— Ну, Гарсиа! — Флинг захохотала, и тут же берег ответил эхом: это переливисто засвистели, раздув красные зобы, хвастливые птицы-фрегаты.
— Вот видишь, что ты наделал! Я переполошила всех птиц.
— Только птиц-самцов. Пусть привыкают к тому, что ты проделываешь это со всеми мужчинами, к какому бы виду животных они ни принадлежали.
Безупречно миниатюрные ноздри Флинг дрогнули, и она опустила ресницы на высокие скулы. Гарсиа готов был побожиться, что каждое животное на этом острове, где "каждой твари по паре", сейчас тянется к Флинг. Впрочем, животные наверняка ценят красоту и доброту не меньше, чем люди.
Гарсиа спрятал волосы девушки под влажный шиньон.
— У тебя ровно две минуты, чтобы занять место на площадке, — заорал Маркс. Под "площадкой" понималось то место в море, где вода доходит до колен.
— Секунду, Маркс, и мы готовы, — крикнул Гарсиа, нанося последний мазок. Она поистине была произведением искусства. Умереть и не встать — то, о чем она всегда его просила. Он подал Флинг белый, расшитый жемчугом " готтекский" купальник и поднял полотенце, чтобы она могла быстренько переодеться. Это был не костюм для плаванья, это было тоже произведение искусства — с шестью нитками жемчуга, свисающими с лямки, которая надевается на шею. В этом костюме определенно нельзя проплыть олимпийскую дистанцию, он — явление чистой моды. Единственные места, где можно было бы его надеть, — это окрестностибассейна в Палм-Спрингсе, Беверли-Хиллз или Акапулько.
— Эй, долго вы будете копаться? — Маркс, не выдержав, сам шел к ним с ожерельем от Дэвида Уэбба в руках. Он застегнул этот воротничок из трех ниток жемчужин южных морей и кристаллом горного хрусталя в центре на гибкой шее Флинг. Это был своеобразный гимн тому скалистому, экзотическому пейзажу с чудовищными зубцами, вырвавшимися из моря, на фоне которого ей предстояло сниматься.
Уже у воды Гарсиа нанес золотую пудру на ее высокие скулы и плечи, чтобы лучше поймать на них свет солнца. А Маркс водрузил на голову Флинг жемчужную восьмизубчатую корону. Флинг с поднятым вверх позолоченным эквадорским зеркалом в руке была похожа на Статую Свободы, сбежавшую в южные широты. Облака разошлись, солнце вспыхнуло, и манекенщица и вправду превратилась в Богиню Солнца, возникшую в океане, на самом экваторе, в центре земли, который вобрал в себя все ее тепло и загадочность планеты.
— Волшебное мгновение! — вскричал Маркс. Они все только что стали очевидцами и свидетелями чудесной метаморфозы и засняли еще один грандиозный кадр.
Все время, пока Флинг находилась перед камерой, она снова представляла себя в своей квартире, — стоящую на пьедестале и позирующую своему дорогому, любимому Кингмену.
— Снимок будет потрясающим, — просиял Гарсиа. — Мне не терпится вернуться домой и поднять расценки.
— Все могут отдохнуть, — объявил Маркс.
— Ты сказал, все могут перекусить, Маркс? — капризно переспросила Флинг. — Кое-кто здесь не на шутку голоден.
— Тебе известны правила, Флинг. Никакой еды на острове!
Гид-натуралист, когда информировал эту веселую банду манхэттенцев о том, что они не имеют права прикасаться к животным, запретил им также приносить с собой пищу, курить, ломать ветки, копать и брать с собой что-либо с островов. Единственное, что они могли оставить после себя на острове Баталоме, — это следы ног на песке.
— Но у меня в желудке поют петухи, — простонала Флинг.
— Отлично. Для следующего снимка мне как раз нужно, чтобы у тебя был втянутый живот. Где металлическое аквамариновое бикини?
Когда она принялась рыться в стопке из бикини, один из голодных ассистентов проворчал:
— Согласен стать хоть морской свиньей, лишь бы меня здесь накормили.
Измученная, голодная группа сейчас, пожалуй, с удовольствием слопала бы даже брошенные на песке яйца морских черепах.
— А теперь поехали, ребята. Еще один кадр, и мы сможем вернуться на корабль и перекусить. Флинг, тебе нравится этот снимок! Все, что от тебя потребуется, это лечь на песок у воды и дать детенышам морских львов возможность укусить тебя за кончик ноги.
Флинг обхватила себя руками, откинула назад голову, взвизгнув от радости:
— О-о! Спасибо!
— И еще. Гарсиа, надо, чтобы Флинг на этой фотографии была чуть светлее.
— Нет проблем, дружище. Пара пустяков. — Гарсиа кивнул головой и взглянул на прелестное дитя земли, самозабвенно прыгавшее в воде и играющее с морскими львами, в то время как жгучие лучи экваториального солнца немилосердно сжигали ее кожу. Даже с берега он мог заметить, что за эти несколько минут она стала еще более загорелой. — Порядок, Маркс… Светлее…
Он в высшей степени осторожно вошел в море, исполненный трепета, ибо ему предстояло вернуть на землю бесстрашную девушку, плавающую в компании двух, явно влюбленных в нее морских львов. На острове живет свыше пятидесяти тысяч таких тварей, и Гарсиа готов был поклясться, что половина из этого огромного стада уже движется сюда, чтобы поиграть с милой и естественной в каждом своем проявлении Флинг — их новой возлюбленной. Казалось, эти морские млекопитающие уже передавали из уст в уста весть о том, что здесь появилась несравненная Флинг.
Гарсиа перепугался до смерти, когда ему вслед бросился, как реактивный бомбардировщик, большущий самец. Гарсиа, выросший в испанских трущобах-джунглях Манхэттена, решил, что не в меру ретивый морской лев зашибет его до смерти. И вообще, такое скопление животных в одном месте он видел лишь в фильме Хичкока "Птицы" и с ужасом вспомнил ту сцену, где бедного Типпи Хедрена заклевали чуть ли не до смерти. Вам! Это уже ОН почувствовал удар в ногу и тут же с поразительной для окружающих скоростью потащил Флинг из моря на песок.
— Ой-ой-ой, Гарсиа! Это в самом деле было чудно! Они лаяли на меня, но так мило, будто предлагали руку и сердце.
— Да? Знаешь, Маркс налает на меня, если ты станешь хотя бы ЧУТЬ-ЧУТЬ темнее.
Он снова надел широкую соломенную шляпу с полями ей на голову и поспешно раскрыл зонтик, чтобы защитить Флинг от солнца, когда они замаршировали по песку, как Робинзон Крузо и его друг Пятница. И тут Гарсиа пришла в голову другая знаменитая картинка, знакомая каждому фанату фотодела: Пабло Пикассо, с голым черепом и загорелый до черноты, с большим зонтиком в руке, шагает по пляжу за высокой Франсуа Жило, охраняя свою любовницу и мать Паломы от горячего средиземноморского солнца.
Из этого должен был выйти фантастический снимок, по сути, снимок для обложки! Флинг в три четверти, волосы забраны назад в узел, на манер Грэйс Келли, ее точеные черты ласкает солнце, веки, тронутые смесью "Карменовской Лазурной" и "Ревлоновской Бирюзовой", полусомкнуты. Она лежит, растянувшись на песке, в аквамариновой бикини с одной лямкой, бикини, отражающем всю синеву морской голубизны. Даже Маркс не смог бы спланировать такой снимок. Как можно приказать четырем блестящим черным детенышам морского льва, важным и непрерывно извивающимся, приползти, понюхать ноги Флинг и лечь к ней на локти, приняв ту же самую позу в три четверти? Маркс с трудом удержался, чтобы не подбежать и не подвесить драгоценности на их лоснящиеся тела. Хотя это было бы потрясающе: жемчуг на черном бархате! Флинг же являла собой зрелище стоимостью в четыре миллиона долларов — за счет жемчуга южных морей и рубинов, щедро украшающих ее шею, запястья и мочки уха. У Маркса было два девиза относительно того, где следует размещать драгоценности: "Настоящая леди всегда носит сережки, даже если она на пляже" и "чем больше драгоценностей появится на страницах журнала, тем больше рекламы драгоценностей сможет он получить". Что касается Флинг, то Маркс знал волшебное слово, с помощью которого он мог зажечь соблазнительно-колдовское сияние в ее глазах.
— Кингмен, золотце мое, думай о Кингмене, — скомандовал он, и глаза Флинг загорелись таким огнем, что немного, и, казалось, начнут плавиться объективы камер, ибо в это мгновение она видела перед собой только Кингмена Беддла.
