Выше уже говорилось о борьбе Александра с его приближенными после смерти Дария. Победить в ней царю помогла нерушимая верность простых воинов. Они собирались на войсковые собрания и выносили решения против Филоты, против «пажей», более того, даже против мертвого Клита.

Чтобы правильно понять связь, существовавшую между царем и рядовыми воинами, мы коснемся еще раз ее общественных предпосылок. Основная масса войска состояла из бедных крестьян и пастухов. Эти люди целиком зависели от произвола могущественных крупных землевладельцев. У них была только одна защита — царь. Он охранял права этого мелкого люда, и они платили ему верностью. Так сообща можно было защититься от посягательств крупной земельной знати.

Маленький человек в армии Александра не был толкователем будущего, его не заботили не претворенные в жизнь планы царя. Конечно, многое из того, что делал Александр, было ему не совсем понятно, но царь был добрым, любил воинов и вел их к победам, был настоящим народным царем, а не чванным и надменным аристократом типа Филоты.

Рядовые воины следовали за Александром, соблюдая дисциплину и почти слепо повинуясь ему до тех пор, пока не поняли, что совершается нечто чудовищное: царь хочет постепенно отделиться от родины и народа. И как это часто бывает, воины не могли избавиться от зародившегося у них подозрения; после Индии их точил червь сомнения, и они уже не могли хранить верность царю. На Гифасисе недовольство еще можно было объяснить усталостью, тем не менее позднее обнаружилось, что армии не хватило сил для продвижения вперед, а для отступления силы сразу же нашлись. Перед походом на маллов, по-видимому, произошли какие-то беспорядки [332]. Да и катастрофа в Гедросии не могла способствовать росту доверия армии.

Однако тут речь шла лишь о первых признаках недовольства, постепенно охватывавшего воинов. Только в лагере в Сузах стало очевидным то, что еще раньше вызывало опасение у знати, а теперь увидел и маленький человек. Все было взаимосвязано, одно влекло за собой другое: иранский обряд во время торжественного бракосочетания, заигрывание Певкеста с персами, столь восхваляемый царем восточный стиль облачений и характер придворной жизни (если раньше все терпели, то теперь это казалось вдвойне подозрительным). Однако особенно нестерпима для македонян была реформа армии. Сначала она затронула всадников, а затем дошла и до фаланги. 30000 молодых воинов Востока уже прибыли в армию. Не ставило ли это под угрозу самое священное право воинов — право на войсковое собрание? Теперь воины-крестьяне увидели, что их свобода в опасности и угроза исходит не от знати, а от царя.

Недовольство армии объяснялось еще одной причиной. Все хотели вернуться домой, но возвращение должно было быть триумфальным, и вести их должен был царь-победитель. Однако оказалось, что Александру эта идея совершенно чужда, он и не помышлял о возвращении на родину. Он предпочел остаться со своим новым, восточным войском, а не вести своих старых верных воинов домой.

Это недовольство в армии противоречило полной зависимости от царя, в которой пребывали с недавних пор его приближенные. Отпуская воинов домой, царь щедро вознаградил их, устроил богатый пир и великодушно решил заплатить все их долги торговцам и маркитанткам. Но именно это проявление царской щедрости обнажило пропасть, разделявшую царя и его войско. Воины не хотели сообщать суммы, взятые в долг, они не доверяли царю. И Александру пришлось немало потрудиться, чтобы убедить своих подчиненных в простом своем желании освободить их от долгов [333].

Однако в течение некоторого времени, до прибытия в Опис, напряженность была еще скрытой. В Описе, как уже говорилось выше, Александр намеревался дать ветеранам отставку. Царь еще раз созвал старое войсковое собрание, еще раз произнес речь перед своими верными сподвижниками, делившими с ним все походы, победы, лишения и тяготы, пережившими с ним великое, трудное и прекрасное время. И, конечно, Александр был глубоко растроган, иначе он не был бы Александром. Он объявил свое решение: старые воины и все, кто не может больше участвовать в походах, должны вернуться на родину, где их ждет почет и уважение.

Но царю не удалось продолжить свою речь, ибо тут и разразилась буря негодования, тут-то и выявилось, сколь оскорбленными чувствовали себя воины. Выступали и те, кто должен был вернуться на родину, и те, кому надлежало остаться, выступала как бы вся армия, как бы весь народ поднялся, чтобы с горечью обвинить царя в отступничестве. Общий шум вселял смелость в отдельных ораторов: если они уже не нужны царю, пусть он распустит сейчас всю армию и со своим отцом Аммоном отправится один в поход.

Исстари на войсковом собрании разрешалось возгласами выражать одобрение или неодобрение. И Александра просто заставили замолчать, его открыто высмеяли. Не было ли это началом брожения и бунта? Да, он больше уже не прежний «отец воинов» и не народный правитель, хотя и стал могущественным властелином мира. Александр не мог допустить такого обращения с собой. Когда воины позволили себе смеяться над ним как над сыном Аммона, царя охватил необузданный гнев, и он обрушился на бушующее собрание. Он соскочил с трибуны, указал на самых громких крикунов и повелел казнить их. Александр вновь был таким же, как в ту страшную ночь Мараканды [334], он превратился в демона, который повинуется лишь силам стихии. Царь не раздумывал и судил, он просто уничтожал всех, кто оказывал ему сопротивление.

Войсковое собрание оцепенело и умолкло, оно было потрясено не столько нарушением своих прав, сколько безмерностью и стихийностью царского гнева, который парализовал всякое сопротивление. Царь вновь поднялся на трибуну и заговорил, но уже резко и язвительно. В начале речи он упомянул Филиппа: воздал должное своему земному отцу, восхвалял его славные дела. Но затем заговорил о себе, о том, что совершил со своим войском, об их общих перенесенных трудностях и боях, о победах и почетных ранах, о заботах, о любви, которую он всегда питал к своим воинам. И эти его воины теперь бросают его?! Он никого не удерживает, но пусть они расскажут на родине, что нарушили верность царю и доверили его охрану азиатам. Горькой спокойно он закончил свою речь словами: «А теперь идите!» [335]

Оставив собрание в растерянности и смятении, царь удалился и приказал к себе никого не пускать. Оставшись один, он стал роптать на судьбу, которая уже давно преследовала его. Он принес ей в жертву Пармениона и Филоту, она же похитила у него Клита, Каллисфена и лишила его верности «пажей», теперь она отнимает и его любимых воинов. И всегда повторялось одно и то же: люди не хотели ни видеть его цели, ни идти его путем, ни подчиняться его планам преобразования мира. Никогда еще конфликты, в которые он был ввергнут своим характером и непреложностью своих планов, не представлялись ему такими трагическими, как в эти часы.

Но через два дня он призвал к себе персидских военачальников и всех иранцев, имеющих ранг «родственников» [336]. Александр передал им командование и приказал составить новую армию только из людей Востока: фалангу, конницу, отряд гипаспистов и даже эскадрон телохранителей царя. Сторожевая служба также была передана персам. Распри опостылели ему, и царь решил вообще отказаться от македонян.

Теперь македоняне-воины столпились у резиденции царя. Они чувствовали себя беспомощными, брошенными на произвол судьбы. Сумеют ли они вернуться на родину без царя? А если даже это им и удастся, как примут их на родине? Раскаяние воинов было так же сильно, как и их недавняя озлобленность. Они взывали к царю, бросали оружие перед входом в его резиденцию, готовы были сами выдать зачинщиков. Простить в такой момент означало для Александра не только последовать велению сердца, но и одержать полную победу. Примирение было ему необходимо хотя бы из-за Македонии. Если войсковое собрание готово подчиниться ему, то пусть безоговорочно признает все его будущие распоряжения — необходимые отставки и реформу армии. Путь для создания новой армии оказался открытым, даже более открытым, чем это было до бунта. Преисполненный радости, царь появился перед умоляющими его о прощении воинами, и их мольбы растрогали его до слез. Когда один поседевший в боях военачальник попытался объяснить мятеж ревностью к персидским «родственникам», Александр воскликнул: «Всех вас я назначаю своими «родственниками», — и поцеловал его. Тогда воины бросились к Александру, чтобы получить от царя родственный поцелуй. Благословляя богов, воины с песнями вернулись в лагерь.