– А ты разве боишься?
Казак почесался и поежился.
– Не то, сударь, чтоб бояться, а мне не хочется задаром быть убитым, да и эта пушечная стрельба вовсе не по нашей части. Нашему брату где бы поработать пикою. Тут мы постоим за себя и не уступим никому, а уж пуль и ядер мы не любим…
Вдруг речь казака прервалась. Он слетел с лошади и, не испустив вздоха, упал мертвым к ногам своего коня. Ядро сорвало его, перервав пополам. Холодная дрожь пробежала по жилам Саши. Печально склонил он голову и тихо повернул лошадь, чтоб удалиться от этого зрелища. Проехав несколько шагов, каково же было его удивление, когда он увидел другого казака, сошедшего с лошади и снимающего что-то у мертвого товарища.
– Что ты там делаешь? – закричал ему Саша.
– Не беспокойтесь, ваше благородие, – отвечал ему казак. – Извольте ехать. Я сейчас догоню вас.
Саша продолжал путь, а казак через несколько минут прискакал назад.
– Что ты снял с убитого? – спросил Саша.
– Кожаный пояс и с груди бумажник, – спокойно отвечал ему казак.
– Да разве это можно? Разве тебясделал он своим наследником?
– Все равно, ваше благородие. Уж это между нами водится…
– Водится? обирать своих убитых товарищей!
– Что вы, ваше благородие! Разве я для себя взял? Боже упаси! А мы из одной станицы. У покойника осталась мать-старушка да сестра в девках. Я при первой оказии перешлю им все, что бедняк собрал, а коли лишние будут, так и своих прибавлю.
– Это прекрасно! это бесподобно! ты славный малый.
– Помилуйте, ваше благородие! Всякий из нас то же самое сделает.
Саша замолчал. В короткое время увидел он и узнал столько прекрасных свойств простого русского народа, что ему почти совестно было самому перед собою. Он был в восторге от них, а эти люди почитали все это самою обыкновенною вещью.
Скоро доехал он обратно до генерала Тучкова и пересказал ему все, что видел. Тот с некоторою рассеянностью слушал его и беспрестанно смотрел в подзорную трубку. Видно было, что участь посланной бригады беспокоила его. Действительно, он приказал другому адъютанту скакать к резервной кавалерийской бригаде и двинуть ее на выручку пехоте, которой, по-видимому, приходилось худо.
С беспокойством ждал Тучков последствий этого нового движения и беспрестанно посматривал на бригаду.
– Славный народ! – сказал он с некоторою грустию. – Стоит и умирает. Если кавалерия не подоспеет, то они дадут себя перебить до последнего человека.
Вскоре, однако, лицо Тучкова прояснело. Неприятель был опрокинут и преследован до большой батареи. Тучков спешил отозвать войско, чтоб дать ему отдых и привести в порядок.
– Я знаю, что это будет ненадолго, – сказал он, – перед нами не такой неприятель, который бы позволил отдохнуть.
Предсказание его сбылось. Вскоре заметно было, что две новые колонны идут по этому же направлению. А далее по направлению к Бородину видно было еще какое-то неопределенное движение.
– Г-н адъютант, – вскричал Тучков, – скачите скорее к князю Багратиону и доложите ему, что менее нежели через полчаса корпус мой будет атакован несколькими неприятельскими колоннами. Мне нужно значительное подкрепление, иначе меня раздавят превосходством сил. Скачите, летите!..
С двумя казаками Саша снова пустился по задней линии войск и начал отыскивать князя. Зрелище битвы представляло по всей линии те же картины. Везде французы неслись с дерзостию на русские фланги и, попирая груды тел своих товарищей, врывались наконец в укрепления и новыми усилиями русских резервов были отбрасываемы назад. Везде люди валялись целыми рядами и никто не думал о жизни. Не было уже ни трусов, ни храбрых, было одно взаимное ожесточение, которое думало не о победе, а об истреблении противников.
Остановясь у опушки одного леска, на возвышении близ Семеновской деревни, на котором была построена большая батарея, Саша получил приказание дождаться тут князя Багратиона, потому что в эту минуту князь сам повел вперед большую резервную колонну к семеновскому оврагу и хотел возвратиться на прежний свой пост. В этом кустарнике, прикрытом от неприятельских выстрелов возвышенностию батареи, устроено было место для перевязки раненых. Какое-то безотчетное любопытство привлекло Сашу в этот кустарник. Он вошел туда, взглянул и почувствовал головокружение. Его поразил не страх, а ужас. В этом кустарнике навалены были груды человеческих рук и ног, отрезанных услужливыми врачами у раненых. Вид мертвых тел и громады раненых не столько бы поразили его, как эти ужасные обрывки человеческого тела. Он убежал от этого зрелища и спешил на батарею. Там увидел он большую часть поля сражения, но о ходе битвы нельзя было иметь ни малейшего понятия. Пороховой дым застилал беспрестанно все. Да и самые войска часто до того смешивались между собою, что нельзя было разобрать, которая сторона одолевает. Вскоре представилось ему самое печальное зрелище. Небольшая группа казаков и адъютант отделилась вдали от русских войск, препиравшихся у семеновского оврага, и приблизилась к кустарнику, где перевязывали раненых. Кого-то несли сюда на плаще, и печаль окружающей группы доказывала всеобщую любовь к раненому. Саша сошел с батареи опять к кустарнику и приблизился к этой группе. Одно слово показало ему все величие потери, которую сделала Россия в эту минуту. Раненый был сам Багратион. Спокойный и великодушный до последней минуты, он приказывал окружающим его скрывать рану свою от войска, чтоб солдаты не лишились бодрости, и требовал скорейшей операции над раненою ногою.
Между тем, увидя в группе около себя незнакомого офицера, он спросил Сашу, откуда он и зачем; тот донес ему о данном поручении.
– Да! и ему, бедному, приходится туго. Поезжайте назад и скажите Тучкову, что я о нем заботился, прежде нежели он ко мне прислал… Я уж давно послал к нему две свежие дивизии… Дай бог, чтоб он с ними мог удержаться… Скажите, что я ранен, но не опасно… Что сражение едва ли будет выиграно и что теперь его пост самый важный… Чтоб он сохранил его до последнего человека… От этого зависит спасение всей армии. Ступайте.
Саша поклонился, вздохнул, сел опять на лошадь и пустился к Тучкову.
– Боже мой! точно ли вы уверены, что князь не опасно ранен? – вскричал Тучков, выслушав рассказ Саши.
– Так по крайней мере он сам сказал мне, но если судить по печальному выражению всех окружающих…
– Это было бы ужасно! Это была бы самая важная потеря для всей России… Но авось бог милостив… Такие люди, как князь, слишком нужны для спасения отечества.
Тучков замолчал, но по лицу его видно было, что он не разделял надежды, которую старался внушить… Какое-то мрачное предчувствие говорило ему, что жребий битвы требует еще многих жертв.
Присланные в подкрепление ему две дивизии были действительно спасительным звеном для участи сражения. Новые усилия неприятеля заставили было Тучкова отступить к самой деревне и отдать во власть его все пространство кустарников и возвышенностей. Только прибытие подкрепления спасло его. Теперь борьба началась снова и шла с прежним ожесточением и равным успехом.
Вдруг со стороны неприятеля заметно стало новое движение.
– Опять будет отчаянная минута! – сказал Тучков и тотчас же собрал вокруг себя резервы. – Это мои последние средства, последние усилия!
– Может быть, и неприятель в таком же истощении, – сказал один из окружающих его штаб-офицеров.
– Нет, любезный! Я уже с самого утра наблюдаю в трубку вот эти чернеющиеся массы неприятельской армии. Они одни стоят неподвижно. Значит, тут сам Наполеон, и это его гвардия. Не дай бог, чтоб он двинул ее против моего корпуса. Мне и без того худо, а тогда останется только перекреститься и умереть.
Быстро собирались вокруг Тучкова остающиеся массы русских резервов. Видя их осанку и нетерпение к бою, он сам внутренне ободрился, выслал вперед стрелков, поставил новые батареи и с твердостию ожидал неприятеля. Вскоре открылась ужаснейшая канонада. Более 200 оружий направлено было французами на этот пункт, и русская артиллерия, с живостью отвечавшая на этот губительный огонь, чувствовала, однако, что превосходство подавляет ее. Наконец сблизились и колонны.
