20-го апреля.

Большой обед у Громина. Сколько было народу! Сколько было мне хлопот! Странная обязанность! Я адъютант, так должен всех угощать и обо всех хлопотать! А особливо около женщин эта обязанность претрудная… Впрочем, я сделал много приятных знакомств… Меня все приглашали к себе… Варя Зорова взглядывала на меня раза два самым значительным образом… Чудо девушка! Я беспрестанно около нее вертелся… Прощай, Вельская! Я буду волочиться за Варенькой. Верно, она не такая привязчивая.

25-го апреля.

Каково! целую неделю не писал! хорош журналист! Если б я издавал свои записки, то мой читатель успел бы состариться в ожидании следующего номера. Я ужасно был занят всю эту неделю. Обед, вечер, обед, бал, завтрак, собрание… Голова кружится… Время летит так, что и не видишь… Особливо Варя Зорова заставит всякого забыть, что на свете есть время. Какая миленькая!.. Все на нас лукаво посматривают и улыбаются… Впрочем, я стал гораздо осторожнее… Больше говорю глазами и руками, нежели языком… однако полно писать, пора спать.

30-го апреля.

Я сегодня целый день провел у брата. Вчера я с ним встретился, и мне совестно стало, когда он мне напомнил, что мы с ним две недели не видались. Самому на себя досадно! как это я мог забыть брата! а все Варя Зорова… Брат меня опять очень серьезно допрашивал: не хочу ль я жениться на Лизе Вельской, выхвалял мне ее качества, связи, богатство, но я ему признался, что влюблен в другую. Это его удивило, даже рассердило. Он мне что-то много говорил о ветрености, неосторожности, испорченности нравов, и я дал ему все высказать, мечтая все это время о Варе… кажется, он заметил мою рассеянность, потому что сказал что-то о проповедывании в пустыне.

– Намерен ли ты искать руки этой Зоровой, своей новой страсти? – спросил он у меня наконец, и я очень сконфузился от этого вопроса. Я ему откровенно отвечал, что мне и в голову еще не приходила мысль о женитьбе.

– Однако надо же этим кончить, – сказал он.

Тут я вывернулся очень остроумным образом, сказав ему, что не намерен жениться прежде старшего брата, что он должен мне прежде подать пример и что я буду руководствоваться тогда его советами и примером.

– Хорошо же, – отвечал он. – Помни свои слова. – Тут он отошел от меня.

Что ж значат эти слова брата? Мне уж что-то страшно становится; неужели он в самом деле хочет жениться? Я бы очень рад был за него… Он и теперь строг и серьезен и недоволен, как муж. Ну, а я! Если он и меня захочет принудить… Ей-богу, страшно!.. А вот узнаю, выведаю. Нет ли у него в самом деле какого-нибудь волокитства. Прелюбопытная вещь! Брат Иван влюблен! Да я расхохочусь, глядя на это. Такой Катон, цензор, ментор… Он, я думаю, будет читать все нравоучительные речи своей любезной… Постой же, любезный мой наставник! Подкараулю! Ты меня так напугал. А что, если несчастье доведет меня до того, что я… Ведь Варя Зорова, право, мила… Почти можно бы решиться… Нет, нет! лучше лягу спать.

3-го мая.

Что я узнал!.. Я думал, что мне будет смешно, а, право, становится страшно… Брат Иван нечаянно познакомился с каким-то семейством, приехавшим из Москвы… граф Туров… который что-то отыскивает, о чем-то просит… Ну, я и не расспрашивал… но главное-то в том дело, что у него есть дочка… зовут ее Верочка… и вот эта дочка привлекает, говорят, моего Катона. Признаюсь, я вовсе не любопытен, а хотелось бы посмотреть на эту московскую красавицу, тронувшую железное сердце моего брата. Или уж она так пламенна, что подле нее мог оживиться и серьезный мой ментор, или она такая же холодная и серьезная, как он, – и последнее вернее. Французская пословица говорит: qui se ressemblent, s'assembent. [5]

4-го мая.

Как это глупо! Я любопытен, как женщина. Меня в самом деле мучит мысль: как бы посмотреть на предмет страсти моего брата. А на что мне это? Неужто я буду смеяться, глядя на их церемонную любовь? Какой вздор. Если они довольны и счастливы друг другом, то мне какое дело? Меня, конечно, беспокоят слова брата и упрямая его охота женить меня. Но ведь в самом деле не принудит же он меня насильно стать под венец. Советов его я могу слушаться во всем, но из простого угождения к его матримониальной идее не навяжу же я себе обузы на шею. Пусть он женится. Он старший в роде, и генеалогическое древо Зембиных процветет его заботливостию. А я – пусть я останусь весь век мальтийским рыцарем, чтоб сражаться с неверными.Любопытство же мое увидеть Веру Турову, вероятно, происходит от участия, которое я принимаю в судьбе брата. Притом надобно же мне и познакомиться с будущею моею belle soeur (как, бишь, это по-русски?).

5-го мая.

Я виделся опять с братом и просил его познакомить меня с графом Туровым. Он отказал мне.

– Я вижу, что ты, повеса, все узнал, – сказал он мне. – За это я и не познакомлю тебя с этим домом, покуда между нами не будет все кончено, а то ты мне, пожалуй, все дело испортишь. Семейство такое почтенное, девушка такая тихая, скромная… Если они увидят тебя да послушают, что и я такой же ветреник… Нет, мой милый! покуда ты не будешь посолиднее, я тебя не введу в дом.

– Вот мило! – отвечал я. – Да если ты скоро женишься, так я не успею и остепениться. Как же мне после того быть у тебя шафером, не видав ни разу твоей невесты.

– Ну, это дело еще не так скоро сделается. Мы только что успели познакомиться… Дела же графа еще не устроены… Я взялся хлопотать о них, и, покуда все это не кончится, я не могу свататься.

Таким образом, моя попытка не удалась… Я не увижу этой провинциалки. Впрочем, я угадал, что это за существо. Уж если брат мой называет ее тихою и скромною, то это должен быть автомат – или притворщица в высшей степени. Оба качества очень не лестны. Мое любопытство начинает простывать… Да и дело не так опасно, как я воображал себе. Процессы не так скоро кончаются, так и речь о свадьбе, верно, протянется год-другой. А в это время мало ли что может перемениться? Может быть, оба они догадаются, что женитьба – дело самое глупое…

На этом месте помешали Саше. Хозяева воротились от обедни и явились прямо к нему в комнату. Начались расспросы, соболезнования, советы, похвалы чувствительному его сердцу… При этом любопытные взоры Софьи Ивановны уже давно открыли таинственную рукопись, над которою Саша плакал по вечерам, – и она под видом искреннего участия, скрывая свое любопытство, сказала ему, что непременно украдет у него сверток, потому что чтение это слишком его расстраивает. Саша испугался этих слов и поспешно спрятал свою рукопись, уверяя, что, напротив, это чтение совершенно успокоит его. После этого все оставили комнату Саши и присоединились к прочим гостям, которые уже собрались.

Рассказывать ли о ежедневном житье-бытье Саши у Ивана Васильевича? Один день походил на другой, как две монеты разного чекана, но одного достоинства. Или гости у Ивана Васильевича, или он в гостях и, разумеется, вместе с Сашею, который сделался любимым героем всей окрестности. Его почти на руках носили. Женщины были от него без ума, а особенно Софья Ивановна. Она как тень за ним повсюду следовала и употребляла все женское искусство, чтоб овладеть его сердцем. С тех же пор, как она открыла, что у него есть таинственный сверток, нежность ее еще более усилилась, так что бедному Саше решительно нельзя было приняться за чтение. Только по ночам успевал он иногда прочесть несколько страниц – но такова слабость человеческой натуры! – как ни интересен был для него журнал дяди, а сон всякий раз заставал его на третьей странице. Еще страницу он крепился, преодолевал, но далее природа брала свое, и манускрипт укладывался под подушку.