Даниэла медленно покачала головой.
— Я тебе не верю, Джанни. Ведь тот факт, что ты хладнокровно наблюдал в театре за тем, как другой мужчина соблазняет меня по твоей просьбе, говорит о том, что никакого раскаяния вовсе не было…
— А тот факт, что перед посещением театра у вас было романтическое свидание с некой молодой дамой, подтверждает данное утверждение, — продолжил за нее Этторе и, достав из заднего кармана джинсов несколько фотографий, протянул их Даниэле. — Я не хотел причинять вам боль, поверьте, — виновато проговорил он. — И, если бы не лживый рассказ вашего жениха о раскаянии и искренней любви к вам, вы никогда бы не узнали об этих снимках…
Даниэла осторожно взяла фотографии и, бросив быстрый взгляд на первую из них, принялась лихорадочно перебирать остальные. А затем медленно поднесла их к глазам, словно желая проверить, не сыграл ли с нею злую шутку обман зрения. Она долго всматривалась в лицо молодой светловолосой девушки с большими карими глазами, которая на одном снимке нежно прижималась щекой к щеке Джанни, на другом весело смеялась, видимо, слушая его забавный рассказ, а на третьем, приняв выразительную позу, подставляла ярко накрашенные губы для поцелуя. Окинув отрешенным взглядом несколько оставшихся снимков, Даниэла машинально протянула их Этторе.
— Вы уже во второй раз доказываете мне, что умеете мастерски делать фотографии, — еле слышно проговорила она.
— Неужели ты и вправду поверила в этот примитивный монтаж? — встрепенулся все это время безмолвно ожидавший ее реакции Джанни. — Эти снимки просто обман, разве ты не видишь?! — вырвав из рук Этторе фотографии и возмущенно потрясая ими в воздухе, воскликнул он.
— Монтаж, для которого детектив подобрал изображение одной из твоих миланских коллег? — ничего не выражающим голосом поинтересовалась Даниэла и, в ответ на его недоуменный взгляд, напомнила: — Ты ведь сам познакомил меня с этой девушкой несколько лет назад. Ее зовут Эльвира, и она работает менеджером в вашем банке.
Джанни перевел растерянный взгляд на снимки, явно пытаясь придумать хоть какое-нибудь объяснение запечатленным на них романтическим моментам.
Но Даниэла прервала его раздумья новым вопросом:
— Значит, это из-за нее ты так часто ездил в Милан в командировку, выбирая при этом именно те дни, когда у меня было много занятий и я не могла поехать с тобой? А синьора Ампьери ты подослал ко мне, чтобы его отчет о проделанной работе помог тебе наконец определиться с кандидатурой твоей будущей супруги: в случае моего отказа изменить тебе — я, а в случае моей измены — Эльвира?
Джанни торопливо замахал руками.
— Ну что ты, это же просто смешно… Как ты могла такое подумать? Я ведь тебе уже сказал, что все эти фотографии — просто обман…
— Обман — это те годы, которые мы провели вместе, — сухо проговорила Даниэла. — Теперь я понимаю, что должна быть благодарна синьору Бонелли за наше случайное знакомство, которое повлекло за собой цепь таких вот неожиданных разоблачений, — она кивнула в сторону фотографий, которыми он все еще возмущенно размахивал. — И ты тоже должен поблагодарить его, — немного помедлив, добавила она. — Ведь теперь тебе нет нужды лгать и притворяться… Да и бросать важные дела только для того, чтобы вновь попытаться уговорить меня вернуться, как ты понимаешь, уже не имеет смысла… А вам не имеет смысла вновь демонстрировать свое непревзойденное мастерство фотографа, — бросив взгляд на Этторе, сказала она. — Я и без того буду помнить ваши терпеливо выслеженные кадры…
С этими словами Даниэла, с достоинством выпрямив спину, быстро зашагала прочь. Этторе бросился следом за нею.
— Подожди, прошу тебя… Ты должна знать, что я вовсе не выслеживал твоего жениха…
— Тот, кого вы называете моим женихом, уже давно таковым не является… — бросила Даниэла, не оборачиваясь.
— Все равно! Ты должна знать, что эти фотографии я сделал совершенно случайно, когда увидел его в окне траттории вместе с той девушкой! — вскричал Этторе, пытаясь поймать Даниэлу за руку.
Она резко остановилась и, не оборачиваясь к нему, холодно поинтересовалась:
— Какую сумму вы рассчитывали за них получить? Назовите мне ее, и через несколько часов деньги будут у вас.
В ответ не послышалось ни звука.
Даниэла обернулась и увидела устремленный на нее взгляд Этторе, в котором одновременно читались и нежность, и страдание, и мольба о прощении.
— Я виноват перед тобой, — тихо проговорил он. — Я поступил жестоко, втянув тебя в эту историю… Но я уже достаточно наказан за свою жестокость, поверь… Наказан той безысходной тоской, которую испытывал все эти дни вдали от тебя… — Он медленно подошел к ней и, осторожно дотронувшись ладонью до ее щеки, прошептал: — Ведь я люблю тебя, люблю всем сердцем… Понимаешь?
Даниэла вскинула на него растерянный взгляд, не в силах что-либо сказать в ответ.
— Я полюбил тебя сразу, как только впервые увидел твою фотографию… — с волнением продолжил Этторе. — Именно в то мгновение я понял, что готов пойти на все, лишь бы быть рядом с тобой… Лишь бы видеть бездонную синеву твоих глаз… Лишь бы вот так нежно дотрагиваться то твоей щеки… Это желание настолько захлестнуло мою душу, что я, не раздумывая, согласился… — Он на секунду запнулся, потом продолжил: — Я согласился стать твоим соблазнителем, лишь бы иметь возможность любоваться твоей улыбкой… Такой обворожительной и загадочной, как на той фотографии… Это была единственная необходимая мне награда… И я получил ее уже на второй день нашего знакомства… Помнишь, тогда, в театральном кафе, в ту минуту, когда ты решила поблагодарить меня за подаренный браслет? Стоило мне увидеть твою улыбку вот так, наяву, и мне показалось, что я схожу с ума от счастья, от любви к тебе… Ты мне веришь?
Даниэла в ответ растроганно протянула к нему руки и, обняв его за шею, тихо проговорила на ухо:
— Если бы ты знал, как долго я ждала от тебя этих слов… Как боялась, что ты так никогда их мне и не скажешь… Если бы только мог себе представить, как сильно я ревновала тебя к той Барбаре, о которой писал в письме твой друг…
— Ревновала? — переспросил Этторе, прижимая ее к себе.
— До исступления, — сокрушенно покачав головой, подтвердила Даниэла. — Потому что влюбилась в тебя с первого мгновения нашей встречи, тогда, в баре, где я назвала себя студенткой… А потом просто боялась признаться себе в этом чувстве… Ведь ты выглядел гораздо моложе своих лет, да и вел себя ребячливо и несерьезно… Да и вообще, наше знакомство, наши встречи и совпадение в том, что мы оба преподаватели, все это казалось мне какой-то странной и непонятной игрой…
Этторе успокаивающе погладил ее по волосам.
— Я вовсе не хотел тебя обманывать, клянусь, — с волнением проговорил он. — Просто я боялся признаться тебе в том, что Барбара моя бывшая жена… Боялся признаться тебе, что меня нанял твой жених… Ведь тогда ты бы не поверила в мои чувства и не стала бы вот так, как сейчас, слушать мои слова о любви… Которая порою бывает похожа на игру… Но даже если и так, то это единственная игра, в которой нет места никому другому, кроме двух влюбленных… Это игра только для двоих…
Этторе обнял Даниэлу и поцеловал ее: сначала бережно и осторожно, едва касаясь губами ее горячих, подрагивающих от волнения губ, а потом все более страстно, пылко и нетерпеливо… Он словно старался рассказать ей с помощью этого поцелуя о своих недавних переживаниях, о тяготившем его во время их разлуки одиночестве и о том окрыляющем чувстве безграничного счастья, которое он испытывал в эти минуты.
А Даниэла искренне отвечала на этот рассказ своим собственным: трепетным и волнующим, в котором было и прежнее смятение души, и ее нынешняя восторженность, и упование на долгожданное счастье. То самое, которое испытывал сейчас и Этторе. То самое, к которому они стремились все эти годы, находясь вдали друг от друга, принимая за счастье всего лишь его зыбкую тень…
Они бесконечно долго целовались прямо посреди тротуара, не чувствуя палящих лучей солнца, не слыша шума становившейся с каждой минутой все оживленнее улицы, не видя любопытных взглядов случайных прохожих, пока раздавшийся рядом звонкий детский возглас не заставил их наконец вернуться к действительности, разомкнув объятия.
