Мы приезжаем из Большого Города. Мы ехали всю ночь. У мамы красные глаза. Она несет большую коробку, а мы, два мальчика, несем по маленькому чемодану, в которых лежат наши вещи, и еще мы несем папин толстый словарь. Словарь мы несем по очереди, потому что у нас устают руки.

Мы идем долго. Дом бабушки далеко от станции, на другом конце Городка. Тут нет трамваев, автобусов или машин. Ездят только несколько военных грузовиков.

На улицах совсем немного людей. Городок очень тихий. От наших шагов по мостовой отдается эхо; мы идем молча, мама идет между нами.

Когда мы подходим к калитке бабушкиного сада, мама говорит:

— Подождите меня здесь.

Мы ждем немного, а потом входим в сад, обходим дом и приседаем под окном, из которого слышны голоса. Мама говорит:

— Дома стало совсем нечего есть, там нет ни хлеба, ни мяса, ни овощей, ни молока. Ничего. Я больше не могу кормить их.

Другой голос отвечает:

— И ты, понятно, тут же вспомнила обо мне. Десять лет ты обо мне и не думала. Не приезжала. Не писала.

Мама говорит:

— Вы знаете почему. Я любила отца.

Другой голос говорит:

— Да-да. А вот теперь ты вдруг припомнила, что у тебя и мать есть. Приехала вот и просишь помочь.

Мама говорит:

— Для себя я ничего не прошу. Я хочу только, чтобы мои мальчики пережили эту войну. Большой Город бомбят день и ночь, продуктов нет. Всех детей эвакуируют в деревню, к родственникам или даже к чужим людям — куда-нибудь.

Другой голос говорит:

— Так что ж и ты не отправила их к чужим людям, куда-нибудь?

Мама говорит:

— Это ваши внуки.

— Внуки? Да я их и не знаю. Сколько их?

— Двое. Два мальчика. Близнецы, двойня.

Другой голос спрашивает:

— А куда ты дела остальных? Что ты с ними сделала?

Мама спрашивает:

— Каких остальных?

— Суки приносят в одном помете по четыре или пять щенков. Обычно одного-двух оставляют, а остальных топят.

Другой голос громко смеется. Мама ничего не отвечает, тогда другой голос снова спрашивает:

— Отец-то у них есть? Ты ж не замужем, насколько мне известно. По крайней мере, на свадьбу меня не звали.

— Я замужем. Их отец на фронте. Я ничего о нем не слышала вот уже шесть месяцев…

— Ну так можешь, значит, поставить на нем крест.

Другой голос снова смеется. Мама плачет. Мы возвращаемся к калитке.

Мама выходит из дома с какой-то старухой.

Мама говорит нам:

— Вот ваша бабушка. Вы поживете у нее некоторое время — до конца войны.

Бабушка говорит:

— Ну, это, похоже, надолго. Да ничего: я им работу найду. Тут еда, знаешь, тоже с неба не падает.

Мама говорит:

— Я буду посылать тебе деньги. Их одежда — в чемоданах. А в коробке — одеяла и простыни. Ведите себя хорошо, ребятки! Я вам напишу!

Она целует нас и уходит. Она плачет.

Бабушка громко смеется и говорит:

— Скажите на милость — одеяла и простыни! Белые рубашечки, кожаные ботиночки! Ну, вы у меня еще узнаете, почем фунт лиха-то!

Мы показываем бабушке язык. Она только хохочет еще громче и хлопает себя по бедрам.

Бабушкин дом стоит в пяти минутах ходьбы от последних домов Городка. За ним уже ничего нет, только пыльная дорога, перегороженная шлагбаумом чуть дальше. За шлагбаум ходить запрещается, там стоит часовой. У него есть автомат и бинокль. Когда идет дождь, часовой укрывается в будке. Мы знаем, что за шлагбаумом, в лесу, — секретная военная база, а за базой — граница другой страны.

Вокруг бабушкиного дома — сад, он доходит до речки, а за речкой начинается лес.

В саду растут фруктовые деревья и разные овощи. В углу сада стоят крольчатник, курятник, свинарник и сарай для коз. Мы пробовали покататься на самой большой свинье, только не смогли на ней удержаться.

Овощи, фрукты, кроликов, уток и кур бабушка продает на рынке. Еще она продает утиные и куриные яйца и козий сыр. Свиней она отдает мяснику, а мясник расплачивается деньгами или ветчиной и копченой колбасой.

Еще у бабушки есть пес, чтобы охранять дом и сад от воров, и кот, чтобы ловить мышей и крыс. Кормить кота нельзя, потому что он должен все время быть голодным.

Еще у бабушки есть виноградник по ту сторону дороги.

Входят в дом через кухню, она большая и очень теплая. Огонь в печке горит весь день. Печку топят дровами. У окна стоит стол, а в углу — лавка. Мы спим на лавке.

Дверь из кухни ведет в бабушкину спальню, но она всегда заперта. В спальню заходит только бабушка и только ночью, чтобы спать.

Есть еще одна комната, и в нее можно попасть не только через кухню, но и прямо из сада. Ее занимает иностранный офицер. Дверь в его комнату тоже заперта.

Под домом есть погреб, полный припасов, а под крышей — чердак, куда бабушка больше не поднимается — с тех пор как мы подпилили ступеньки у приставной лестницы и она упала и сильно ушиблась. Вход на чердак — прямо над дверью в комнату офицера. Чтобы попасть туда, мы лазаем по веревке. На чердаке мы прячем Тетрадь, папин словарь и другие вещи, которые нам тоже приходится прятать.

Сейчас у нас есть свой ключ — мы сами его сделали, — который подходит ко всем дверям в доме. Еще мы просверлили несколько дырок в полу чердака. При помощи ключа мы можем свободно ходить по всему дому, когда никого нет, а через дырки мы можем наблюдать за бабушкой и офицером в их комнатах так, что они об этом не догадываются.

Бабушка — это мамина мама. Раньше, до того как мы приехали сюда, мы даже не знали, что мамина мама еще жива.

Мы зовем ее «бабушка».

Все остальные зовут ее Ведьма. А она зовет нас «сукины дети».

Бабушка маленькая и худая. На голове она всегда носит черный платок. Остальная ее одежда — темно-серая. Обувает она старые солдатские башмаки, а когда тепло — ходит босиком. Лицо у бабушки все в морщинах, коричневых пятнах и бородавках, из которых растут волосы. Зубов у нее не осталось — по крайней мере, их не видно.

Бабушка никогда не моется. После еды или выпив что-нибудь, она вытирает рот уголком платка. Панталон она не носит. Когда она хочет помочиться, она просто останавливается, не важно где, расставляет ноги и писает прямо на землю, под юбкой. Дома она, конечно, так не делает.

Бабушка никогда не раздевается. Мы наблюдали за тем, как она ложится спать. Она снимает юбку, а под ней еще одна юбка. Она снимает блузку, а под ней еще одна блузка. Потом она так и ложится в постель. Платок она не снимает.

Говорит бабушка мало. Правда, вечером она берет с полки бутылку и пьет прямо из нее. Потом она начинает разговаривать на каком-то языке, которого мы не знаем. Это не тот язык, на котором говорят иностранные солдаты, — это совсем другой, непохожий язык.

На этом языке бабушка задает себе вопросы и сама же на них отвечает. Иногда она смеется, иногда сердится и принимается кричать. Под конец она почти всегда начинает плакать, идет в свою комнату, спотыкается на ходу, потом падает на кровать, и мы еще долго, полночи, слышим, как она всхлипывает.

Мы должны выполнять свою часть работы, иначе бабушка не дает нам есть и не впускает на ночь в дом.

Но сначала мы отказываемся. Мы спим в саду, едим сырые овощи и фрукты.

Утром, еще до рассвета, мы видим, как бабушка выходит из дома. Она ничего не говорит нам. Она задает корм скотине и птице, доит коз, отгоняет их на берег речки и привязывает там к деревьям. Потом поливает огород, собирает овощи и фрукты и нагружает ими тачку. Еще она кладет в тачку полную корзину яиц, маленькую клетку с кроликом и курицу или утку со связанными ногами.