Если бы они увидели ее, женщины из его мира, они бы не упустили случая поиздеваться над этим аппетитным созданием, ехидно заметив, что ей не помешало бы сбросить несколько фунтов лишнего веса. И это было бы несправедливо! В ноге, которую она подняла к солнцу, не просматривалось ни жиринки, не то что жира! Да и вся она была женственная и пленительная. И у нее чудесные блестящие золотистые волосы, мягкие и длинные, правда, стянутые на затылке, но это, видимо, для того чтобы они не мешали принимать солнечную ванну. И не то чтобы он сильно ею вдруг увлекся и всякое там такое… размышлял он, пока одна его нога застыла в воздухе в ожидании, когда и куда он двинется: вниз, в каюту, или обратно наверх, на палубу. Но ведь ему позарез необходимо удостовериться, с корабля она старины Бена или нет.

Бенджамен Лайтвуд был первым человеком, встретившим его дружелюбно, когда он прибыл сюда три недели назад. Он и эксцентричный и более старый по возрасту мистер Лайтвуд сразу поладили. Самое малое, что Юджин мог сейчас сделать для Бена, так это проверить — не была ли женщина безбилетной пассажиркой или еще кем-нибудь похуже. Как пить дать надо проверить!

Пират пронзительно заверещал. Юджин взглянул на попугая, который сидел теперь вровень с его плечом.

— Ты у меня не птица, а настоящий эксперт. Скажи, может пробраться «заяц», ну безбилетник, на корабль, который никуда не отплывает?

— Бирэтник! — заорал попугай, споткнувшись на трудном слове.

— Может, да. А может, и нет. Пошли поглядим.

Пират, словно поняв приглашение хозяина, вскочил на его плечо. Юджин поднялся вверх по трапу и двинулся к корме, где были свалены тросы. Однако он беспокоился не из-за корабля старины Бена, а совсем по иному поводу.

Бенджамен Лайтвуд только что прочитал в переводе с русского книжку «Пословицы и поговорки» и теперь беспрерывно сыпал почерпнутыми оттуда изречениями.

«Лучше поздно, чем никогда!»— звучало в ушах его племянницы, и Эдна Лайтвуд почти болезненно ощущала справедливость этой истины. Она вспоминала последнее лето, которое провела на корабле дяди Бена, и снова вернулась к размышлениям о своей жизни — серой и монотонной.

Эдна взглянула на длинные вытянутые сооружения дока. Тут мало что изменилось, подумала она, вот только появилась эта великолепная старинная яхта.

Мачты красавицы яхты были наклонены под таким углом, будто она на полной скорости неслась по волнам, хотя сейчас она смирно покоилась в ремонтных доках, месте временной приписки морских судов.

Как не похожа эта яхта на драгоценную дядюшкину «Колибри», усмехнулась она и стала спускаться вниз по сходням.Она взглянула на два стапеля, потом на топорный грубоватый силуэт старого траулера, переоборудованного дядюшкой Беном. Стоя на трапе, на полпути между сушей и морем, она вдруг испытала странное ощущение, будто вся ее жизнь в одно мгновение пронеслась перед ее мысленным взором.

На берегу осталась будничная, повседневная реальность: ежедневное хождение на службу в библиотеку, книги на полках, такие умные и содержательные, и ее неумелые стихи, которые она иногда пыталась писать в грустные минуты.

Вечерний бриз едва не сорвал с головы Эдны соломенную шляпу с широкими полями, и ей пришлось остановиться, чтобы плотнее пришлепнуть тулью.

Восприятие окружающего мира у ее родителей покоилось на прочном фундаменте суровой морали и прописных истин. Они были отгорожены от живой жизни с ее сложностями и противоречиями крепкой стеной предрассудков. Отец и мать Эдны стремились воспитать дочь в строжайших правилах высокой нравственности. Все это было бы прекрасно, если бы от этой системы не веяло сухой чопорностью и мертвящей скукой. «Тлетворное» влияние романтичного дядюшки Бена им пришлось не по душе. А для дочери это был чуть ли не единственный просвет в ее тоскливом существовании.

За пределами суши находился мир ее мечты, в котором ветер сметает и шляпу, и надоевшие будни. Это был мир «Колибри» — мир историй и приключений, о которых ей рассказывал дядюшка Бен, мир заморских портов и странствий, кораблей и яхт, таких, как эта застывшая в доках чудесная яхта, мир, в котором она никогда не осмеливалась жить, а лишь посещала время от времени и всегда покидала неохотно, переполненная страстным желанием увидеть его вновь.

Но если «Колибри» будет продана?.. О, ее драгоценные родители будут в восторге, с кислой улыбкой подумала Эдна. Они будут счастливы, если разорвется связующая нить между нею и дядей. Она неторопливо шла, размышляя о том, что папин брат Бен считался «белой вороной» среди родственников.

Эдна остановилась возле стапеля, где замерла прекрасная яхта. Длина — не менее сорока пяти футов, предположила девушка, с благоговейным трепетом разглядывая судно. Такой славный кораблик. У кого-то чертовски много возможностей, если он может придать этой деревянной штуковине такой блеск. Да, яхта требовала сил и времени. Кем бы ни был ее владелец, очевидно, у него предостаточно и того и другого. Надраенная яхта сверкала как новенькая.

Эдна пошла по направлению к суденышку, которое ее дядя превратил из рыболовного траулера в плавучий морской дом. Она во всем помогала ему — подбирала яркие ткани для диванных подушек, шила веселенькие ситцевые занавески, подарила свой рисунок, на котором было изображено не существующее в природе странное чудище — помесь игрушечного плюшевого мишки со свирепым морским страшилищем.

— Хорошо, когда тебе напоминают, что даже чудовище может быть нежным, — задумчиво сказал дядюшка Бен, повесив ее рисунок на почетном месте в капитанской каюте, где Кэп Бен — так Эдна звала дядю с детства — мог видеть каждый день творение племянницы.

От внезапного наката волн у Эдны перехватило дыхание. Она взглянула вдаль, и перед глазами на миг возникло какое-то нелепое видение — морское чудище с ее рисунка… Она невольно прижала руку к губам, подавляя возглас удивления. Чуть успокоившись, девушка принялась разглядывать его. Это был, конечно, человек.

Он подтянулся и одним мощным рывком взобрался на помост. Вода ручейками стекала с его худощавого мускулистого тела. Он был похож на ожившую статую античного бога — прекрасную, позолоченную последними лучами закатного солнца. Его длинные черные волосы влажно струились по широким плечам и спине. Плоский живот напружинился, когда он откинул голову назад, смахивая капли морской воды с лица.

Эдна выпустила из онемевших пальцев лямки рюкзака, и тот с грохотом упал на настил. «Видение» замерло как вкопанное, застигнутое врасплох. Сильные мускулистые руки опустились вниз, и мужчина обернулся. Очень медленно. Эдна между тем изумленно размышляла. Почему нейлоновые плавки выглядят столь непристойно? Плоть мужчины прикрыта, но… влажная ткань слишком плотно облегает нижнюю часть тела, неприлично обрисовывая напряженную выпуклость, которую она должна была бы скрывать…

— Извините, я вас не напугал?

По телу Эдны пробежала дрожь при звуке его низкого хрипловатого голоса. Ужасно смутившись и машинально прижав кулачок ко рту, чтобы широко не разинуть его от удивления, Эдна отвела глаза от его ног и посмотрела на его лицо. Крепкие челюсти, прямой нос и красиво очерченные губы производили такое же потрясающее впечатление, как и все остальное в этом мужчине. Она сделала попытку поймать его взгляд. И невольно попятилась, едва не упав в зеленые вихрящиеся глубины моря. При ее внезапном движении мужчина вздернул брови. Только тогда Эдна спохватилась — она слишком откровенно разглядывала его и это могло показаться вызывающим. Но ведь это чисто эстетическое удовольствие, успокоила она себя. Любовалась же она скульптурой обнаженного Давида работы Микеланджело, не испытывая при этом никакого смущения? Правда, тот Давид — бесстрастно холодный, неодушевленный, мраморный. Этот же слишком живой и волнующий. Интересно, откуда у него длинный белый шрам, протянувшийся почти через весь загорелый живот? Шрам не уродовал, а лишь подчеркивал мужественность.