Путь от Фаселиды к Памфилии шел через труднопроходимые горы. Была, правда, еще узкая тропа вдоль самого побережья, под отвесно нависающей над морем скалой. При южном ветре эту тропинку заливало волнами. Основную часть войска Александр послал через горы, сам же с небольшой свитой отважно отправился по прибрежной тропе, хотя как раз в это время бушевали южные штормы [104]. Только безумец мог пойти на это. Но если повелитель не захотел отступить перед стихией, то сама стихия отступила перед ним: ветер стих. Правда, идти пришлось по воде, которая временами доходила до пояса, но ничего дурного не произошло, и все благополучно добрались до цели.
Для Александра это было просто одно из рискованных приключений, которые ему всегда были по душе. Но впоследствии царь стал утверждать, будто его поддерживали божественные силы. Может быть, и здесь не обошлось без Аристандра, подсказавшего царю эту мысль. В этом романтическом предприятии, возможно, принимал участие и Каллисфен. Именно он придал ему ореол бессмертия.
Каллисфен примкнул к Азиатскому походу в качестве историка, вдохновленного панэллинской идеей. Поход завершился для него счастливо: ионийцы были освобождены, варвары покорены, персы разбиты и усмирены. Греки вместе с македонянами стали властителями Анатолии и даже всей Передней Азии. Каллисфен описывает войну сочными красками, веря в предначертанность победы, ссылаясь на греческую мифологию и историю, украшая свое описание похода прекрасными цветами фантазии греков.
Вероятно, уже во время длительной осады Тира или в Египте Каллисфен обратился к литературному описанию событий в Памфилии [105]. Эго преисполнило его высокомерием и гордостью: ведь восточные народы были повержены на колени превосходством эллинов. В его представлении, вырисовывается великолепная поэтическая картина. Сначала море грозно вспенилось, но затем, узнав своего повелителя, отступило перед ним и смиренно легло у его ног. Не вызывает сомнения тот факт, что Каллисфен придал этому столь поэтически изображенному эпизоду мистический характер по желанию своего повелителя. Рассказывая об Александре, он использует выражения Гомера, описывающего морское путешествие Посейдона. Рассказ об этом «чуде» служил и своего рода подготовкой для последовавшего затем провозглашения Александра сыном Зевса-Аммона. В этом Каллисфен тоже преуспел.
В духе Каллисфена стали описывать это событие и более поздние историки Александра, в первую очередь романтически настроенный Клитарх. Осторожный Птолемей, правда, воздержался от слишком явного выражения восторга, но при этом постарался остаться лояльным и корректным: «Ветер не без вмешательства божественных сил, как это предполагали сам Александр и его спутники, переменил направление и дал возможность пройти македонянам» [106]. Совершенно иначе оценивает это событие при всей его преданности Александру безнадежно трезвый и рассудительный Аристобул. Сам он, конечно, не был очевидцем события. Но он излагает его со слов одного не менее трезвого участника похода: «Весь путь македоняне прошли по воде, которая была достаточно глубока, и прибой все еще бушевал». Это слова очевидца, к тому же, вероятно, простудившегося во время зимнего марша; в его рассказе нет и намека на божественные силы [107].
А сам Александр, о чем рассказывал он? Напрасно искали упоминания о чуде в его письмах. Царь, вероятно, знал, что дома, у трезвых провинциалов, он не найдет понимания. Лишь тот, кто сам пережил этот поход, видел его вместе с царем, мог поверить в чудо.
Скупой фантазии македонян здесь было недостаточно; у самого же царя ее было больше, чем нужно. В этом походе он был ближе к эллинам и проявил себя поистине их вождем!
Описание события дает нам возможность самим шаг за шагом проследить возникновение легенды о чуде — «отступлении» моря перед Александром. Здесь не ощущается влияния древних легенд такого типа. Ее формирование происходило спонтанно, само по себе.
Для понимания образа Александра эпизод в Памфилии имел значение еще и по другой причине. Позже нам не раз предстоит увидеть, как царь, будучи в зените своей славы, не имея уже достойных ему противников, все чаще стремится вступить в поединок с силами природы. В приведенном эпизоде произведены первые скромные шаги его в этом направлении. Царь отправился в поход на собственный страх и риск в сопровождении немногочисленных сподвижников. Позднее он привлечет к игре все войско: на Гиндукуше, во время тропических муссонных дождей, в гедрозийской пустыне или при подготовке Аравийской экспедиции. Но об этом в свое время. Сейчас мы только отмечаем, что уже в двадцать три года у Александра впервые проявилось такое стремление.
Зимний поход 334/33 г. до н. э. проходил довольно успешно, не считая отдельных неприятностей. Парменион прислал к Александру плененного им знатного персидского воина Сисина. Сисин утверждал, что он якобы доверенное лицо Дария и подослан к готовому на предательство Александру Линкестиду, чтобы склонить его к убийству македонского царя. В награду персидский царь обещал Линкестиду деньги и македонскую корону. «Верный» соратник Дария выболтал все это сначала Пармениону, а затем Александру. Документов при нем, видимо, не было. Вся ситуация представляется весьма сомнительной независимо от того, рассказал Сисин обо всем добровольно или под пытками [108].
Как же на самом деле обстояло дело с Линкестидом? Мы уже познакомились с ним, когда Александр избавил его от наказания. Вскоре Линкестид добился высочайшего доверия царя. Он стал наместником Александра во Фракии, а после битвы при Гранике командовал войсками, посланными на завоевание Троады. В конце концов Линкестид стал командиром фессалийской конницы. А это одна из высших командных должностей в армии.
Фессалийцы в 334/33 г. до н. э. были приданы корпусу Пармениона и вместе с ним зимовали в Великой Фригии. Случай с Сисином показывает нам, насколько враждебно Парменион был настроен к подчиненному ему командиру всадников: он даже пытался его погубить. Вероятно, здесь имела место старая вражда между группировками македонской знати. После того как Александр в битве при Гранике так бесстрашно рисковал собой, следовало со всей серьезностью учитывать возможность его гибели в бою. Преемником же царя мог стать его тезка из Линкестиды. После того как Александр истребил род Аргеадов, Линкестид по знатности ближе всех стоял к трону. Коренные македоняне стремились своевременно устранить этого претендента на престол из знатного рода горцев. Если уж не Аргеаду, то пусть лучше трон достанется коренному македонянину, например кому-нибудь из рода Пармениона или Антипатра, но никак не князю-горцу. Возможно, именно таковы были причины ненависти Пармениона к Линкестиду.
Всегда подозрительный, когда речь шла о заговоре, Александр сразу же поверил доносу и отправил тайных послов, чтобы сместить и арестовать военачальника. Официального обвинения, конечно, предъявлено не было, даже пос ле того как армия снова объединилась в Гордии. По-видимому, признания перса выглядели довольно неправдоподобно, однако Парменион все-таки добился своей цели, дискредитировав столь опасного своим происхождением и талантом человека. Линкестиду пришлось остаться в армии без нового назначения. Мы так подробно остановились на этом эпизоде, чтобы показать раздоры и интриги македонской знати, которые не утихали и во время походов.
После того как операция в Памфилии завершилась, армия Александра должна была присоединиться к войскам, находившимся в Центральной Малой Азии. Путь лежал через земли диких писидийцев.
Эта горная страна никогда никому не подчинялась, даже персидскому царю. Сейчас для ее усмирения не оставалось времени. Этим впоследствии должны были заняться сатрапы. Александр быстро, насколько позволяли условия, продвигался по территории писидийцев. Мимо Термесса он прошел, прибегнув к военной хитрости, благодаря тому, что царю удалось заключить мирное соглашение с жителями города Селг, враждовавшими с Термессом. Под Сагал асом он дал сражение и, выиграв его, захватил город. Армия Александра шла по тающему снегу, под дождем, зачастую без дороги, по затопленным талой водой долинам; она благополучно миновала земли писидийцев и без боя захватила Келены, столицу Великой Фригии. Персидский сатрап, управляющий городом, бежал, но в крепости еще оставался гарнизон карийцев и греческих наемников. Они, наверное, сдались бы, но не прошло и двух месяцев, как здесь появились персы, снявшие блокаду с города: Александр, для которого важнее всего было своевременно встретиться в Гордии с остальным войском, повел себя совсем не героически pi по требованию персов снял блокаду. Он назначил сатрапом Антигона, брата своего школьного товарища Марсия, предоставив этому прекрасному организатору урегулировать все дела в Великой Фригии. После десятидневного отдыха войско двинулось в путь.
