Вскоре приехали Леоновы. Какое-то непостижимое чувство овладело Сашею при виде Марии. Вчера еще он любил ее… Сегодня!.. ни одного взгляда любви не дождалась от него бедная Мария. Он сказал, что чувствует сильную головную боль; дядя подтвердил, что у него была целую ночь лихорадка, а доктор рассказал, что сейчас делал ему перевязку. Поневоле визит дам ограничился несколькими минутами, и Мария со слезами на глазах поехала домой. А доктор, видя упорное молчание больного, удалился. Остался один дядя. Но тот знал, в чем дело, и не делал Саше ни одного вопроса. Саша мало-помалу успокоился и привык к идее своего несчастия. Все мечты его приняли теперь другое направление.
На следующее утро опять приехали Леоновы; Саша принял их с прежнею веселостию и нежностью. Он чувствовал, что склонность его к Марии так же сильна, и решился сохранить к ней братскуюпривязанность. Опечаленная вчерашним приемом, Мария была в восторге от любезности Саши, и мать радовалась счастию детей.
Пришел дядя, и разговор сделался всеобщим. Политические новости занимали тогда всех, а происшествия шли быстро и приближались к роковой развязке. Известие о Бородинской битве, сперва преувеличенной, обрадовало Москву. Все полагали, что враги поражены и что дальнейший путь к Москве им навсегда прегражден. Но когда через два дня узнали, что русская армия продолжает отступать, то всеобщие опасения возобновились и все народонаселение столицы спешило искать убежища в низовых городах. Леонова объявила, что завтра же выезжает и, для большей безопасности в дороге, упросила Сельмина ехать вместе с ними. Она приглашала и Сашу, но тот отозвался, что доктор не позволил ему еще вставать.
– Но если французы вступят в Москву, что вы будете делать? – спросила Леонова.
– Я не верю, чтоб Кутузов допустил Россию до такого несчастия, – отвечал Саша. – Но если таков будет жребий войны, то я полагаю, что убежище мое безопасно. Французы, верно, не тронут ни церквей, ни монастырей.
– Вот то-то и худо, что они не щадят никого и ничего… Пожалуйте, посоветуйтесь с доктором… Если есть средство выехать, то лучше поедем с нами в нашу тульскую деревню… Мы за вами будем смотреть не хуже ваших лекарей… С нами же будет другой больной, и вам вдвоем будет веселее… Право, поедем… Уговорите и дяденьку, чтоб он с нами поехал.
Саша обещал посоветоваться, поговорить, решась наперед отказаться от этой поездки.
Без Сельмина он, может быть, согласился бы, но тут должны были произойти объяснения, которых он старался избегать. Леонова же думала, что Саша боится своей страсти к Марии и из скромности отказывается. Она продолжала убеждать его и сказала, что ввечеру пришлет за ответом.
Когда все разъехались, Саша спросил дядю:
– Правда ли, что Москва оставлена будет без боя?
– Я не мешаюсь, друг мой, в дела мирские… Но слишком люблю мое отечество, чтоб не скорбеть о наших несчастиях… Кажется, занятие Москвы французами – дело неизбежное.
– Это ужасно! Что же вы будете делать? Куда уедете?
– Я останусь. К Леоновой я не могу ехать, потому что дал однажды обет не являться в свет. Да и ты, пока твоя участь не решена, пока согласие отца не возвратит тебе твоего имени, не должен думать о женитьбе и, следственно, завлекать добрую девушку. После этой войны, вероятно, отец твой образумится наконец, и тогда ты можешь явиться к ней.
– Так вы решительно остаетесь в Москве?
– Да, друг мой, здешний добрый пастырь дал мне убежище – и я не покину его.
– Но если злодеи действительно не щадят и храмов божьих? если не уважат и здешнего убежища?
– Тогда я их заставлю уважить человека,который умеет умереть без страха.
– В таком случае и я с вами остаюсь.
– Для чего? ты имеешь свои обязанности, которые также святы. Ты послан сюда для того, чтоб вылечиться и снова стать под знамена отечества. Твое настоящее место там. Здесь ты только гость мой – и если враги вступят сюда, то ты поступишь безрассудно, оставшись со мною… Тебя объявят военнопленным и отвезут бог знает куда.
– Военнопленным!
Эта мысль сильно поразила Сашу. Потеря свободы никак не приходила ему в голову. Но оставить и дядю на произвол врагов казалось ему величайшею неблагодарностию. Изобретательный ум его тотчас же придумал средство, как согласить свою безопасность с привязанностию к дяде.
– Да зачем же в таком случае объявлять нам, что я офицер русской армии? – сказал Саша. – Я просто здешний житель, пожалуй, монастырский служка! Я человек больной и, вероятно, меня оставят в покое. Мне даже кажется, что я с вами буду безопаснее, нежели по большим дорогам.
Пустынник задумался. Саша был прав: стоило спрятать его одежду и оружие, стоило сказать, что он больной служитель монастыря. Притом же если французы займут Москву, то где остановится нашествие их? где может Саша найти безопасность?.. Все эти мысли заставили самого дядю полагать, что племянник может остаться при нем. Нежность же Саши и убеждения довершили его решимость. Он согласился на желание Саши, а когда ввечеру Леонова прислала за ответом при самой любезной записочке, то Саша отвечал, что доктор не позволил ему ехать.
На другое утро Леоновы приехали проститься, и на этот раз Мария взяла на себя уговорить и убедить Сашу. Он был нежен, любезен, но непреклонен. Он обещал писать к ним по мере возможности, а в случае скорого выздоровления обещал даже приехать к ним в деревню, если русская армия будет недалеко от мест. Делать было нечего. Со слезами на глазах простились они, и на этот раз Мария сама обняла Сашу и поцеловала.
Оставшись один, Саша не мог удержать своих слез.
Он теперь вполне почувствовал свое одиночество и несчастие. Теперь все мысли его, вся привязанность души сосредоточились на одном предмете: на матери. У него была добрая, любящая мать, и это одно могло заставить его переносить все бедствия. Если б он мог страдать вместе с нею, то всякое горе жизни казалось бы ему ничтожным… А отец… увы, он чувствовал, что у него не было отца! Ненависть Зембина к созданию, которое было во всем невинно, лишило его детской любви и семейного счастия. Он отчуждал своего сына от родительского дома и отцовских объятий, но не мог его вырвать из сердца матери. Это святилище оставалось неприкосновенным. Саша не знал еще настоящей причины ненависти отца.
Скоро летели дни за днями, и 2-е сентября, день вечно печальный для Москвы, наступило.
У Дорогомиловской заставы стал Наполеон и требовал, чтоб выслали ему депутатов и ключи. Он воображал себе, что это Милан, Вена, Берлин, Мадрид. Жестокая ошибка!.. Это была Москва,которая видала, правда, не раз в стенах своих неприятелей, но никогда не приветствовала их, не унижалась, не угощала. И теперь она отвечала гордому победителю всей Европы могильною пустотою и мертвым молчанием. У нее не было ни ключей, ни жителей. Остались только те, которые не могли уйти или которым нечего было терять, но и те готовили ему вовсе другую встречу, нежели ту, какой он ожидал.
Французы вступили в Москву… За три месяца тому назад кто из русских вообразил бы себе подобное бедствие!.. Весть эта громовым раскатом раздалась по всей Европе… и никто не воображал, что будет через три месяца! Все почти бежали из Москвы, но известная особа, жившая в этом монастыре, осталась, потому что сильный недуг поверг достойного их пастыря на одр болезни.
Все жители монастыря не хотели его оставить. Даже врач его остался, чтоб ускорить его выздоровление, потом вместе с ним уехать. Итак, Москва была занята французами.
Пустынник с печальною торжественностию объявил об этом Саше, и тот в первую минуту ужаса умолял его уехать, спастись бегством. Но, видя хладнокровную твердость его, сам успокоился и взял меры к своему превращению в монастырского служку. Платье, оружие и бумаги были спрятаны, один только Владимирский крест Саша оставил при себе и не хотел с ним расстаться.
В это время Саша, видимо, уже поправился. Молодость была лучшим его лекарем. Рана быстро заживала, и он весело ходил уже по всему монастырю, приготовляя с дядею оборонительные средства, если бы случилось, что у стен этой обители произойдет какая-нибудь беда.
