Кучер спешил. Поэтому он не перестал нахлестывать лошадей даже тогда, когда дорожная карета оказалась, наконец, на заветных парижских улицах. Виолетта де Лажуа, молодая девушка неполных восемнадцати лет от роду, была до полусмерти измотана почти недельной длительности переездом из Южного Прованса в столицу. Это зимнее путешествие оказалось сущим мучением и для нее, и для старого упрямца маркиза Луи-Батиста д’Оди, отца Виолетты. Разбитые дороги, размокшие до густой грязной каши, в которой намертво вязли и лошади, и колеса экипажа, или, наоборот, засыпанные снегом так, что слугам приходилось чуть ли не прокапывать путь карете, стылые постоялые дворы, подгоревший ужин и безвкусный завтрак, вечное головокружение от ежедневной тряски, чем-то напоминающей бесконечное плавание по бурному морю… Ужасно. Просто ужасно. Любой другой путник давно повернул бы назад, отложив долгое, полное неудобств и опасностей путешествие до весны. Но только не Луи-Батист. Со дня известия о смерти Ришелье маркиза словно подменили. Скучающий провинциальный аристократ внезапно вспомнил бурную молодость, полную придворных интриг. А может, привиделись Луи-Батисту красивые глаза королевы Анны, чей образ его сиятельство маркиз много лет трепетно хранил в сердце.

Впрочем, прежде чем покидать провинциальное родовое гнездо, требовалось позаботиться о том, чтоб тут все продолжало идти заведенным порядком. И убедиться, что теперь в Париже появляться безопасно. Переписка с находившимися в столице друзьями заняла какое-то время. И, наконец, в начале февраля пришло письмо, получив которое отец Виолетты буквально расцвел.

Сборы были лихорадочно-торопливыми. Первые несколько дней щеки маркиза буквально пылали от снедающего его нетерпения.

– Скоро ты увидишь Париж, дитя мое! – восклицал он, обнимая дочь, страдающую дурнотой от многочасовых прыжков колес по ухабам и колдобинам. – Король Генрих говорил, что Париж стоит мессы. Он тем более стоит какой-то несчастной недели в пути.

А сейчас на щеках Луи-Батиста пылал совсем другой огонь. Опасный огонь лихорадки. Нетерпеливый маркиз умудрился простыть где-то на полпути. И теперь метался в жару, заставляя Виолетту украдкой шептать молитвы и торопить беднягу кучера.

Скорее!

Юная маркиза уже предвкушала, что через несколько часов они будут дома. То есть, конечно, не дома. Домом она привыкла считать старинный замок Шато де Лажуа, отстроенный основателями их рода на живописных берегах реки Вердон. Парижский дворец д’Оди, принадлежащий отцу, девушка никогда не видела. Но неужели там не найдется теплой комнаты, мягкой постели и горячего питья для простуженного в дороге старика?

Мадемуазель де Лажуа с беспокойством выглянула в окно. На улице темнело, в подворотнях и на стенах домов кое-где уже зажигали масляные фонари.

Один из слуг, повинуясь распоряжению молодой госпожи, тут же ускакал вперед, предупредить челядь о скором прибытии хозяев.

– Жак, голубчик, еще быстрее, – Виолетта вновь окликнула кучера. – Отцу совсем худо.

Тот покорно кивнул, присвистнул и щелкнул кнутом. К сожалению, бешеная скачка продолжалась не слишком долго.

Карету слегка подбросило, потом послышались заковыристые ругательства Жака, и экипаж кое-как остановился. Женский голос за окном пронзительно запричитал: «Ой, убили, уби-и-и-или!» Недоумевающая Виолетта, не дожидаясь помощи слуг, торопливо распахнула дверцу и решительно шагнула, не жалея розовых атласных ботиночек, прямо в парижскую грязь.

– Госпожа, не надо бы вам на это смотреть!

Сначала она толком не разобрала, что случилось. Темное пятно лежащего на земле человека почти сливалось со стремительно подкрадывающимся сумраком раннего вечера. Потом кто-то из зевак – а их уже набежало изрядно – сходил за факелом.

– Чертово отродье, – продолжал ругаться кучер, – свищу, ору… Нет, идет, звезды считает.

Зрители не спешили помочь бедолаге, угодившему под колеса кареты. Зато вовсю строили предположения о его печальной судьбе.

– Не дышит, – авторитетно заявил бородатый мастеровой, почесывая затылок.

– Точно, преставился, – сухонькая старушка с корзинкой набожно перекрестилась. – Такой молоденький…

Мадемуазель де Лажуа упрямо двинулась вперед. Вышколенные слуги, угадавшие намерения своей хозяйки, тут же растолкали зевак, освобождая ей дорогу. Он и правда оказался «молоденький», совсем мальчишка, худой и светловолосый, в щегольском берете с петушиным пером, который умудрился каким-то чудом удержаться на голове невезучего прохожего. В остальном толпа ошибалась. Девушке потребовалась всего одна минута, чтобы убедиться: парень скорее жив, чем мертв. Хоть и без сознания. Причиной беспамятства, вероятно, послужила глубокая кровоточащая ссадина на виске юноши. Больше маркиза д’Оди пока не могла сказать ничего определенного. Если несчастного переехало колесом кареты, наверняка он серьезно ранен. Если всего лишь толкнуло или зацепило, возможно, отделается парой синяков. Виолетта осторожно коснулась ладонью губ светловолосого. Крови нет. Это хорошо. И все же нужен доктор.

– Ваше сиятельство, дайте им денег, – тихо посоветовал Жак.

– Кому? – не сразу сообразила маркиза.

– Да кому-нибудь из этих… горожан. Пускай найдут мальчишке врача.

Мадемуазель де Лажуа растерянно обвела взглядом собравшихся зрителей. Эти, пожалуй что, выкинут раненого в ближайшую придорожную канаву, а деньги поделят между собой.

– Отнесите его в карету, – велела она. И, завидев недоумение на лицах сопровождающих, добавила: – Отцу все равно понадобится доктор. Где один пациент, там и второй.

Слуги не посмели спорить. Бесчувственного юношу полуусадили-полууложили на бархатные подушки напротив страдающего от лихорадки Луи-Батиста. Маркиз вяло приоткрыл глаза, но не издал ни звука, не особо заинтересовавшись столь неожиданным соседством. Его сжигал болезненный жар, так что старику было не до внезапных остановок. Виолетта уселась рядом с отцом, и вскоре карета вновь тронулась. На этот раз намного медленнее. Видимо, Жак, хоть и поносил невнимательного мальчишку последними словами, все же чувствовал и свою вину в произошедшем.

На площади Этьенна во дворце д’Оди их уже ждали. Особняк был ярко освещен факелами, вычурные чугунные ворота, украшенные гербами рода де Лажуа, распахнуты настежь, во дворе суетились слуги. Перед самым отъездом Луи-Батист отправил в Париж посыльного, предупредить мажордома о необходимости подготовить особняк к приему хозяев. Виолетта не сомневалась, что по нынешней погоде посланец ненамного обогнал их дорожную карету. У челяди была от силы пара дней на приведение в жилой вид дворца, который пустовал с тридцать пятого года. А тут еще новый гонец с требованием немедленно отыскать врача для простуженного маркиза. Все это привело слуг в лихорадочное состояние: они больше бегали и причитали, чем занимались делом. Что ж, по крайней мере, в конюшнях, холле и спальнях было натоплено. Луи-Батиста и юношу, сбитого каретой, тут же укутали в одеяла, унесли в дом и уложили в постели, а маркизе подали кубок подогретого вина и поздний ужин. Правда, девушка была настолько измотана дорогой, что голода почти не чувствовала. Вино придало ей сил, а из всего многообразия блюд, приготовленных истосковавшимся по своей работе поваром, настроения у мадемуазель де Лажуа хватило лишь на кусок яблочного пирога со взбитыми сливками.

– Что с лекарем? Как давно вы послали за ним, господин Мерсонель? – тут же принялась допытываться она у мажордома.

– Как только прискакал слуга с вашим распоряжением, ваше сиятельство. Мэтр Дебрэнн будет тут с минуты на минуту.

– Вы его знаете? Что он собой представляет, хорош ли?

– Не беспокойтесь, госпожа. Мэтр Дебрэнн пользует даже особ королевской крови, – старый слуга замолчал, а потом, заметив, что хозяйка продолжает нервничать, многозначительно добавил: – Говорят, он закончил Монпелье.