазины, и рестораны, чтоб дорога была веселей.

Трудно подсчитать, как много можно сэкономить на памятниках. Сэкономленный памятник — это вклад великого человека в свою посмертную жизнь.

Глядя, как андоррский полицейский регулирует движение, невозможно определить, кому он отдает предпочтение: транспорту или пешеходам. Иногда кажется, что пешеходам, — так радушно, почти любовно он приглашает их перейти улицу. Словно на другой стороне улицы их ожидает другая, более счастливая жизнь.

Но вот двинулся транспорт, и жест, адресованный пешеходам, можно истолковать так: извините, граждане, счастливой жизни пока не будет. Если не хотите, чтоб вас раздавили, со счастливой жизнью придется погодить.

И пока пешеходы годят со счастливой жизнью, внимание регулировщика целиком отдано транспорту. Вперед, друзья, дорога открыта, вас ничто не задержит на вашем славном пути!

И тут же задерживает. Извините. В нашей автомобильной стране еще кое-где встречаются пешеходы… Ах, пешеходы, дети мои, ну что вам делать на той стороне! Скорей переходите и будьте счастливы!

Не исключено, что государственная система и нервная система каким-то образом связаны между собой, и задача полиции в том и состоит, чтоб оградить нервную систему от государственной. Но не наоборот, ни в коем случае не наоборот!

Тайная полиция существует для охраны государства от внешних врагов, которые, как правило, живут внутри страны и даже составляют основное ее население. Население в государстве составляет наиболее ненадежную его часть, и в истории известны примеры, когда государство было занято только тем, что воевало со своим населением.

Казалось бы, в Андорре государству воевать с населением легко: население маленькое, да и территория такая, что ее ничего не стоит окружить железным занавесом, китайской стеной или просто колючей проволокой, поставив с четырех сторон пулеметные вышки. Но как тогда быть с демократией, национальной гордостью андоррцев?

Особая трудность состоит в том, что благосостояние андоррцев неуклонно растет, а тайной полиции лучше, чтоб оно падало. Ведь тайная полиция нужна там, где требуется сохранить тайну пустых магазинов и кошельков, а также раскрыть тайну того, что по этому поводу думает население. Тайная полиция нужна там, где населению, как в известной сказке, приходится варить суп из топора…

Не к этому ли топору звал свою страну выдающийся революционный деятель?

Андоррцы любят фрукты. В магазин зайдешь — каких только фруктов нет! Вот только этого «нет» и нет, остальное все есть.

У нас же наоборот: того нет, этого нет, у нас только «нет» и есть, а «есть» сохранилось разве что в армии, в смысле «слушаюсь!» В смысле «слушаюсь!» у нас много чего есть, а чтоб на фрукты посмотреть, для этого нужно ехать в Андорру.

Потому что мы больше любим слушаться. А андоррцы больше любят фрукты.

У них базара нет — ни в смысле рынка, ни в смысле столпотворения. У них в фруктовом зале вся ботаника и география, все сезоны, газоны, вазоны со всех островов и материков. Они, когда им нужны какие-нибудь ананасы или кокосы, прямо из магазина набирают Африку, и оттуда им говорят: уже отгружаем.

А мы сначала звоним на базу, база выходит на горторг, горторг выходит на область, область на республику, республика на Союз. А Союз еще подумает, стоит ли ему выходить на Африку из-за каких-то паршивых ананасов.

У нас очень высокие инстанции, и мы любим по ним ходить. А андоррцы больше любят фрукты.

Помните, как мы пели этим буржуям в начале революции: «Ешь ананасы, рябчиков жуй»? Вот они до сих пор и жуют. А у нас жевать нечего. Только петь — как, помните, пели тогда: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…»

Так с тех пор и дуем. Дуем, дуем, дуем…

Потому что мы больше любим дуть. А андоррцы больше любят фрукты.

В старину одной скандинавской женщине было обещано столько земли, сколько она сумеет вспахать в течение дня и ночи. Это было очень хорошее предложение, но хотелось вспахать побольше, и женщина превратила своих детей в быков.

Четверо их было. Четверо сыновей. Стало четверо быков.

«Мальчики мои, — сказала им женщина, — наконец-то у вас будет своя земля, наконец-то вы заживете по-человечески. Но для того, чтобы вы могли жить по-человечески, вас нужно сначала превратить в быков. Это ненадолго, всего день и ночь, но зато потом у вас будет долгая жизнь, счастливая жизнь, человеческая…»