дрожь, но вовсе не от пережитого – что-то сейчас произошло, трагическое и невозвратимое,

умершее и ещё живущее, нечто связанное с ощущением омерзения, беспомощностью и

болью – но это было только размытое чувство, которое никак не желало принять моё

сознание…Я лишь понимала, что всё это имеет отношение к Радуге.

Ко мне снова вернулась подвижность, и я почувствовала, как у меня по шее течёт кровь.

Насколько я знала, это не значило, что я стану вампиром – процесс обращения был

значительно сложней.

– Как вы, везучая девушка? – спросил Мир, обернувшись ко мне.

Я подозрительно посмотрела на него. О каком договоре он говорил Радуге?

– На этот раз моё везение связано с вами, – сказала я, зачерпнув воду из фонтана, чтобы

смыть с шеи липкую густую жидкость.

– Практически. Это было одолжение, – произнёс он, сняв с себя белый шелковый шарф и

протянув его мне.

– Одолжение кому?

Приняв шарф, я стала перевязывать рану. Мир не спешил отвечать, но, когда я вновь

повторила свой вопрос, улыбнулся и указал на что-то позади меня.

– Это он попросил меня.

Я оглянулась – через дорогу, на скамейке, я увидела силуэт какого-то молодого юноши; он

сидел, опустив голову. В руках его была зажжённая свеча, которая разливала вокруг себя

уютное тепло. Вокруг него столпились осторожные тени, они словно опасались подползать к

огню слишком близко, но были слишком очарованы светом, чтобы перестать любоваться им.

Наверно, почувствовав мой взгляд, юноша поднял голову, и через миг я поняла, что это был

дорогой и близкий мне человек.

Глава 12

Ты дорого, мой друг, заплатишь за ошибку,

Оскал клыков у льва принявши за улыбку.

Ас-Самарканди

То, чего я так боялась, случилось. К этому всё и шло, но я ещё верила, надеялась…Если он и

сможет простить меня, то мне точно никогда не избавиться от этой вины. Как я могла

допустить это? Я приблизилась к Саше, но была не в силах заговорить: в глазах стояли

слёзы. Только одно слово колотилось во мне в такт нарастающей солёной боли: “прости”.

Он улыбнулся мне своей знакомой прекрасной улыбкой, словно у него и в мыслях не было в

чём-то упрекать меня.

– Снова опоздал, – произнёс он виновато-ироническим тоном. – Долго ждала?

Я опустилась рядом с ним и, обхватив его руку и прижавшись головой к плечу, тихо

спросила Сашу:

– Зачем? Я и так принесла тебе столько разочарований.

– Что с тобой, Дождинка?

Он обнял меня одной рукой. Чувствуя на своей коже тепло свечи, тепло своего самого

близкого друга, мне совсем не хотелось думать о том, что мы натворили.

– Ты такая грустная, – сказал он. – Обещаю, если будешь хорошо себя вести, свожу тебя

завтра в Луна-парк.

Услышав это, я отстранилась от него и внимательней взглянула на своего друга: мне были

знакомы эти слова. Они были сказаны им в день, когда я опоздала на лекцию и строгий

профессор по физиологии не пустил меня в аудиторию. Я сильно расстроилась, хотя

понимала, что это мелочь. Просто незадолго до этого на время отступившая депрессия стала

вновь возвращаться, и ей хватило такой незначительной вещи для того, чтобы выбить меня

из колеи. Тогда я позвонила Саше, и ему удалось быстро успокоить меня, предостеречь от

возможной глупости. Почему он сказал это? Может быть, просто хотел напомнить о

прошлом? Я решила проверить.

– Ты понимаешь, что это за место? Как ты оказался здесь?

Он отвернулся, и весь его взгляд сосредоточился на свече.

– У меня мало времени – скоро ехать на работу. Давай пока погуляем по парку, покормим

птиц?

Он меня не слышал. Это было ещё больнее, чем осознать, что он умер из-за меня. Я

расплакалась навзрыд. Что я натворила? Я не могла поступить по-другому, но Саша не

должен был этого делать, я даже не предполагала…Саша стал нежно гладить меня по

волосам, шепча знакомые утешительные слова.

– Почему ты больше не пишешь стихов? – спросил он, когда я немного успокоилась. – Они

ведь помогали тебе.

Я не успела ответить, потому что в следующий момент внезапный порыв ветра задул свечу,

и Саша исчез, растворился в темноте, словно бестелесный призрак. Жестокий Город Дождя

не знает милосердия, он питается болью. Однако, наверно, мне стоит благодарить его за эту

короткую встречу. Мысли заторможено ползли в голове, словно отравленные мухи. Я

посмотрела в сторону фонтана – Мир уже ушёл. Нужно было возвращаться. Я миновала

старую усадьбу, стараясь не думать о том, что сегодня видела там, и свернула на тесную

улочку; меня немного удивило белье, сохнущее на натянутых между домами веревках:

сушить их так – сизифов труд, но, приблизившись, я поняла, что это были не жилые дома, а

бельё представляло собой лишь грязные обрывки, потрёпанные временем. Впереди я

услышала чьи-то шаги, и поспешно укрылась за мусорным баком. Опустившись на влажный

асфальт и поджав ноги, я упёрлась взглядом в решётчатое окно напротив меня, плотно

занавешенное старыми засаленными шторами. Оно находились так низко, что, думаю,

хозяину, живущему в том помещении, приходилось наклоняться, чтобы выглянуть на улицу.

Хотя, судя по всему, вряд ли там кто-то жил.

Мои мысли снова обратились к Саше. Бывают такие трогательные моменты, когда ты

видишь, насколько красив поступок, с восхищением созерцаешь его, проникаешься до слёз,

хотя понимаешь, что, в сущности, не веришь в него, что он противоречит твоим убеждениям

и отчасти кажется тебе глупым. И всё же ты живёшь им какое-то время, какое-то время тебе

нужно это волшебство. Например, фрагмент из советского фильма “Русалочка” по мотивам

одноимённой сказки Андерсона, где ведьма говорит русалочке: “Чему ты радуешься? Ты же

умрёшь сегодня. Ты что ни о чём не жалеешь?”, а она в ответ качает головой. Это трогает

душу, а вместе с тем всё это кажется бессмысленным. Так и поступок Саши. Он

одновременно вызывал у меня и сострадание и злость – злилась я не только на себя. Как он

мог так бездумно оборвать свою жизнь? Как мог вверить себя во власть какого-то глупого

любовного чувства, которое даже не было взаимно? Как мог пошатнуть мою уверенность в

том, что на своём пути я всё сделала правильно?..

Ещё никогда здешние люди не исчезали у меня перед глазами, но в этом месте были свои

законы, своя логика; каждый раз, когда мне казалось, что я изучила почти всю природу этого

города, он выкидывал что-нибудь новенькое. Возможно, он организовал нашу встречу,

преследуя какую-то конкретную цель? Однако Саша не сказал ничего существенного, мой

друг даже не понимал, что я говорю ему. Как большинство тут. Тем не менее, он узнал меня,

в нём были живы воспоминания. Он спросил, почему я больше не пишу стихов. Саша любил,

когда я читала их ему. Наверно, для меня это было своего рода спасением, пока я не

взглянула на искусство с другой стороны. Трудно сказать, что послужило этому точной

причиной – история с Ясей, или нечто свыше, посчитавшее, что мне это больше не нужно. И

всё же в искусстве есть что-то дьявольское. Оно может быть опасно. Это могут быть и

внутренние демоны, выпущенные писателем-творцом на волю (чтобы разобраться в

собственной природе, устройстве мироздания, или же просто бессознательно), которые

быстро становятся притягательными, обрастают плотью, набираются сил и ведут за собой

легионы душ по тёмной тропе заблуждений. Это может быть и губительная красота

поступка, преподнесённого так одухотворённо, так пламенно, что невозможно не повторить

его, как, например, в романе Гёте “Страдания юного Вертера”, который унёс немало жизней

своих читателей. Как правило, такое искусство рождается из душевных страданий,

страшного потрясенья, неприятии мира, бесконечной тоски… Подобно мукам Медузы