Вскоре она задремала. Сквозь сон к ней пробился голос Анны:

– Лизонька, ты не спишь?

Лиза проснулась и тихо зашептала:

– Ты тоже не спишь?

Было слышно, как Аннушка встает и на цыпочках подходит к кровати сестры.

– Можно, я к тебе? – тонкая изящная фигурка быстро проскользнула под одеяло, и нежные руки обвили Лизу за шею. Аннушка взволнованно зашептала:

– Милая Лиза, я влюбилась! – она громко задышала, уткнувшись носом в Лизино ухо.

– И в кого же?

– В Дмитрия Петровича. В его лицо, фигуру, руки… А какие у него глаза, ты заметила? И главное – он свободен и просто обязан сделать мне предложение! Подожди, подожди, дай сказать, – Аннушка зажала Лизе рот рукой. – Мгновенно полюбила Дмитрия Петровича, когда увидела его – прекрасного, подтянутого, помнишь? В тот самый день, когда мы гуляли в Летнем саду.

Лиза возблагодарила господа, что было темно, и Анна не могла видеть выражение ее лица.

– И что ты собираешься делать?

– Лиза, я буду просить матушку чтобы она свела нас!

– Милая, а тебя не смущает, что Дмитрий Петрович женат… м-м… был женат? И что обстоятельства смерти его супруги достаточно запутанные?

– Нет, что ты, Лиза, напротив. Я буду любить его любого. Мне безразлично его прошлое. Главное, я обязательно добьюсь ответной любви! Вот уже несколько ночей я не сплю, все думаю и думаю…

– О чем?

– Мне грезится зеркальный зал, а в центре него я и Дмитрий Петрович. Он предлагает мне руку, обнимает, и мы кружимся в вальсе. А потом взмываем ввысь, уносимся куда-то далеко-далеко…

Лиза в темноте силилась разглядеть, как Аннушка закатила глаза. Лиза живо представила себе Анну в объятиях Мити, и от этого ей стало нехорошо.

– И насколько далеко, сестрица, завели тебя мечты?

– Не слишком далеко, ведь я многого не знаю. Поэтому прошу рассказать, что бывает между влюбленными? Как это было у тебя с Николаем Степановичем?

Лиза прекрасно понимала, что казалась сестре взрослой, умудренной житейским опытом женщиной. Однако говорить на темы близости она совсем не хотела.

– Разве с Ольгой ты об этом не говорила?

– Что ты, Лиза, как я могу об этом говорить с Ольгой… Ты только посмотри на Алексиса, и все станет ясно. Думаешь, почему у них до сих пор нет детей?

Лизу душил хохот, но она не подавала вида.

– Тогда, наверное, матушка тебе объяснит…

– Матушка настолько занята домашними делами, что ты и твой опыт – моя последняя надежда.

– Мой опыт… Анна, ты преувеличиваешь.

– Ну, Лизонька! Ну, пожалуйста!

Лиза чувствовала рядом горячее дыхание сестры и вдруг поняла, что та действительно женит на себе Панина, что это девичье тело попадет в его руки.

Лиза глубоко вздохнула.

– Венчание, дорогая сестрица, – не единственное желание новобрачной. Если говорится, что в браке мужчина обладает женщиной, то это так и есть.

– Ты выражаешься загадками, говори яснее. Я знаю, что разделю с мужем постель…

– Делить с мужем ложе – половина супружеского долга. Должно произойти нечто, от чего у женщины родятся дети… Как ты думаешь, это происходит?

– Расскажи мне!

Лиза вздохнула. Нужные слова никак не находились. Ей не хватало смелости рассказать о близких отношениях с мужем, ведь это была их тайна. Разве можно говорить о том, чего она сама не до конца понимала? Вдобавок Лиза не была уверена, что сестра действительно ничего не знает. Ей казалось, Анна специально вызвала ее на разговор, чтобы выведать планы.

– Жаль, что гувернантка тебя не просветила. Супруги должны быть очень близки, чтобы женщина смогла зачать.

– Я, кажется, поняла. О боже! – Анна взволнованно задышала, но понять, какое значение она придавала сказанному, было нельзя.

– Анна?

– Мне стало нехорошо… Делить с мужем постель, думаю, не страшно, но это! Ты ничего от меня не скрываешь? – тревожилась девушка, еще больше прижимаясь к сестре.

– Ну что ты, конечно, нет, – произнесла Лиза вслух, а про себя подумала: «Просто я перестала верить в твою искренность».

Аннушка нежно поцеловала Лизу в лоб, потом положила голову к ней на грудь. Сестры обнялись, прижимаясь друг к другу и думая об одном и том же человеке.

Именно так их утром застала Александра Александровна, когда по старой привычке зашла поправить дочерям одеяло: обнявшихся во сне милых белокурых девочек, похожих друг на друга и таких близких ее материнскому сердцу.

Экипаж на полозьях, запряженный парой вороных лошадей, двигался от Сенатской площади мимо строящегося Исаакия к наплавному мосту. Ефросинья, закутанная в меховую накидку, под которой кроме потрепанного суконного плаща, вязаного платка да старого шерстяного платья ничего не было, тревожно вглядывалась в затянутый утренней дымкой Васильевский остров – конечную цель путешествия. Новый экипаж и прекрасные лошади странно оттеняли женщину в темном одеянии, больше похожую на нищенку, чем на его владелицу.

Преодолев обледеневший мост, экипаж свернул налево. Дальше путь лежал мимо здания Двенадцати Коллегий и заканчивался в небогатых переулках, заселенных бедными художниками, разорившимися дворянами и прочими представителями разношерстной массы столичной публики.

Спешившись и подойдя к дверям, ведущим в полуподвал одного из зданий, Ефросинья начала стучать. Делала она это как можно громче, чтобы живущие в подвале люди ее услышали.

Стучать пришлось долго. Наконец дверь отворилась, и на пороге возникла полная женщина средних лет. Она старательно вытирала руки о фартук, но, узнав гостью, всплеснула ими и запричитала:

– Господи, пресвятой Боже! Барыня!

– Тише, Марфа, пойдем скорее к тебе, я замерзла, – Ефросинья взяла женщину за плечи и легонько подтолкнула вперед.

Обе оказались в мрачном коридоре с дверьми, ведущими в такие же мрачные комнаты. Одна из дверей не была закрыта, и Марфа направилась туда. Ефросинья проследовала за ней.

– Так значит, здесь ты живешь?

– Здесь, барыня.

Посреди комнаты, на невысоком столе, словно откормленный сытый кот, распластался большой, наполненный мыльным раствором таз, в котором плавали недостиранные Марфой вещи.

– Так ты прачкой стала?

– Обстирываю господ помаленьку.

– Хорошо, очень хорошо, – Ефросинья заглянула в соседнюю комнату. Там находилась единственная кровать, да коричневый, обитый кованым железом сундук. – А мужик твой где?

– Ваня мой? На строительстве Исаакия. Плотник он, леса мастерит.

– Отчего же детей не нажили?

– Да Бог, барыня, не дал.

– Что ж, хорошо. Ты, надеюсь, не забыла, кто дал тебе вольную?

– Как же, барыня, вы сами и дали!

Ефросинья приняла величественную позу, что абсолютно не вязалось с ее небогатым одеянием.

– Пришло время расплачиваться.

– Да чем же, барыня, у меня ничего нет…

– Знаю. От тебя потребуется еще раз послужить мне. Обещаю, что после тебя не трону, живи своей жизнью.

Марфа согласно закивала, готовая на все, лишь бы ее оставили в покое.

– Что делать-то надо, барыня?

Ефросинья удовлетворенно хмыкнула, давая таким образом Марфе понять, что приняла ее покорность и готовность ей послужить.

– Знаешь ли ты дом, что на углу Садовой и Невского? Нужно наняться туда прачкой: к господам, что живут в первом этаже.

– А к чему это? – тихо, склонив голову, спросила Марфа.

– Не твоя забота, милая. Твоя забота – как ты будешь туда наниматься. И помни, я плачу за это хорошие деньги.

– Нет, барыня, на подлость я не согласна!

Ефросинья звонко рассмеялась:

– С чего ты взяла, что я… прошу совершить подлость? Видишь ли, я хочу быть в курсе дел этой семьи. Подумай, там тебе тоже заплатят деньги. Но ведь и я заплачу за то, что будешь мне докладывать. Разве это плохо для тебя?

Марфа совсем смутилась, мечась между желанием заработать и опасением попасть в дурную историю. Она ясно ощущала опасность, исходившую от бывшей хозяйки. Но мысль о том, что они с Ваней смогут, наконец, жить, не перебиваясь с хлеба на воду, решила ее сомнения.