Калашников сказал, что его интересует гора Горуня. Не Древняя Греция, а просто гора Горуня. Но толстый парень о Горуне не слыхал. Об Эвересте он слыхал, есть такая гора в Азии. Между прочим — вот смехота! — назвали ее не в честь открывателя, не в честь покорителя, а в честь, как это у нас бывает, какого-то дурацкого чиновника Эвереста. Этот чиновник, по-видимому, сидел у подножья Эвереста, пока другие поднимались на Эверест, попивал пиво или прихлебывал чаек, и все равно горе присвоили его имя. Эти прохиндеи чиновники достигают больших вершин. Потом поди разберись, то ли горе за ее высоту присвоили имя выдающегося человека, то ли человека назвали в честь горы за его выдающиеся достоинства. А когда обратно переименуют, опять непонятно: то ли человек проштрафился, то ли гора оказалась не на высоте. Прямо цирк от всех этих переименований. Природа только шарахается от наших громких имен. Сама она — как безымянный солдат на поле человеческой брани.

Толстый парень хлопнул Калашникова по плечу:

«Ладно, я в трактир, там сегодня завезли пиво. А ты дуй в сектор справок, пятый этаж, там такой человек, что никакой Горуни не захочется».

К двери сектора справок была прилеплена отпечатанная типографским способом табличка: «Скоро буду». Было не ясно, кто будет и когда, и Калашников в ожидании пошел бродить по коридорам.

Низенький ученый муж с высоким лбом доказывал высокому и низколобому, что палки в колеса появились раньше самих колес, потому что ведь не зря говорят, что обезьяна взяла в руки палку. Иначе бы говорили, что обезьяна взяла в руки колесо.

Низколобый ухватился за эту мысль и стал ее записывать в специальную книжечку, куда записывал мысли для будущих научных работ. «С тех пор, сказал высоколобый, — колеса все дорожают, а палки в колеса все дешевеют, и это определяет наше поступательное движение».

Калашников прошел в конец коридора и свернул в другой коридор, над входом в который большими мрачными буквами было начертано: «ДРЕМОТДЕЛ». И чуть ниже — более мелко: «Древних мифов отдел».

Весь этот коридор занимал Дремотдел, в который входило несколько секторов: «Сектор мифических подвигов», «Сектор мифического изобилия», «Сектор мифического счастья», «Сектор мифического труда». Приберегая счастье на конец, Калашников начал с того, что является его первоосновой.

Так это со стороны выглядело. Но на самом деле его выбор определялся другим. На дверях сектора мифического труда был нарисован контур горы, и Калашников подумал, что здесь он найдет необходимые сведения.

Ученые мужи сектора стояли в раздумье у стены, на которой были вывешены взятые сектором обязательства. Над обязательствами висел большой портрет Сизифа, сидящего на камне и задумчиво глядящего вдаль. От ног Сизифа поднимался склон горы, которая была одновременно диаграммой неуклонного роста.

Обязательства висели невысоко. Когда требовалось взять повышенные, их перевешивали повыше, а когда с ними не справлялись, двигали вниз. На стене был широкий след от передвигаемых обязательств.

Завсек, еще сравнительно молодой учмуж, заваливший работу в Упупе и брошенный сюда на укрепление, спросил, задумчиво глядя на диаграмму роста: «А почему у нас вместо роста спад?

«Это просто кнопка отлетела», — сказал учмуж, приставленный к кнопкам.

Держась на двух кнопках, диаграмма показывала рост.

Но когда одна из них отлетела, получился спад.

Завсек сказал: «Прошу вас, внимательно следите за кнопками».

«А какова производительность сизифова труда?» — спросил молчавший доселе учмуж, сложив руки на груди для большей производительности.

Выяснилось, что когда Сизиф катит камень в гору, производительность у него значительно ниже затраченного труда, а когда с горы — значительно выше. Напрашивалось предложение: а не катить ли ему только вниз? Но нельзя же вниз катить бесконечно.

Хорошо бы выбрать что-то среднее: катить камень одновременно и в гору и с горы. Но как это сделать?

«Все зависит от нас», — сказал учмуж, приставленный к кнопкам.

Он откнопил с одной стороны диаграмму роста с нарисованным сверху камнем и повернул ее на 90 градусов. Было так, а стало вот так.

«Видите: камень уже внизу. Повернем диаграмму — и он опять наверху».

Итак, низ — это скрытый верх, а верх — это скрытый низ. В этом ключ к решению проблем экономики.

«Интересная мысль», — сказал Калашников. Завсек внимательно на него посмотрел: это еще что за персона? Хорошо, если сам по себе, а если он кого-нибудь представляет? И не просто кого-то: это в театре человек представляет человека, а в жизни он нередко представляет целую организацию.

«А мы тут как раз берем повышенные обязательства», — на всякий случай сказал завсек, перевешивая обязательства повыше.

«А в субботу у нас субботник, а в воскресенье — воскресник», — сообщила Калашникову учмуж-женщина.

«В другие дни с субботниками и воскресниками не получается, — сказал учмуж, сложивший руки на груди для большей производительности. — Потому что в другие дни мы и так на работе».

«Ах, как хочется на работу!» — вздохнула учмуж-женщина.

«Проснись, ты же и так на работе!» — шепнул ей завсек.

«Ничего не могу с собой поделать, — призналась Калашникову учмуж-женщина. — На работе — и хочется на работу. Чем больше на работе, тем больше хочется!

Калашников не знал, как отнестись к этому признанию. Поэтому он спросил: «Скажите, это случайно не гора Горуня?

«Горуня? Ах, Горуня! — сообразил завсек. — Это рядом, в секторе мифических подвигов!

В жизни всегда есть место подвигам. Даже в мирное время, спустя много лет после Троянской войны, мирные люди становились героями. И дважды, и трижды героями. Все за ту же Троянскую войну.

Двенадцать подвигов Геракла стали со временем двадцатью, тридцатью. Если когда-то Геракл победил немейского льва, то впоследствии, он победил и немейского тигра, и еще много чего немейского.

Ежегодно подвиги Геракла перенумеровывались — в соответствии с тем значением, которое они имели в данный момент, и каждый учмуж отстаивал свой подвиг, — не свой, конечно, а Геракла, но с учетом, что на ставке при подвиге числился он, а не Геракл. Такие ставки существовали давно, быть может, еще со времен Геракла. На этих ставках работали люди квалифицированные, знающие, как совершается подвиг, но не умеющие его совершить. Иногда на сам подвиг не хватало средств, потому что все средства съедали консультанты при подвигах.

Учмуж, к которому обратился Калашников, был известный авгиевед, крупнейший знаток того, что вычистил Геракл из авгиевых конюшен.

«Герой Геракл работал у трижды героя Авгик, — сообщил Калашникову авгиевед. — Да, не удивляйтесь, если очистить конюшни — героизм, то просидеть всю жизнь в дерьме — трижды героизм. И кто сказал, что уже можно выносить сор из избы? Это сказал Геракл? Нет, это сказал Авгий».

Раньше-то все делали вид, что в конюшнях идеальная чистота, что лошади ходят в белоснежных носочках и сморкаются в батистовые платки. И вдруг, как гром средь ясного неба: живем в дерьме! Ну, Геракл и ухватился за это дело. Когда можно вывозить, почему бы не вывезти?

Оно, конечно, и теперь наваляют, а чистить не разрешается. То, что раньше наваляли, — можно, а то, что теперь, — нельзя.

Авгиевед пожаловался, что у нас недооценивается этот подвиг Геракла. Трудовой подвиг для них не подвиг. Хотя для некоторых любая работа подвиг, иронически заметил авгиевед.

В наше время большим подвигом считается украсть чужих коров (десятый подвиг Геракла) или золотые яблоки (одиннадцатый подвиг Геракла). А то и просто что-то добыть (третий, четвертый, шестой подвиги).

Молодой гидролог, специалист по второму подвигу, сказал: «Да, теперь уже нет тех подвигов… Чтобы сразиться с гидрой один на один…

«Я не понимаю Геракла, — сказала женщина, специализировавшаяся по другим подвигам, а сюда принятая на вакантное место. — Побеждал таких чудовищ, а Нарцисса победить не смог. По крайней мере, в глазах одной-единственной женщины…