Можно себе представить, сколь тяжела была эта потеря для Александра. Его горе было так же безмерно, безгранично, как некогда любовь. Мы не будем говорить здесь о проявлениях экзальтации, так как источники, несомненно, преувеличивают их. Но целый ряд распоряжений, важных с исторической точки зрения, безусловно, заслуживает нашего внимания.

Прежде всего это относится к распоряжению о трауре. Не только в лагере умолкли пение и звуки флейты, приказ о трауре распространился на всю империю. Бо лее того, даже священные огни, горевшие в честь Алек сандра, было приказано погасить вплоть до дня похорон [351]. Нечто подобное бывало только после смерти Великого царя. Теперь становится ясным, сколь серьезным было брошенное как бы вскользь замечание царя о «втором Александре». Этим объясняется и запрос оракулу Зевса-Аммона, не следует ли оказать покойному божеские почести, как если бы это был сям Александр. Но жрецы оракула ответили, что покойный достоин почестей, подобающих герою.

Лишь теперь мы понимаем, почему должность хилкарха впредь должна была остаться незамещенной. Титул этот, специально придуманный для незаменимого друга, был столь высок, что никто из македонян не мог его унаследовать. Командиром первой гиппархии фактически стал Пердикка, но хилиархом он стать не мог. Проявление горя, охватившего Александра, дает нам представление о тех изменениях в его характере, которые произошли под влиянием сознания всемогущества и безмерности власти. Его горе не требовало ни тишины, ни уединения. На смену бьющим через край дионисийским пирам пришли не менее шумные погребальные празднества. Складывается впечатление, что Александр не мог уже ни при каких обстоятельствах отказаться от празднеств и расточительства.

Перевозка тела покойного в Вавилон проходила с необычайной пышностью. В Вавилон было приглашено 3000 музыкантов, певцов, актеров и атлетов для участия в самых грандиозных погребальных празднествах. Памятник по замыслу Александра должен был превзойти не только все памятники прошлых веков, но и все мавзолеи будущего. Площадь для памятника равнялась двум квадратным стадиям [352]. Предполагалось водрузить один над другим пять ярусов, как в вавилонском храме-башне. Двести сорок позолоченных ростр украшали по проекту нижний этаж, орлы и змеи— второй, на третьем изображались сцены охоты, на четвертом литые из золота фигуры должны были представить битву с кентаврами, на пятом — фигуры быков и львов из того же металла, а над всем этим — оружие и доспехи Востока и Запада. Предстояло сделать непомерно большие затраты, называли огромную сумму — 10 000 талантов. И так как у царя не хватало денег на осуществление этого чудовищного проекта, то внести свою лепту должны были соседние города, царская свита, и в первую очередь противники покойного [353].

Но нас не так поражают материальные затраты, как безвкусные излишества, эстетическая нелепость архитектурного замысла. Неужели это был тот самый Александр, который некогда восхищался Лисиппом, Гомером и Еврипидом? Царь всегда проявлял интерес к зданиям, сооружаемым по его приказу, и сам участвовал в разработке архитектурных замыслов. Но в былые годы слишком грандиозные проекты не встречали одобрения царя. Зато теперь он, по-видимому, восторгался самыми крайними выражениями помпезного стиля. Гигантскими стали размеры, чудовищными все украшения! Теперь царь искал таких архитекторов, которые могли бы создать нечто грандиозное, смелое по замыслу и по затратам. Вместе с ними он разрабатывал самые причудливые, диковинные и дорогостоящие проекты. Гробница Гефестиона была лишь началом. Для Дельф, Делоса, Додоны, Дионы, Амфиполя, Кирополя и Илиона были созданы проекты храмов, причем стоимость каждого доходила до 1500 талантов. Гробница Филиппа должна была соперничать с самой высокой пирамидой Египта. По-видимому, немаловажную роль в создании этих проектов играл архитектор Динократ. Знаменательно, что он был родом с Родоса, где впоследствии был создан знаменитый колосс и где, по-видимому, особый успех имела гигантомания.

Нетрудно представить себе, сколь значительные изменения произошли в кругу Александра после смерти Гефестиона. Ушел самый влиятельный из его приближенных. И пустота, возникшая после его смерти, была тем более ощутимой, что незадолго до этого на родину отбыли Кратер и военачальники Полиперхон, Клит и Горгий. Даже из новых приближенных бактрийского времени около Александра теперь оставался лишь Птолемей. Таким образом, освободилось место для выдвижения новых людей. Это пошло на пользу как Пердикке, так и Евмену. Пердикка за последние годы необыкновенно быстро продвинулся г еще до смерти Гефестиона командовал уже второй гип-пархией; теперь, как мы уже сказали, он фактически стал во главе первой гиппархии. Евмен получил вторую. Несо мненно, Александр уже давно понял и оценил военный талант незаурядного грека, и если до сих пор не использовал его, то лишь потому, что считал Евмена незаменимым главой канцелярии; кроме того, Евмену мешали его национальность и вражда с Гефестионом. Но Гефестион умер, а греческое происхождение уже не играло роли в новой имперской армии. Таким образом, после Неарха Евмен оказался вторым эллином в кругу военных, близких к Александру.

Некогда Александр как предводитель народа, встав во главе македонского ополчения, пошел в поход и покорил весь мир. Но теперь он не мог отвечать на любовь, преданность и самопожертвование соратников, как прежде. Титанической личности царя, его грандиозным замыслам нужен был автократический режим, что явно нарушало все традиции македонских царей. Для властелина мира македонская царская власть превратилась в оковы, народная армия стала просто непригодной; кроме всего прочего царь отказался от своей родины. Итак, Македонии предстояло лишиться своего царя, отказаться от народного войска, построенного по типу ополчения. Правда, ей было обеспечено не последнее место в новой империи, так как Александру по-прежнему нужны были македонские воины, военачальники и чиновники. Но в конечном счете царю важнее всего было избежать сопротивления Македонии, чтобы старая родина не препятствовала его планам покорения мира.

Александр стремился осторожно вовлечь Македонию в новые, космополитические планы. Он действовал при этом очень деликатно и тактично. Сначала он постарался заполучить поддержку своим идеям в кругу главного штаба. После того как царь сломил сопротивление нескольких упрямцев, это ему удалось. Неизвестно, что двигало его приближенными — сознание ли долга, послушание или расчет, во всяком случае царь мог положиться на них. После Индии сложнее стали отношения с воинами, но и их волю царю удалось сломить в Описе.

Но родина царя еще не была вовлечена в конфликт. Здесь Александр оставил все по-старому. Это было заслугой спокойного и преданного «заместителя» царя — Антипатра.

Когда царь ушел в поход, Антипатр остался правителем в его европейских владениях. Он замещал царя в Македонии, на Балканах и в Греции. Александр наделил Антипатра почти неограниченной властью, обусловленной старомакедонскими традициями. Царь защищал его от интриг Олимпиады и даровал право иметь собственных телохранителей. За это Антипатр платил ему безграничной преданностью, заботился о снабжении его войска и держал в повиновении Элладу и Фракию; более того, он одержал победу над спартанским царем Агисом с его закаленными в боях наемниками и присоединил к Коринфскому союзу Спарту, последнее, еще не входившее в него греческое государство. Александр, безусловно, доверял Антипатру, пока пребывал в далеких, неведомых странах.

Но исключительное положение Антипатра, которое объяснялось еще особым отношением царя к Македонии, не могло продолжаться вечно. Когда Александр вернулся из Индии, оказалось, что соображения о пользе империи перевесили его желание сохранить добрые отношения с родиной. Царь захотел теперь приобрести большую самостоятельность. Как мы уже видели, он распустил старое народное войско и начал создавать новую имперскую армию. В число военных советников теперь вошли и эллины. Таким образом, он перестал зависеть от македонян. И если македоняне не захотели бы поддержать его новую идею создания космополитической империи, неминуемо наступило бы отчуждение.