Шаховской, пару секунд поразмыслив, положил журнал на стойку и двинулся следом.

Литвинова, которую Леонид Сергеевич предусмотрительно угостил сигаретой «Pall Mall», в разговор вступила охотно.

Шаховской сделал удачный комплимент новому имиджу гинеколога (Литвинова, одинокая женщина, трогательно зарделась), побеседовал о погоде, о возврате моды на расклешенные юбки и узкую остроносую обувь и, как бы между прочим, поинтересовался:

– А скажите, Лидочка, что это за молодая красивая женщина только что была у вас на приеме?

– Молодая?! – фыркнула тридцатипятилетняя Лидочка. – Ну вы и шутник, Леонид Сергеевич! Да ей же сто лет в обед! И при этом, представьте себе, она беременная!

– Едва ли такое возможно в сто лет, – выразил вежливое недоверие Шаховской.

– Ну, не в сто, в пятьдесят… без малого, – сбавила обороты Лидочка. – Да я сама своим глазам не поверила! Пенсия на носу, а туда же! Беременность, восемь недель!

– Скажите, какие чудеса бывают на свете, – продолжал удивляться психотерапевт.

– Ну! Я ей так и сказала: женщина, вы что, с ума сошли? Немедленно записывайтесь на аборт!

– Ну а она? – Психотерапевт был весь внимание.

– А что – она? Мотнула головой и ушла, не сказав ни слова! Точно вам говорю, Леонид Сергеевич, у нее не все дома!

– Ай-ай, что делается… – Шаховской предложил Литвиновой еще сигаретку. – Хотя, вы знаете, Лидочка, в Латинской Америке одна перуанка родила в шестьдесят…

Переключившись на Латинскую Америку и дикие перуанские нравы, Шаховской изящно закруглил разговор, не дав Лидочке осознать, как она только что, походя, выболтала врачебную тайну.

Вернувшись к регистрационной стойке, Леонид Сергеевич набрал номер Бориса.

– Ребенок, если я правильно понимаю, не твой, – сказал Шаховской приятелю, когда тот перестал багроветь и давиться пивом от услышанного.

– Не мой, – подтвердил Борис, – у меня с ней уже месяцев пять ничего не было.

Шаховской выразительно посмотрел на него, покачал головой, но ничего не сказал.

Подошел хозяин заведения Тарас, плотный, краснолицый, в переднике, с шестью полными кружками в руках.

– Погода-то, а? Может, съездим на выходные? – предложил он.

Шаховской пожал плечами и вопросительно посмотрел на Бориса.

Тот дернулся.

– А, – произнес проницательный Тарас, – ну, тогда в другой раз.

И удалился.

Шаховской проводил его внимательным взглядом.

– И как это у него получается?

– О чем ты? – буркнул Борис.

– Да вот, кружки… я пробовал с пустыми – по две могу, а по три уже нет.

– Мне бы твои проблемы…

– Не горюй, – Шаховской легонько хлопнул его по плечу, – еще не все потеряно. Наоборот, я считаю, что у тебя появился шанс.

– Шутишь? Издеваешься?..

– Отнюдь. Слушай меня внимательно.

Уйдя от мужа, Аделаида Максимовна Шереметьева поселилась у своего заместителя по хозяйственной части, Екатерины Алексеевны Романовой. Аделаида Максимовна сделала это потому, что завхоз не просто «была в курсе» истории, произошедшей в школе перед весенними каникулами, но и принимала в ней самое непосредственное и горячее участие. Ну и еще потому, что больше Шереметьевой идти оказалось не к кому.

Началась же вышеупомянутая история с того, что в школе появился неожиданный гость – немецкий профессор из Швейцарии, которого почему-то очень интересовало, как обстоят дела со школьным образованием в России. Возможно – потому, что, кроме занятий наукой, он еще и руководил престижным гуманитарным лицеем в Цюрихе, возможно – по другим каким-либо причинам; до конца это так и осталось невыясненным.

Профессор на удивление быстро вошел в школьную жизнь, причем не как турист, наблюдатель или, хуже того, иноземный захватчик, а легко и непринужденно, вызывая симпатии, а то и покоряя сердца истосковавшихся по нормальному общению учительниц. Даже завхоз – человек по природе подозрительный и недоверчивый – в конце концов признала зарубежного гостя своим, достойным уважения и признания.

Это случилось после того, как она попыталась использовать его для достижения некоторых своих, сугубо личных, можно сказать, политических, целей (о чем мы подробно и не без удовольствия уже рассказали в первой части нашей истории). А вышло так, что это он использовал ее и именно с ее помощью и при ее содействии получил здесь, у нас, все, что хотел.

Впрочем, возможно, он получил бы все и так.

Профессор, кроме прочего, оказался неплохим шахматным игроком.

Завхоз никогда всерьез не увлекалась шахматами, ей гораздо интереснее было манипулировать не покорными деревянными фигурками, а живыми людьми (для их же блага, разумеется); в этом она проявила себя настоящим гроссмейстером. Екатерина Алексеевна умела ценить подобные качества и в других.

Особенно в мужчинах.

Мужчины ведь в большинстве своем стоят гораздо ниже женщин на той лестнице интеллектуального развития, которая не имеет ничего общего с философией, наукой, управлением государством и прочими абстрактными, не имеющими практической значимости, вещами, однако напрямую связана с тем, что принято называть житейской мудростью и знанием человеческой природы.

Когда завхоз поняла, что по части человеческой природы иностранец, пожалуй, не так уж сильно ей и уступает, она стала относиться к нему со всем возможным для нее уважением и дружелюбием.

Когда же профессор вернулся к себе в Швейцарию, а Аделаида объявила, что уходит от Бориса и собирается замуж за немца, то завхоз, ни минуты не колеблясь, предложила ей временное пристанище в своем доме.

Аделаида после ужина мыла посуду.

Поселившись у завхоза, Шереметьева настояла на том, чтобы выполнять хоть какие-то домашние обязанности. Завхоз поначалу возражала, но потом, когда Аделаида заявила, что мытье посуды успокаивает нервы, уступила.

Против этого аргумента Екатерине Алексеевне нечего было возразить – сама она перестала мыть посуду в тот день, когда ее старший сын привел в дом свою первую жену.

Завхоз сидела на табуретке и смотрела, как ловко Аделаида управляется с оттиранием большой чугунной сковородки, на которой младшая невестка жарила сегодня цыплячьи окорочка по-мексикански. Аделаида старательно терла застывший жир проволочной губкой, поливала дно моющим средством и снова терла, добиваясь от сковородки идеальной гладкости и чистоты.

Завхоз одобрительно кивала – она сама была педантом по части чистоты и неукоснительно требовала того же от всех своих домашних.

Однако, когда Аделаида подняла руку, чтобы вытереть со лба пот, завхоз спросила, не тяжело ли ей.

Аделаида, удивившись, ответила: нет, нисколько.

Завхоз перевела взгляд на ее талию и повторила вопрос.

Аделаида вспыхнула.

– А он знает? – спокойно поинтересовалась завхоз.

Аделаида, теребя завязки от фартука, помотала головой.

– Я не хотела говорить об этом по телефону.

– Тогда напишите ему, – предложила завхоз, забирая у Аделаиды фартук и придвигая ей табуретку.

– Я не могу, – тихо сказала Аделаида, – он вчера уехал в очередную экспедицию, в Гималаи. На целый месяц…

– Хорош директор лицея, – усмехнулась Екатерина Алексеевна, – там, наверное, скоро забудут, как он выглядит… Зачем его в Гималаи-то понесло?

– Я и сама толком не поняла, – медленно ответила Аделаида, – кажется, там были найдены следы древней индоарийской цивилизации… предков всех европейцев, и славян в том числе.

Завхоз задумалась. Потом с важным видом покачала головой:

– Он ищет Шамбалу.

Аделаида неуверенно посмотрела на нее:

– Конечно, Шамбалу. Что еще может искать археолог в Гималаях?

Екатерина Алексеевна неспешно поднялась, проследовала из кухни в кабинет и через несколько минут вернулась, держа в руках восемьдесят девятый том энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона.