— Как тесно! — вырвалось у меня.

— Ты права, — отозвался Андрей. — Большой канал — это, пожалуй, единственное, что есть в Венеции широкого.

И тут же принялся вновь демонстрировать свои познания:

— Город состоит из 118 островов. Их соединяет 150 каналов, через которые перекинуто 400 мостов.

Какая скучища! Терпеть не могу цифры.

Не слушая, я глазела по сторонам, и постепенно прелесть этого странного места стала мне понятна. У кривых проулочков, не имеющих под собою мостовой, был свой характер: причудливый и противоречивый.

Вот — грязь, плавающий в воде мусор. А буквально через два метра, за поворотом, тебя вдруг ослепит позолотой и мраморной инкрустацией парадный фасад роскошного дворца.

Легкие изогнутые контуры мостов отражаются в канале, и кажется, что там, под водой, тоже живут люди — только вниз головами.

Проплыли возле церкви Сан-Дзаккария. Она похожа на колоссальный многоярусный свадебный торт, который кондитеры щедро, не экономя, украсили множеством кремовых завитушек. Каков же должен быть рот у того великана, который откусит кусок от этого кулинарного шедевра?

А церковь Санта-Мария деи Мираколи — совсем другая. Строгая, без излишеств, в романском стиле. Почти единственное украшение — круглые окна-розетки с цветными витражами.

В это время во всех храмах Венеции началась утренняя служба, и город теперь поет не баркаролу, а католические гимны. Органная музыка чередуется с хорами, и наш удалец Марко, возведя свои черные глазищи к облакам, подхватывает то одну мелодию, то другую...

На площадях уже снует народ, и все почему-то направляются в одну сторону.

Воды уже почти не видно, а значит, исчезли и отражения мостов: теперь каналы, от берега до берега, заполнены лодками. Нас толкают справа и слева, пытаясь обогнать. Но Марко не таков. Не на того напали! Он всегда должен быть первым!

И он ловко лавирует, обходя одну гондолу за другой. Указующим жестом древнеримского оратора протягивает руку вперед и пытается что-то объяснить нам. Но я-то по-итальянски ни бум-бум!

И я, и Андрей согласно киваем: дескать, вези, куда пожелаешь. Ведь катаемся без определенной цели, просто так. Тем более что свернуть в сторону сейчас все равно невозможно: кажется, весь город устремился в одном-единственном направлении — именно туда, куда показывает наш гондольер.

Что там? Что случилось? Видимо, что-то хорошее: лица венецианцев — не напуганные, а веселые и праздничные.

Наконец мне удается вычленить звучащее там и сям, многократно повторяющееся слово:

— Регата! Регата!

— Мы что же, попали на соревнования? — спрашиваю я Андрея.

— Кажется, нам крупно повезло, Санька! — как мальчишка, кричит он, от восторга даже забыв обозвать меня Сандриной. — Если не ошибаюсь, это историческая регата, венецианский водный карнавал! Проводится всего раз в четыре года!

— Ур-ра! — верещу я, заразившись всеобщим возбуждением.

— Беллиссима, беллиссима синьора! — Марко одобрительно шлет мне воздушный поцелуй.

Венеция первой подарила миру не только международные кинофестивали, но и регату. Именно здесь в 1740 году впервые были проведены соревнования по парусному и гребному спорту.

Об этом успел мне поведать Андрей, пока мы прорывались сквозь лодочное столпотворение к Большому каналу. Марко мастерски орудовал своим шестом, ловко уворачиваясь от ударов лодок, плывущих рядом, и балансируя на зыбком днище, точно канатоходец.

Но вот мы и вновь на просторе. На Большом канале ни гондольеры, ни местные рыбаки на своих шлюпках, ни владельцы маленьких моторных лодочек уже не торопятся. Каждый ищет себе свободное место у парапета набережной, чтобы причалить там и обосноваться на целый день.

Историческая регата — настоящий всеитальянский пикник на воде. В этот день сюда съезжаются гости со всей страны. Вдоль канала люди сидят не только в лодках, но и на берегу, и на балконах близлежащих домов. Регата — прибыльный денек для обитателей первых этажей: они продают места на своих подоконниках за хорошие деньги.

Еще ничего не началось, а люди уже распаковывают продукты и разливают вино. Дети грызут огромные раскрашенные пряники. От оживленного движения лодки раскачиваются, и остается только удивляться, как венецианцам, от мала до велика, удается сохранять равновесие. Я ни разу не заметила, чтобы кто-то упал или хотя бы покачнулся. Мелькнула даже кощунственная мысль: похоже, они умеют ходить по воде, аки посуху.

Но вот издали нарастает звук, столь дорогой моему сердцу. Это волна аплодисментов. Лавина, поток, в тысячу раз громче, чем в фестивальном зале Дворца кино. Там аплодировала кинематографическая элита, здесь — весь город, весь народ, вся нация.

Гигантская гондола приближается к нам. Видимо, она выстроена специально для карнавала, так как по ширине не пройдет ни в один из каналов, кроме Большого.

— Виват! — кричит многоголосая толпа.

На помосте гондолы — артист в сверкающем золотом костюме венецианского дожа. Да нет, пожалуй, это настоящий Дож, пришедший сюда из прошлого. Вечный Правитель. Дух Венеции. Возможно, во время четырехлетних перерывов между регатами он невидимо обитает там, во Дворце дожей, где мы побывали нынче утром. А сегодня он материализовался, легко сбежал по Лестнице гигантов и вот — явился нам во всем своем величии, окруженный нарядными придворными.

Дож проследовал мимо нас, открывая карнавал. И потянулась за ним нескончаемая водная процессия из лодок, плотов, мини-барж. Кого только на них не было! Сказочные звери и птицы, персонажи исторических событий разных эпох, танцовщицы, исполняющие то канкан, то арабский танец живота. Оркестры духовые и струнные. Трио, квартеты, квинтеты и так далее.

Мне особенно понравился крепкий, основательный илот с рыцарями-крестоносцами, потому что воины, закованные в тяжелые доспехи, восседали на живых лошадях — мощных, приземистых и невозмутимо-спокойных: видимо, они были взращены в Венеции и привыкли к водным поездкам. Лошади — вообще моя слабость...

Вдруг Марко взял меня за руку. Я дернулась было: что это еще за вольности!

Но оказалось, что он просто указывал на мои часики, жестами объясняя, что карнавал будет длиться долго, часов пять-шесть.

И тут я вдруг испугалась. Хватит ли денег на то, чтобы расплатиться с гондольером за столь длительное обслуживание? Какие у них тут цены?

— Андрей, — тихонько спросила я, — сколько мы ему будем должны, если останемся на карнавале?

— Торгуйся изо всех сил, — хмуро отвечал Андрей. — Я чувствую, этот наглец собирается запросить втридорога.

Спутник мой чувствовал себя неловко: ведь расплачиваться предстояло не ему, а мне. Я всегда жалею мужчин, попавших в такую ситуацию: у них возникают комплексы. Если, конечно, они по натуре не альфонсы. А Андрей, конечно, не альфонс. Просто он раз и навсегда сделал свой выбор: творить только чистое, высокое искусство. Но за это, увы, в наше время редко платят.

Уважаю его выбор, хотя сама я так не смогла бы. Для меня сидеть без работы — еще унизительнее, чем играть роль какой-нибудь краснощекой Настеньки в плоском фильме. А вот Андрюшину жену — жалко. Наверное, ей всю жизнь приходится варить лишь картошку да макароны. Интересно, догадался ли он купить ей в Италии хоть какой-нибудь сувенир?

Марко отвлек меня от этих размышлений. Он сунул руку в ящичек на носу гондолы и извлек оттуда пузатую бутыль красного вина и три стакана — красивых, с гравированным рисунком, не чета нашим родненьким граненым.

Я достала из сумочки кошелек и раскрыла его перед гондольером: отсчитай, мол, сам, сколько мы тебе должны.

— Скажи своим денежкам ариведерчи, глупая, — буркнул Андрей. — Сейчас он тебя обчистит.

Вы бы видели, каким негодованием вспыхнуло лицо Марко! Он гневно оттолкнул мою руку с кошельком.

— Но! Но ариведерчи! — воскликнул он и грустно вздохнул, словно упрекая меня в бестактности. — Беллиссима русса синьора...