Другой доктор рекомендовал длительные воздержания. Вроде чем реже секс, тем больше вероятность наступления беременности. Возможно, но трудно выполнимо…
Наши анализы были идеальными. Придраться было не к чему. И у меня, и у Роберта есть дети. В чем причина? Мы не знали, что думать. Я решила продолжить изучение своего организма и пошла на достаточно тяжелую с точки зрения переносимости рентгенологическую процедуру. В меня запустили какое-то контрастное вещество, и я закричала от боли. Но для меня главное было – получить результат, и поэтому я готова была к любым врачебным пыткам. И опять исследование показало, что я здорова. Выйдя из кабинета врача, я сделала два шага по коридору и… грохнулась в обморок. Вокруг поднялся переполох, меня перенесли в палату и позвонили Роберту. Он тут же примчался. Увидев мое довольное и измученное лицо, рассердился и строго велел не проявлять больше самостоятельность и не терзать свой организм.
– Пусть все будет как будет. Значит, еще время не пришло. Я уверен, что рано или поздно мы родим замечательного малыша, а пока успокойся и не мучай себя. Посмотри, какая ты бледная… – успокаивал меня мой любимый, держа за руку.
Я лежала на койке и думала о своем. «Может, это наказание за какие-нибудь грехи? Мы редко ходим в церковь, каемся, только когда согрешим. Я должна открыть свое сердце Господу. Должна говорить с Ним, молиться, просить о совете, о милости, о благословении. Наша семья должна иметь присутствие Господа. Ведь сам Господь сказал: «Там, где двое… собраны во имя Мое, там Я посреди них». Он милостив к тем, кто к Нему взывает, Он откликнется, если мы будем обращаться к Нему с молитвой. Мы с Робертом должны поддерживать друг друга, ободрять, думать о главных человеческих ценностях: вере, надежде, любви… Стараться избавиться от таких черт, как гордыня, бунтарство, мелочность, зависть. Нам нужно возродиться к новой жизни, и тогда Новая человеческая жизнь зародится в нас».
На прикроватной тумбочке я выставила иконы всех святых заступников, покровительниц матерей детородящих и дарующих нечаянную радость. «Радуйся, младенцев воспитание и благодатное охранение; радуйся, безчадных родителей плодами веры и Духа веселящая», – повторяла я утром и вечером акафист Пресвятой Богородице.
Но иногда предательские мысли лезли ко мне в душу, и волей-неволей я анализировала: сколько раз Господь Бог даровал мне возможность произвести на свет младенца, а я совершала грех и не принимала этот дар. Может, это наказание? А может, наоборот, мой ангел-хранитель меня от чего-то уберегает? Может быть, мой выбор спутника жизни есть моя ошибка?
Мне делалось страшно от этой мысли. Я ведь так люблю моего голубоглазого кудрявого Мышака! Мы с ним всегда на одной волне, я чувствую его стопроцентную принадлежность мне. Он найдет меня на краю земли, спасет или погибнет вместе. На свете есть Он – и все остальные, потому что, когда я дышу им – я живу, а когда его нет рядом – я функционирую. Мой ребенок может быть только от него, и я любой ценой добьюсь этого.
Матвей Егорович уже полчаса безуспешно старался прикрутить оторвавшуюся верхнюю петлю от посудного шкафчика. Дверца держалась на честном слове и грозилась сорваться в любой момент на голову. Старик стоял на стуле и, чертыхаясь, упорно вкручивал отверткой маленький винтик. У Матвея Егоровича была старческая дальнозоркость, вблизи же он видел плохо. Винтик все время падал, и услужливая Алевтина Федоровна, его супруга, быстро находила винтик между щелями деревянного пола и подавала его мужу. Этот сизифов труд был тяжкой необходимостью, потому как больше помочь было некому – дети приезжали редко, а пригласить местных гастарбайтеров было не по средствам.
На участке залаяла собака Няф. Видимо, кто-то проходил со станции мимо ворот.
– Хозяева, дома есть кто? – донесся мужской голос с улицы.
Супруги удивленно переглянулись. К ним редко кто заходил – в основном все проходили мимо, даже не поворачивая головы, как будто этого дома и не было вовсе.
Матвей Егорович оделся и вышел на крыльцо.
– Чего вам? – не слишком любезно крикнул дед, махнув головой незваному гостю.
– Я – ваш местный участковый. Поговорить бы надо… Впустите? – улыбаясь, прокричал в ответ молодой человек в милицейской форме.
– Ну заходите, раз пришли, – недовольно проговорил старик и пошел открывать калитку.
Участковый зашел в дом, огляделся и, не раздеваясь, присел на стул возле печки. На коленях он держал черную папку с «молнией».
– Моя фамилия Блохин. Я ваш участковый, – снова представился милиционер и опять заулыбался. – У меня к вам будет пара вопросиков, – то ли утвердительно, то ли вопросительно сказал участковый.
– А по поводу чего? – равнодушно поинтересовался Матвей Егорович.
– Вы давно здесь проживаете? – не ответил на вопрос деда Блохин.
– Да уж давно, очень давно, уж и не помню сколько, – влезла в разговор Алевтина Федоровна. – А что, случилось что?
Милиционер загадочно помолчал и затем медленно, с оттяжкой произнес:
– Случи-и-илось, случи-и-илось… Вы соседей ваших справа хорошо знаете? Знакомы с ними?
Матвей Егорович сразу все понял, и неприятный холодок пробежал у него по спине. Он вспомнил тот жуткий вечер, избитую женщину и соседа с ружьем в руке.
– Да так, не очень знаемся… Пару раз сосед заходил к нам, про участок интересовался. Купить хотел. Но мы продавать не собираемся. Здесь прожили, здесь и помрем. А денег нам не надо – вон все на огороде растет – с запасом на зиму, можно так сказать…
Старик прищурился и снова спросил:
– А что случилось-то?
– Вы не слышали четыре дня назад какие-нибудь крики или шум драки? Может, выстрелы были или на помощь кто звал?
Милиционер выжидательно уставился на Матвея Егоровича. Тот молчал. Блохин перевел вопросительный взгляд на Алевтину Федоровну.
– Да, не помню я уж… вроде шумели там несколько дней назад, но кто их разберет: у них то салюты запускают, то танки какие-то подъезжают… – пробормотал наконец Матвей Егорович, пряча глаза.
– Какие танки? – не понял участковый.
– Да это Егорыч так машины ихние называет – с танками они схожие, – затараторила Алевтина Федоровна.
– Наверное, «Хаммеры»? – с уважением предположил милиционер.
Матвей Егорович безучастно промолчал.
Участковый снова заулыбался, достал бумагу из папки, положил ее на стол, вытащил из кармашка ручку и что-то стал писать.
– Значит, так, – произнес Блохин, закончив писать. – Пятнадцатого января вы находились дома. Вечером, между шестью и девятью часами, вы несколько раз выходили во двор, но никаких криков о помощи, драк и другого шума, доносившегося с соседнего участка, вы не слышали. Правильно?
– Погоди. Егорыч, а ты вроде говорил недавно – побил сильно сосед жену свою? С ружьем вроде за ней гонялся? – снова встряла в разговор Алевтина Федоровна. Ей очень хотелось, чтобы улыбчивый милиционер подольше у них задержался.
Участковый перестал улыбаться. Он серьезно посмотрел на Алевтину Федоровну и укоризненно сказал:
– Гражданочка, если не уверены, не надо наводить напраслину на людей. Ваш супруг же ясно сказал – ничего не было. Я правильно понял? – И Блохин выразительно посмотрел на старика.
Матвей Егорович по-прежнему молчал, глядя в одну точку в правом углу избы.
– Ну, вот и замечательно! – снова заулыбался милиционер и поднялся уходить. – Приятно было познакомиться. Будут какие жалобы – обращайтесь.
И он вышел за дверь. Матвей Егорович пошел его проводить до калитки.
Любопытная Алевтина подглядывала за ними, отогнув край ветхой тюлевой занавески, и видела, как мент, стоя возле ворот, что-то объяснял деду.
Матвей Егорович вернулся через десять минут, злой и хмурый.
– Чего он тебе говорил? – поинтересовалась Алевтина.
– А тебе какое дело?! – прикрикнул старик.
– Да просто… Чудно как-то. Вроде сосед наш недавно женился, молодая, ребеночек у них. Я ее часто вижу – с коляской гуляет, все песенки ему поет – симпатичная… Да и он не урод какой. Но рожа мне его всегда не нравилась – противный он какой-то, себе на уме, что ли… Ну и правильно, что ты этому милиционеру ничего не сказал – с крутыми вязаться никто не будет!
