– Что это значит, старик? – спросила Зембина. – Нас у въезда остановили и долго расспрашивали… Да у вас и народ-то ходит по улице в каком-то волнении. Все ли у вас здесь спокойно?
– Да бог весть, сударыня… Ваша милость больше нашего знаете… а вот наш батька был вчера в Вязьме по церковным делам и сегодня прискакал оттуда с дурными известиями… Народ взбаламутился… Долго была мирская сходка, покуда все уладили и во всем условились…
– А какие же там дурные вести?
– Да бают, что басурманы недалеко… что наше войско за Вязьму отступает… и что будет большое побоище…
– Ну так вам какое дело? – спросил Саша.
– Как какое дело, сударынька? Ведь и мы такие же русские, такие же православные… До нашей деревни только десять верст с большой дороги… Кто их, проклятых, знает?.. Неравно вздумают и сюда пожаловать…
– Неужели? – вскричал Саша, побледнев. – Так уедем отсюда…
– Куда же, душенька, мы уедем? – отвечала мать. – Разве опять в Москву?..
– Нет, нет! куда-нибудь подальше.
– Мы об этом с тобою после поговорим, а теперь отдохнем здесь и переночуем… Вели, любезный старик, въехать моей карете и кибиткам во двор…
– Слушаю, сударыня, – отвечал староста, почесываясь… – Так вашей милости угодно здесь ночевать?
– Ну, да! Разве у тебя места нет?
– Помилуйте, матушка боярыня… У меня в избе целые обозы ночуют… Да теперь время-то такое… Видно, господь прогневался на нас… Знать, много согрешили… Вишь, какую саранчу бог наслал… Что, если они, сударыня, к ночи-то сюда нагрянут?
– Ведь вы, верно, заранее об этом узнаете… Мы успеем уехать… Ну, а если бы, по несчастию, неприятели и застали нас здесь, то, верно бы, женщин не тронули, а денег со мною очень мало… пусть все возьмут…
– Нет, сударыня!.. Мы люди православные и не дадим ни макового зерна басурманам… Уж вестимо, что мы заранее спроведаем: караульные стоят везде, на колокольне сидят два дьячка… Только что завидят, то тотчас в набат…
– Да уж не намерены ли вы драться с неприятелями? – спросил Саша.
– Уж как бы, сударынька, не подраться с некрестью… кабы сила да мочь… Караульщики тотчас дадут знать, и коли басурманов мало, так мы их примем в рогатки и топоры… Да только вряд… Их, говорят, несметная сила… Батька наш видел русское войско в Вязьме и ужаснулся многому множеству ратных людей… Какая же должна быть вражеская сила, когда уж и этакому громадному войску невмоготу! Нет, осударыня! наше дело, кажется, обойдется без драки… За что же даром губить наших парней?.. Кто знает, чем война кончится? может быть, мы еще и пригодимся…
– Так вы встретите французов мирно и спокойно?
– Что ты, боярыня? – с жаром вскричал староста. – Да разве мы басурманы?.. Мы ведь знаем, как с самого Смоленска поступают все православные… как скоро нам дадут весточку, что французы близко… мы возьмем наши святые образа на руки, зажгем каждый свой дом и побежим в лес… Пусть из всего нашего имущества достаются ворогу одне головешки.
– Прекрасно, друг мой! – сказала Зембина. – Вы истинные русские и православные!.. Не дай бог, чтоб вы принуждены были дойти до этой крайности… но и решимость ваша похвальна и благородна.
– Э, матушка осударыня! что тут хвалиться! не отставать же нам от миру… Что другие, то и мы, а что мы, то и другие… Не дай бог дожить до этого, чтоб басурманы дошли до Москвы, но если б господь допустил этакую беду, то и москвичи, верно бы, не отстали от всех… Ведь если все так будут поступать, так басурманы поневоле оставят святую Русь… как жить негде да есть нечего, так похрабрятся, да и уберутся в свои кромешные земли…
С особенным вниманием слушал Саша этот разговор, – слова старосты глубоко отозвались в его сердце. Он боялся войны, он бежал от нее, а простой крестьянин готов встретить врага рогатиною и при видимом бессилии предать пламени дом свой и все имущество!.. Слезы навернулись на глазах его. Неизвестное пламя охватило грудь его, и он мысленно видел себя в военном наряде, бросающегося на толпы врагов, видел свою победу… Но вдруг взглянул на свое женское платье – и покраснел от стыда. Только мысль, что на случай надобности в чемодане его лежала вся офицерская одежда и оружие, успокоила его несколько. Он не смел сказать матери о чувствах, которые его волновали, а та, боясь стыда и огорчения, не хотела возобновлять своих убеждений.
Они пообедали, отдохнули, и день клонился уже к вечеру… Вдруг прибыли в деревню русские квартиргеры и объявили старосте, что на другой день вступят в это село три баталиона новосформированного войска, идущего проселочною дорогою из Калуги к Вязьме, где они надеялись присоединиться к русской армии. Умный староста почел долгом тотчас же отправить верхом одного из расторопных крестьян своих к начальнику этого отряда с донесением обо всем, что поутру случилось в Вязьме, и о мерах, которые приняты в их селе на случай прибытия врагов.
Не успел посланный отскакать от деревни полверсты, как вдруг на колокольне раздался протяжный звон большого церковного колокола. Вся деревня в минуту высыпала на улицу: женщины и дети с образами и кое-какими пожитками, а мужчины с оружием. Кучера Зембиной в ту же минуту бросились запрягать карету и кибитки, а Зембина и Саша спешили сами выносить и укладывать свои вещи. Прошло еще несколько минут, и верховой караульный прискакал с известием, что по большой дороге прошло вслед за русскою армиею много неприятелей и что конные разъезды, своротя на проселочную дорогу, остановились верст за пять от деревни, не решаясь идти далее. Это несколько успокоило всех, но Зембина решилась уехать, хотя и сама еще не знала, куда.
Проселочная дорога вела на старую Калужскую дорогу, по ней можно было ехать или в Калугу, или объехать обратно в Москву.
Когда деревня опять успокоилась, то староста воротился и увидел приготовление Зембиной. Он явился к ней и не советовал ей уезжать до ночи.
– Теперь, сударыня, еще бог весть, куда злодей пойдет, – сказал он, – к нам ли в деревню ночевать, или дальше по опушке леса вслед за своею армиею… Если сюда они пожалуют, так вы еще успеете уехать отсюда, и вас будут провожать все наши крестьяне. Если же супостаты потянутся вдоль леса, то они тотчас же завидят вашу карету и кибитки, догонят вас, дочиста оберут и, может быть, убьют. Подождите же лучше здесь до сумерек… Ночью, если они и не придут сюда, то вы все-таки можете пуститься в путь, потому что вас не увидят, а версты за две дорога круто поворачивает вправо, так к утру и далеко от них будете.
Подумав вдвоем с Сашею, Зембина согласилась на совет старосты, поставя на всякий случай свою карету и кибитки на улице под окнами. Саша, не говоря ни слова матери, отыскал в своей кибитке пистолеты и саблю и тихонько перенес все это в карету. Между тем вся деревня мало-помалу воротилась в избы и только небольшие партии гуляли по улице, выжидая, чем кончится все это.
Непродолжительно было всеобщее ожидание. Смолкнувший колокол вдруг снова загудел, и караульный прискакал с известием, что партия конных неприятелей, человек 30, едет шагом к деревне.
– С этими мы справимся, ребята! – вскричал староста, потрясая ружьем своим, с которым ходил осенью под тетерева.
– Справимся! – повторила вся деревня и двинулась было ко въезду. Но староста остановил всех и приказал разделиться всем на три кучки: двум залечь за первые две избы справа и слева, а третьей за изгородью перед въездом. Они должны были пропустить неприятелей и потом напасть в одно время с боков, тогда как задняя кучка должна была запереть ворота въезда и, защищая их, не допускать ни одного всадника уйти обратно.
В это время Зембина, не почитая избы старосты верным для себя убежищем, пошла с Сашею в церковь, где уже собралось множество богомольцев, поставя тут же и повозки свои, готовые к отъезду. В церкви начала Зембина с прочими усердно молиться, а Саша ушел в карету, чтоб хоть издали видеть, чем кончится нападение неприятеля на деревню.
Всадники подъезжали тихо и осторожно. В деревне видели они одних женщин и детей, изредка перебегавших из избы в избу, но не заметно было ни малейшего признака к сопротивлению.
