Через две недели квартирка над галереей преобразилась. Катя нашла в магазине тканей бордовый ситец в деревенский цветочек, сшила чехлы на диван, стулья и на эргономическое кресло ядовито-зеленого цвета. «Кресло руководителя». Что ж, в этой галерее она за старшего, она руководитель. Она развесила по всей квартире свои картины, чтобы стены не выглядели голыми, расставила несколько цветочных горшков с зеленью, покрыла, как и хотела, стол скатертью…

Кроме того, Катя купила бархат вишневого цвета, сделала из него шторы в обе комнаты, покрывало на кровать королевских размеров – наконец-то, после стольких лет, ей довелось выспаться по-человечески! – и ту самую скатерть. Даже бахрому не поленилась пришить, а на кухне повесила веселые ситцевые занавески.

Этери пришла в восторг.

–  Катька, ты упустила свое призвание. Надо было в дизайнеры идти. Я таких халтурщиков знаю, таких заклинателей змей… Втюхивают лохам разную хрень, а те слушают открыв рот и верят…

–  Ты видишь меня в такой роли? – удивилась Катя.

–  Да нет, ты не понимаешь… Теперь это и впрямь квартира, а не контора, здесь хоть жить можно. Ты могла бы нечто подобное делать для других. Бешеные бабки огребала бы. Я тут недавно была у одной… Ей внушили, что сейчас в моде синие стены. Так у нее вся гостиная в синий цвет покрашена и карельской березой обставлена. С синей бархатной обивкой.

–  Синий прекрасно сочетается с карельской березой, – не поддержала подругу Катя.

–  Обивка – да, это я еще понимаю, но не стены же! Прямо как у Ива Клейна. Помнишь, мы по истории искусств проходили?

–  Помню, – устало кивнула Катя. – Синяя Клейна есть в каталоге красок.

Художник-концептуалист Ив Клейн разработал в 50-е годы ХХ века собственный оттенок синей краски, назвал ее «международной синей Клейна», запатентовал и покрывал ею полотна, трехмерные пространства и даже тела людей, предлагая человечеству «эстетически освоить небо», как он сам выражался.

–  Я там огляделась кругом… – продолжала Этери, – ну чисто компания вурдалаков. Чувствую, сатанею. Говорю Левану: «Левушка, – говорю, – увези меня отсюда, пока я кого-нибудь не покусала». Ну, у нас с ним процесс отлажен. Я ускользаю куда-нибудь на балкон или на лестницу, да просто отхожу подальше, если толпа большая, а он остается на самом виду. Звоню ему на мобильный. Он берет трубку, с озабоченным видом говорит: «Да… Да…» Потом извиняется перед хозяевами, мол, неотложные дела требуют… Забирает меня, и мы линяем. Короче, Склифосовский, сделаешь мне такую комнатку? С такой вишневой тряпочкой? Хотя… – Этери с досадой отмахнулась, разгоняя дым сигариллы, – я ж тебя знаю, ты денег не возьмешь.

–  Возьму, – сказала Катя. – Мне не помешают любые деньги. Мне еще ссуду банку выплачивать. За те четыре тысячи, что я в прошлом году занимала. Под залог квартиры.

–  А много еще осталось?

–  Около тысячи плюс проценты.

–  Да это разве деньги? – удивилась Этери. – Я тебе дам, заплати все сразу и спи спокойно.

–  Эх ты, Фирка! – засмеялась Катя. – Еще жена бизнесмена! Ни один банк не возьмет все деньги сразу. Банк в своих процентах заинтересован. Короче, погашать придется точно в срок, как у них говорится.

–  Не делай из меня дуру, – оскорбилась Этери. – Я тебе предлагаю выплатить все с процентами и забыть, как страшный сон. Можно же проценты заранее рассчитать!

–  Да не бери в голову, эти деньги у меня гарантированно будут. Я ж не хочу квартиру потерять. Хотя она мне, честно говоря, осточертела.

–  Слушай! – Этери даже подпрыгнула на стуле. – А они не могут втихаря квартиру продать?

–  Они – это Алик с Санькой? – уточнила Катя. – Нет, вряд ли. Конечно, от Алика всего можно ждать, но квартира записана на меня.

–  Ну, мало ли… – Этери все еще сомневалась. – Через какого-нибудь «черного» риелтора… Я по телевизору фильм видела. Такой страшный…

–  А сами бомжевать будут? – насмешливо спросила Катя. – На это даже Алик не пойдет.

Этери еще раз прошлась по квартире.

–  Могла бы Татарина продать, – заметила она, остановившись перед той самой, заветной картиной, которую Катя несколько лет хранила у родителей и которая теперь занимала всю торцовую стену в большей из двух комнат, – и решила бы разом все свои проблемы.

–  Нет, – отказалась Катя, – это все, что мне осталось на память… Даже не начинай.

–  Ладно, молчу. – Но Этери тут же добавила: – Хоть портрет деда продай.

На другой стене среди прочих картин висел сделанный Катиной рукой карандашный портрет Сандро Элиавы.

–  Да ну тебя, Фирка, что ты пристала, как банный лист? Это тоже память. Знаешь, чего мне стоило уговорить его позировать без очков?!

Александр Георгиевич Элиава, отсидев срок в тундре, носил светозащитные очки с толстыми желтоватыми линзами. Однажды Катя уговорила его попозировать для карандашного наброска. Этери считала, что Кате удалось исключительно удачно передать мудрую слепоту взгляда, проницающего пространство внутренним зрением. Катя не спорила.

–  Ну хоть на выставку дашь? – Этери опять вернулась к картине в торце. – А деда можем отсканировать. Утешусь копией.

–  Нет, и на выставку не дам. Извини.

–  Ну почему?

–  Фирка, ну ты прямо как маленькая. На выставку – это надо проводить атрибуцию, выяснится, чья картина. С меня еще налог вычтут! А может, и вообще отнимут, у меня ж ни дарственной, ничего.

–  Разве он тебе не надписал?

–  Надписал на той стороне, но это почерк сверять… Такая морока! А на какую выставку ты его целишь?

–  Ладно, забыли, – вздохнула Этери. – Только не отдавай Айдан.

Айдан Салахова, как и Этери, была знаменитой галеристкой и дочерью прославленного художника.

–  Вот ненормальная! – рассердилась Катя. – Я тебе отказала, думаешь, я отдам конкурентке?!

–  Да ладно, я только так сказала.

–  Пошли на кухню, – предложила Катя. – Я тут котлеты затеяла.

Пошли на кухню. Этери вынула свои шоколадные сигариллы.

–  Ой, Фирка, не кури тут! – поморщилась Катя. – Знаешь, как фарш впитывает дым?

–  Ну подумаешь, будут котлетки с дымком! Копчененькие… А где мне курить? – жалобно протянула Этери. – Внизу нельзя… Живу, как в гетто. Я в окно курить буду, о’кей? Вообще я тебе удивляюсь, Катька, как ты сама до сих пор не пристрастилась.

–  Я в школе курила, – нехотя призналась Катя, – потом забеременела и бросила. А потом уже как-то жалко было снова начинать…

–  Ну и зря. Я два раза бросала, когда рожала, потом снова начинала. Курильщики – это братство!

Этери уселась на подоконник, приоткрыла окно и закурила, а Катя вымыла мясо и начала проворачивать фарш на котлеты. Ей хотелось нормальной жизни, домашней кухни, сложных в приготовлении блюд…

–  Вот черт, – сказала она, – надо было мне электрическую взять из дому. В этой дурацкой шарманке пока провернешь…

И она запела, вращая ручку механической мясорубки:

Трансвааль, Трансвааль, страна моя…

Этери засмеялась, а Катя вдруг заплакала, бросив «дурацкую шарманку». Этери сорвалась с подоконника, забыв про свою сигариллу, и подбежала к ней.

–  Ты чего ревешь?

–  Как подумаю, что Санька там небось голодный сидит…

–  Атставить! – по-фельдфебельски гаркнула Этери. – Если я еще не забыла, весь твой побег был затеян, чтобы он в разум вошел. Я ничего не напутала?

–  Ну ты пойми, это же сын! – плакала Катя.

Этери силой усадила ее за стол.

–  Ничего с ним не будет. С голоду не умрет. У детей потрясающая живучесть. – Она подтянула к себе второй стул и села. – Я своих спиногрызов недавно в зоопарк водила. Там какой-то датый идиот – как их только пускают? – вздумал леопарда дразнить. А леопард, не будь дурак, зарычал, на решетку кинулся. Жуть… И тут этот мелкий паразит Сандрик, – так Этери окрестила шестилетнего сына, названного в честь дедушки, – спрашивает: «Мам, если он тебя съест, нам куда идти? Где наша машина?»