"И все равно, через двенадцать минут она превратится в тыкву, — подумал он с сожалением, чувствуя, как в нем поднимается раздражение. — Почему Флинг надо прерывать нашу общую вечеринку?" — спросил он сам себя. Его все сильнее захлестывала обида — состояние души, которое никак нельзя было списать на его "диско-бисквит".

Что-то чудесное должно было произойти этим вечером — но не происходило. Фредерик тяжело рухнул на сиденье рядом с Флинг — та по-прежнему тянула его за рукав, ныла: "Кингмен, Кингмен", — и несуразно заламывала руки, словно пыталась найти с ним общий язык, перейдя на азбуку для глухонемых.

Фредерик медленно закипал. Он не мог и не хотел понять, почему Флинг не хочет продолжить вечеринку хотя бы до рассвета. Зато, по-видимому, ее хорошо понял барон.

— Тогда сразу домой, моя дорогая. — Голос барона прозвучал неожиданно мягко и подкупающе естественно. Он положил одну руку поверх другой и молчал. Можно было подумать, что его с детства приучили не показывать на людях своего разочарования.

"И это называется лучшая подружка, — подумал Фредерик. — Г…о бесчувственное, а не подружка. Перед ней один из богатейших, элегантнейших и красивейших мужчин мира, он ухаживает за ней… он холост, черт возьми! И она намерена все это бросить коту под хвост и умчаться домой чтобы всю ночь с трепетом ждать, не позвонит ли ей ее женатый кобель!" Фредерик, чья запутанная и далекая от чистоты родословная имела своим побочным результатом его потрясающе красивую внешность, и посадкой, и всем своим точеным лицом демонстрировал разочарование. Он сейчас походил на скорбящего серафима. Она отмахивается от холостого миллиардера-барона! А заодно от его замка в Баварии, завешенного раритетами и бесценными произведениями искусства, от единственно твердой валюты в эпоху, когда деньги все быстрее превращаются в мусор.

Всю эту информацию ухитрилась ему выложить Линн Маньюлус, пока кортеж из трех автомобилей ехал к дверям клуба.

Черт возьми! Флинг — вот она, вздыхает по соседству — готова в любое мгновение сорваться с места и смотаться, чтобы ждать звонка от образцового мужа и семьянина Беддла. Иногда Фредерик мечтал, чтобы он с его образцово-арийской внешностью был девушкой. Уж тогда бы он не упустил удобного случая! Если на то пошло, то в принципе такой случай сейчас представился. Они могли бы составить вместе неподражаемое интернациональное трио. Он бы неотступно сопровождал барона и Флинг во всех их разъездах и выездах: идет ли речь о пляже в Монако или об одном из фамильных замков. Они бы вместе проводили зимы, кружась в вихре светских балов: Венский Охотничий бал, Миланский Оперный бал. Трио, вальсирующее по Европе! Но пока они молча сидят в роскошном лимузине, и Флинг не пытается проявить к барону даже вежливого интереса. Вот-вот она сбежит из королевского дворца и наверняка не догадается оставить номер телефона или хотя бы свой хрустальный башмачок! Ладно, он может сделать это и за нее.

Голос барона пробудил его от грез.

— Надеюсь, Золушкины двенадцать ударов в колокол не распространяются также и на вас, Фредерик? Говард держит для нас столик в дансинге.

— Пусть держит до последнего. — Фредерик ухмыльнулся, заложив ногу за ногу. Вот те на! Чем же это они с бароном будут заниматься? Снимать девочек? Гип-гип-ура!

Когда серо-голубой "даймлер" остановился у дома Флинг, Фредерик выскочил за девушкой, чтобы в целости и сохранности доставить ее до дверей. Она возбужденно чмокнула его в щеку под уличным фонарем.

— Ты расстроен или что-то в этом роде? — Она похлопала его по плечу и озабоченно взглянула ему в глаза.

— Нет, не очень.

— Вот и хорошо. Как у меня вид? Сойдет для Кингмена, чтобы умереть и не встать?

— Да, да, мои славные губки. Он рухнет, как подкошенный, едва завидев тебя. — Фредерик подумал, что был бы рад, если бы все произошло так, как он описал.

— Стой-стой, дурачок! — Флинг, как всегда, умудрялась обходиться ограниченным набором слов. Но в этот вечер она была так красива, что слова были лишними. — Только не впутывайся в неприятности и не ходи в разные места, в какие, сам знаешь.

Она вздохнула, как мать, доведенная детьми до ручки.

— И не забудь принять свой калий. Эти ужасные Е-таблетки однажды сведут тебя в гроб.

Ее безразмерные губы сложились в обычный огромный рот. Рот, ради возможности прикоснуться к которому многие мужчины, не раздумывая, бросили бы и дом, и семью, и все на свете.

"Какая краля, — подумал он. — И какое бесчувственное г…о! Тратить время на женатого мужика! Девушки вроде Флинг, даже такие же потрясающие, как она, имеют на все про все лет шесть — это в самом лучшем случае. В этом деле нужно ковать железо, пока горячо. Коси коса, пока роса, пока не появились первые морщинки, не расплылись линии лица, не пожелтела кожа".

Дверь "даймлера" открылась, вновь принимая Фредерика в свои недра, и машина взяла курс в верхнюю часть города — в мир кожаных банкеток и дверей, в которые проходят только действительные члены клубов.

— Хозяин думает открыть филиал в Палм-Бич.

Фредерик нервно взглянул на часы. Внезапно он ощутил отсутствие Флинг, как инвалид чувствует отсутствие второй руки. Он говорил с бароном, а сам вспоминал, что Линн Маньюлус прошептала им на ухо в порядке предварительного знакомства: богатейший промышленник Германии, из тех, кого по пальцам пересчитать можно, да и в таком списке он будет в верхней строчке.

Он постучал пальцем по лоснящемуся деревянному подлокотнику и испуганно вскинул глаза, когда барон поднял трубку вдруг зазвонившего радиотелефона. Выражение досады на секунду появилось на прежде невозмутимом лице барона, и Фредерику бросилось в глаза, как красиво оно в потоке света, хлынувшего в "даймлер" от светофора.

Барон произнес в трубку несколько громких фраз, похожих на немецкие ругательства, а затем очень вежливо, тщательно выбирая слова на английском, как будто разговаривая с человеком, для которого английский — второй язык, обратился к Фредерику:

— Если вы ничего не имеете против… — И Фредерик инстинктивно почувствовал, что сейчас будет снова обманут. — …мы не поедем в клуб. Там появилась одна персона, с которой я предпочел бы не встречаться.

"Черт! Я так и знал! Флинг сбежала с бала, и никому не нужна ее сводная сестра". — Фредерик был убит, хотя сам себе не смог бы толком объяснить, почему он столь расстроен необходимостью до срока распрощаться с обществом этого так заинтриговавшего его мужчины.

Кончики бароновых губ еле заметно приподнялись.

— Еще рано, однако. Может, вы согласитесь пригубить бренди со мной в моей квартире? Я бы с огромным удовольствием вытащил на свет и показал вам мои последние приобретения с аукциона "Сотби". Они пока что даже не упакованы. Мне они безумно нравятся.

Фредерик не был гордецом, и сейчас, пожалуй, это был его козырь.

— Да, сэр, с удовольствием, — пропел он себе под нос, окрыленный этим приглашением, с интересом прикидывая, кто такой мог позвонить барону в его "даймлер" и отправить пить бренди в свою квартиру.

Ощущение большой нью-йоркской квартиры, скажет вам любой редактор "Архитектурного дайджеста", посетит вас только в том случае, если вы благополучна расположитесь внутри ее, отрешившись от вида грязных улиц и освободившись от необходимости созерцать эти вездесущие серые наружные стены, одинаково поглощающие солнечный и лунный свет и сумерки. Это все равно, что взломать серую породу и внутри обнаружить прозрачный сверкающий кристалл. С нью-йоркской квартиркойбарона Вольфганга фон Штурма все обстояло иначе. Едва шагнув из лифта в сопровождении суетящегося шофера в ливрее, Фредерик понял, что попал в рай для знатоков и коллекционеров искусства. Весь Манхэттен с его силуэтами освещенных изнутри небоскребов, казалось, сбился поплотнее, чтобы вписаться в стеклянное окно-стену двадцати четырех футов высотой, окно, до которого еще предстояло пройти не меньше ста футов по отполированному до блеска полу из мрамора и оникса. Как на ладошке, лежал весь Центральный парк, одетый в ожерелье из освещенных небоскребов.