Однажды, увидев в дневнике дочери, отличавшейся плохим почерком, запись «Бедные дети», Ольга – а кто ей вообще давал право читать чужой дневник? – устроила жуткий скандал. Выяснилось, что Алла просто записывала свое мнение о фильме «Дети как дети».

– Да там еще Калягин играет! – кричала Алла. – Что тебе все мерещится, будто я пишу только про нашу семью?

Слишком часто люди видят только то, что желают видеть…

Алешки росли и дружно лелеяли младшего Борьку, который из-за этого непрерывного семейного баловства стал требовательным, капризным и чересчур своевольным. И однажды в школе, куда Акселевича-старшего частенько таскали по поводу безобразий озорного и распущенного младшего сына, на лестнице к Алексею Демьяновичу подошла девочка с необыкновенными косами.

– Здравствуйте! Вы Борин папа? – спросила она. – А я вас жду…

– Меня? – удивился Акселевич-старший и опустился на корточки возле незнакомой девочки. – Да у вас ведь уроки кончились давным-давно!

Она солидно кивнула. Какие серьезные, недетские глаза…

– И зачем я тебе понадобился?

– Я хотела вам сказать… – девочка потеребила тяжелую темную косу, – хотела вам сказать… что Боря… он очень хороший… Хотя всегда со всеми дерется. Вы его не ругайте сильно, пожалуйста… Он исправится.

Как же, исправится он, жди…

Девочка повернулась и пошла к лестнице.

– Подожди. – Алексей Демьянович шагнул за ней. – Ты кто такая? Тебя как зовут?

Она остановилась, повернулась и вновь глянула сосредоточенными взрослыми глазами.

– Я Нина Шурупова. – И двинулась дальше. Две толстенных косы старательно отмечали каждый ее шаг, равномерно постукивая по ранцу за спиной.

Вечером Алексей Демьянович спросил младшего сына:

– Борис, а кто такая Нина Шурупова?

– А-а, это Шурупыч! – не отворачиваясь от телевизора, отозвался сын. – Мы вместе сидим с первого класса. Про нее еще песня есть.

– Какая песня? – удивился Алексей Демьянович.

– А такая: «Хороший ты парень, Шурупыч…»

– Вообще там, по-моему, говорится «Наташка», – усмехнулся Алексей Демьянович.

– Какая разница! – отмахнулся сын.

Гроб занесли в автобус, и все расселись по машинам. Наконец стало тепло, и кто-то даже попробовал сострить, назвав Леонида, распоряжающегося похоронами, командором автопробега.

Как быстро все проходит на земле… Как легко все забывают люди…

Нина смотрела в окно, на беспощадно посыпанные всякой химической дрянью грязные улицы, и думала, что напрасно не родила от Борьки ребенка. Не потому, что ей сильно хотелось его иметь, а потому, что никто из Борькиных подруг на такое не решился или просто не догадался это сделать. И теперь на земле от Борьки ничего не останется. Равно как от всех Акселевичей: брат и сестра Бориса так и не решились завести себе семьи и детей. А Борьку необходимо было повторить. И много раз…

Хотя Борька на вопросы о потомстве всегда отвечал одинаково, с хитрой ухмылкой:

– Не знаю. Все может быть… И дети тоже…

Потом Нина вдруг подумала, что не знает, зачем его нужно повторять. Больше того, даже не представляет себе характер Бориса в действительности. Жили-жили рядом столько лет, любили-любили друг друга, говорили-говорили, а сейчас она не в состоянии четко и определенно сказать, кто такой Борька. Каким он был. Выходили одни общие, бесцветные, пустые слова, получались затасканные характеристики и надоевшие эпитеты…

«Нина, Нина! – опять придирчиво и строго сказала она себе. – Почему ты не можешь его объяснить? Что ты запомнила и поняла? Неужели совсем ничего? Ужасно, но ты тупица! Это наверняка! Нина! – дала она себе команду, как собачке. – Нина, искать! Ну, вспомни, немедленно вспомни!.. Его слова, его манеры и движения, его улыбку… Ищи, ищи, Нинка!.. Давай, Шурупыч!.. Вспоминай…»

За окном начал падать редкий медленный снег. Наверное, немного потеплело…

А что ей дадут эти воспоминания? Слова, манеры, движения… Когда Нина не знает, что он за человек, тот Борька, с которым они провели столько времени вместе… А знает ли это хоть кто-нибудь?

Нина осторожно оглянулась. Скорее всего, это должна знать тихая Зиночка, но она почему-то не приехала. Тогда кто же? Нина внимательно и недобро осматривала всех сидящих в автобусе: конечно, здесь никто не имеет ни малейшего понятия о Борькиной душе, которая теперь уже далеко, за пределами их досягаемости. Впрочем, она всегда существовала где-то за пределом. Да им и дела до нее в общем-то нет и никогда не было. Похоронить бы тело… У них вполне земные заботы и других просто не может быть. Нина, Нина!..

Долгая дорога до кладбища, встретившего похоронный автобус таинственной тишиной, свойственной лишь зиме, да нетронутыми сугробами, казалась бесконечной. По пути одна машина пропала: Олег Митрошин, тоже школьный Борькин приятель, вместе с четырьмя бывшими однокашниками, поехал в неизвестном направлении и сгинул вместе со своими «жигулями» без следа.

Могильщики двигались проворно, и все здесь подчинялось им одним. Нина сразу вновь отошла на задний план, стушевалась, затихла, продолжая по-прежнему озираться в поисках Зинаиды. Она ничего не понимала и устала. Быть главной, как недавно, когда все произошло, ей очень надоело.

Гроб снова открыли, и Борька опять иронически ухмыльнулся.

«А что вы теперь будете произносить? Об что речь? – казалось, было написано на его белом лице. – Говорить-то вам, дорогие друзья и подруги, совершенно нечего! А врать… Это особь статья. Врать плохо, а плохо врать – ишшо хуже. И уж если вешаешь людям лапшу на уши, но мечтаешь, чтобы тебе поверили – по крайней мере, не волновайся в этот момент, ври спокойно».

Он оказался абсолютно прав. Сестра стояла у гроба, мелко-мелко кивала Борьке и держалась за деревянный край подрагивающими пальцами.

– Ну вот, ну вот! – шептала она.

Мать на кладбище поехать не смогла. Бывший классный руководитель срывающимся голосом пробормотал, что все будут стареть, а Борька навсегда останется в памяти молодым, красивым и грустным, дошел до Борькиного возраста Христа, попытался сыграть на прямой и банальной ассоциации и споткнулся. Что следует дальше, он не знал. Бог и Акселевич – это тема, принадлежащая только Зиночке из Симферополя. Но ее здесь нет.

Борька вновь скептически ухмыльнулся. Как трогательно… И здесь ложь! Он никогда не был ни красивым, ни грустным. Скорее резковатым, острым на язык, самоуверенным… Ласковым с женщинами, щедрым на комплименты, умеющим пленять… Такие данные и подробности к нынешнему моменту никак не подходили. Но кто ведает, как нужно их произносить, эти надгробные речи!..

Женщины снова усердно заливались слезами. Не плакала одна Нина. Она пряталась в стороне и неотрывно, прилипнув взглядом, смотрела в могилу, приготовленную для Борьки. Почему-то вспомнился ненавистный еще со школы Некрасов со сказочно-придурочным Морозом Красным Носом и оцепеневшей в зачарованном сне, помешавшейся после похорон мужа Дарьей. Эта картинка на практике оказалась безупречно точной и психологически выверенной. Скованной холодом и безысходностью Нине не хотелось ни двигаться, ни думать. Ей вообще больше ничего не хотелось.

Могила была готова. Сестру осторожно отвели от гроба, и Борьку закрыли крышкой. От стука молотка женщины дружно отвернулись, хотя следовало затыкать уши.

– На плечики подняли, на плечики! – бодро командовал могильщик. – А с веночками вперед, пожалуйста!

Странность происходящего завораживала, зачаровывала присутствующих, застывших не от ледяного ветра, а от невозможности поправить случившееся и все переиграть. Бывает ли что-либо страшнее безысходности, одного-единственного варианта?… Очевидно, Борька понимал это лучше других. Вон сколько вокруг «вариантиков»…

Нина вздохнула и тоже отвернулась, спрятав злые, совсем «непохоронные» глаза. Она давно знала, что «альтернативок» много, но столько…

– Сволочь Митрошин! Москвы, что ли, не знает?! – вдруг бешено заорал, сорвавшись, Ленька, вспомнив о приятелях в «жигулях» Олега. – Какие все сволочи! А в морге без очереди бизнесмена пришлось пропускать, поэтому столько ждали! И на тот свет умудряются поскорее пролезть по особому праву! Им некогда, кто посильнее! На Небеса очень торопятся!