Но я отвлеклась. Возле церкви меня встретил Стив. Миссис Мобивиш ушла домой, чтобы подготовить стол к сочельнику. Стив на этот раз был без машины, поэтому ничто не мешало нам прогуляться и поболтать. Я, теплолюбивое создание, уже привыкла к местным холодам, поэтому даже обрадовалась возможности пройтись со Стивом по Бервику, где этим вечером было светло как никогда. А все из-за свечей, которые местные жители расставляли даже на подоконниках, и электрических гирлянд, которыми наконец-то украсили дома к Рождеству.
Мне не терпелось услышать от самого Стива, как прошло его детство в Бервике, но, поскольку за это время мы с ним очень сблизились, задать этот вопрос на правах журналистки с моей стороны было бы бестактно. Я долго колебалась, прежде чем перейти к этой щекотливой теме, но Стив, к счастью, сам дал мне кончик путеводной ниточки, заговорив о миссис Мобивиш, у которой, как выяснилось, он планировал остановиться, пока не увидел около гостиницы продрогшую девушку с лохматым псом. Я принялась извиняться за доставленные неудобства, но Стив сказал, что ему не составило труда найти жилье в Бервике.
— Даже спустя столько лет меня узнают здесь в лицо, — улыбнулся он, и я заметила в его лице ту самую боль, которая неизбывно проступала даже сквозь улыбку всякий раз, когда мы заговаривали о его прошлом или о Крейнах.
Естественно, я не могла не уцепиться за эту нить.
— Стив, ты не обидишься на меня, если я кое о чем тебя спрошу?
— На тебя? — Стив посмотрел на меня с такой трогательной нежностью, что у меня защемило сердце — ведь та, кому он доверяет, собирается разбередить его старую рану. — Тебе надо очень постараться, чтобы обидеть старика, Джо. А я уже неплохо тебя изучил и знаю, что стараться ты не будешь.
Ну разумеется, я возразила: Стив далеко не старик и я не считаю, что молодость заканчивается, когда тебе перевалило за тридцать, и наконец-то решилась задать мучивший меня вопрос.
Нельзя сказать, чтобы Стив очень уж помрачнел, услышав о том, что я узнала от Стю, скорее на его лице появилось разочарование.
— Я и сам хотел тебе рассказать, — признался он. — Конечно, мне неприятно, что ты узнаешь об этом через третьи руки. Я никак не мог найти подходящего случая, да и мне трудно говорить об этом.
— Если ты ничего не расскажешь, я пойму, — вырвалось у меня. — Рядом с тобой не журналистка из «Мэджик сфер», а просто Джо Уаскотт, твоя знакомая.
— Больше чем знакомая, — произнес Стив, но, поймав мой удивленный взгляд, поспешил продолжить: — Нет, я расскажу. Все равно ведь собирался. И потом, ты, наверное, единственный человек, с которым я готов без сомнений разделить свое прошлое.
И снова эти полунамеки. Я не раз слышала их от Стива, но в них не было ничего конкретного. Но я спросила его вовсе не о том, как он относится ко мне, а потому не стала уточнять, что он имеет в виду.
Стив начал свой рассказ, который оказался едва ли не более жутким, чем сама легенда о Крейнах, которую я слышала из уст миссис Мобивиш.
Сэмюел и Ванесса Крейн усыновили маленького Стива, когда тому не исполнилось еще и года. Ванесса Крейн — единственный человек в этой семье, относившийся к Стиву с теплом и нежностью, — говорила ему, что он родился в Уэльсе, что его настоящая мать умерла, а отец ничего не знает о его существовании.
Пока Стив был младенцем, Сэмюел, приемный отец, не обращал на него внимания, и лишь когда сын повзрослел, вдруг заметил, что в его доме, оказывается, живет ребенок, и, по словам самого Стива, равнодушное отношение оказалось в этом случае куда лучше такого внимания.
Мне было непонятно, для чего Крейны вообще взяли чужого ребенка. Стив мог объяснить это лишь со слов матери: врачи сообщили Ванессе Крейн, что она никогда не сможет иметь детей (если вспомнить историю рода Крейнов, то для нее это скорее было благом, нежели несчастьем), а ей, несмотря ни на что, очень хотелось иметь ребенка. Много позже Ванессе удалось забеременеть, но несчастная женщина умерла при родах. Именно это событие окончательно утвердило Стива в решении оставить страшный дом.
Атмосфера, царившая во владении Крейнов, была жуткой и тревожной. По темным лестницам — плотные шторы в доме всегда держали закрытыми — бродила полоумная прабабка, которая не понимала, в каком времени она живет. Прабабка много говорила, и от ее болтовни, от ее страшных воспоминаний у Стива волосы на голове вставали дыбом. Своего мужа она считала настоящим вампиром. По ее словам, этот страшный человек пытался искусать даже собственную жену. Она твердила, что мертвый прадед никогда больше не вернется домой и не будет пить кровь родных, потому что ей удалось об этом позаботиться. О своем сыне, Генрихе Крейне, прабабка говорила, что пожар, случившийся во владении, изуродовал его тело и поэтому ему теперь тоже приходится носить страшный вампирский плащ, в котором его и похоронят.
Ванесса редко выпускала приемного сына из детской, объясняя это тем, что отец, Сэмюел, не любит, когда кто-то слоняется по дому и мешает ему работать. Судя по всему, это объяснение было единственной разумной отговоркой, которую Ванесса смогла придумать, чтобы не напугать ребенка.
Как-то раз маленький Стив — кажется, ему было около десяти — заглянул в комнату к Генриху Крейну, деду, куда категорически воспрещалось заходить всем обитателям дома, кроме главы семьи. «Дедушка серьезно болен, к нему нельзя», — только и слышал мальчик от своей приемной матери. Генрих Крейн к тому времени уже был прикован к постели и никогда не выходил из своей комнаты. Для него привозили специально обученных сиделок, но они не задерживались в доме надолго. Сбегали они или увольнялись, Стив не знал, но три сиделки, уже немолодые женщины, покинули дом каким-то удивительно быстрым и таинственным образом.
Когда наняли четвертую, Стив удивился тому, как она молода и хороша собой, но с ее появлением и без того частые ссоры между приемными матерью и отцом участились. Стив никогда не был свидетелем этих ссор, но часто замечал, что Ванесса возвращалась после них бледной и постаревшей на несколько лет, словно кто-то выпивал из нее силы и жизнь. Через какое-то время красивая сиделка исчезла. Стив решился спросить у Ванессы, куда же она подевалась, но та, еще больше побледнев, приложила палец к губам и попросила Стива никогда и никого больше об этом не спрашивать.
В комнате деда он оказался именно после этого странного происшествия. Дверь в комнату в кои-то веки оказалась приоткрытой, и мальчишка не устоял перед любопытством в ней побывать. То, что предстало перед глазами Стива, превзошло даже самые смелые его ожидания: дед, которого мальчик уже не помнил, лежал в кровати, как в гробу. Выражение его изжелта-серого лица было до того зловещим, что Стив еще долго видел его во сне.
Когда Генрих Крейн почувствовал, что кто-то находится в комнате, он повернулся к мальчику. И тут Стив увидел окровавленные губы и страшный оскал клыков, которые едва ли можно было назвать зубами. Но, кроме этого, мальчик заметил, что рядом с кроватью деда стоит дорожная сумка, с которой приехала во владение молодая сиделка.
Когда Сэмюел Крейн зашел в комнату, он был вне себя от ярости, увидев, что его приемный сын нарушил запрет. Вытащив мальчика в коридор, он жестоко избил его. На крик прибежала Ванесса, и только ей удалось успокоить разъяренного Сэмюела, правда не без вреда для себя: в порыве гнева он больно ударил Ванессу по лицу.
После рождения законного наследника Крейнов и смерти Ванессы Стив начал готовиться к побегу. Это оказалось нетрудно: занятый поиском нянек и кормилиц, приемный отец снова перестал замечать Стива. Самая большая сложность заключалась даже не в том, чтобы сбежать, а в том, чтобы не быть возвращенным назад, в страшный дом.
Единственным человеком, к которому Стив мог обратиться, была Гертруда Мобивиш. Из всех жителей Бервика только ей разрешалось ступать на порог дома Крейнов, да и то лишь тогда, когда ее приглашал Сэмюел Крейн. Стив хорошо запомнил эту добрую женщину: она приходила в дом, пока ему не исполнилось десять, и сидела с ним, не выходя из детской.
