Иногда во время остановок к нашему поезду пытались подойти любопытные штатские. Однако охранявшие нас солдаты держали их на почтительном расстоянии. Правда, я замечал иногда мрачный взгляд, который тот или иной советский гражданин бросал на тех, кто опустошил его страну и многим принес смерть. Но оскорбительных выходок против нас не было.

Я уже не помню, как долго мы ехали, пожалуй, двое или трое суток. Однажды утром мы остановились у вокзала, и нам предложили собрать вещи.

— Еще короткая поездка автобусом, и вы у цели, — сказал фельдмаршалу комендант поезда.

Так оно и оказалось. Мы проехали через какой-то город. При этом почти ничего не было видно. Это был небольшой провинциальный городок, какие мы видели в ходе военных действий.

Через несколько минут наш автобус остановился перед высокими закрытыми деревянными воротами. Справа от ворот стоял маленький деревянный домик. В обе стороны тянулся высокий забор с колючей проволокой. Мы находились у лагеря военнопленных в Красногорске под Москвой.

Начиналась настоящая лагерная жизнь.

Из караульного домика вышли комендант лагеря и дежурный офицер. Они предложили нам следовать за несколькими солдатами охраны. Справа показались три длинных барака. Слева вдоль лагерной улицы тянулся небольшой барак; как мы вскоре узнали, это была кухня. Дальше, по эту же сторону улицы, находились бревенчатый дом и один жилой барак. За ними виднелись несколько землянок.

Прибытие «сталинградских генералов» было, конечно, сенсацией для «старых» немецких военнопленных. Полные любопытства, они стояли перед кухней в фартуках и белых колпаках или выглядывали из окон бараков. В лагере, по-видимому, было не очень много народу.

На третьем бараке справа от дороги виднелась надпись «Амбулатория». Однако оказалось, что это здание имеет еще и другой вход. Мы вошли через него и в просторной комнате стали ждать, что будет дальше. Тем временем я смог немного осмотреться. На двери висел плакат на немецком языке. Под заголовком «Из приказа народного комиссара обороны» я прочел: «Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий, а государство германское остаются».

Эти же слова я слышал еще 31 января 1943 года во время встречи с генералом Шумиловым. Тогда они произвели на меня большое впечатление. Теперь же мне казалось, что это просто «пропаганда», впрочем, то же самое думали и генералы. Может быть, на меня повлияло многодневное пребывание вместе с ними; ведь большинство из них держалось надменно и замкнуто. Во всяком случае, в последующие месяцы и годы эти слова постоянно звучали в моих ушах.

После душа и дезинсекции нас распределили по баракам. Паулюс, Шмидт и я получили комнату в бревенчатом доме. Здесь в большой комнате жили шесть румынских генералов, в меньшей — три итальянских. Кроме того в лагере жили также пленные офицеры и рядовые. В амбулатории, руководимой советской женщиной-врачом, работали пленные немецкие врачи.

Сначала жизнь в качестве военнопленных таила в себе своего рода напряжение и ожидание. С некоторым волнением мы ждали чего-то неизвестного, неопределенного. Однако это чувство быстро исчезло благодаря размеренной жизни и привычке: подъем, трехразовое питание, прогулки, послеобеденный и ночной сон — таков был распорядок. Рано утром и поздно вечером по помещениям проходил дежурный офицер. Один раз в неделю мы шли в баню. Вообще гигиене и чистоте придавалось большое значение, слово «грязно» было одним из первых русских выражений, которому я научился от советской фельдшерицы, следившей за абсолютной чистотой в помещениях. Даже генералы серьезно относились к этой молодой женщине, когда она входила в комнаты и осматривала критическим взглядом пол, постели и окна.

В первые дни и недели разговоры велись преимущественно об обстоятельствах лагерных будней, об отдельных эпизодах битвы в окружении на Волге, о прежних событиях из личной жизни и о близких на родине. Сначала каждый старался твердо стать на ноги и привыкнуть к жизни в плену. Пока избегали разговоров на более глубокие темы: о причинах катастрофы на Волге, о ее влиянии на дальнейший ход войны, о нашей вине и соучастии в преступлениях Гитлера. Потому ли, что все мы еще испытывали своего рода умственный паралич, находились в состоянии шока, вызванного ужасами пережитого, или потому, что кое-кто сознательно избегал этого или же связывал со Сталинградом возможность трагического поражения Германии в войне против ненавистного ему большевизма.

Однако жизнь продолжалась, и война еще шла. Человек, обладающий хоть крупицей здравого смысла, не мог после ада битвы на уничтожение думать только о еде и предаваться воспоминаниям. Ему был необходим новый смысл жизни, новая точка опоры и настоящая надежда. Они должны были явиться результатом беспощадного, честного осмысливания личной жизни и того пути нашего народа, который привел нас к гибели. Следовало заняться изучением Советского государства, его общественного строя и его целей, прежде всего источников его мощи и силы, которые мы, очевидно, недооценили. В этой попытке осмысливания книга стала моим хорошим помощником.

В лагере имелась богатая библиотека с художественной и политической литературой на немецком языке. Ею заведовал немецкий унтер-офицер Бейер. Пользоваться ею никого не заставляли. Никому не давалось ни малейших указаний при выборе книг.

После того как наша жизнь снова вошла в колею и обычная пища для разговоров иссякла, я пошел в библиотеку посмотреть, что там есть. Вероятно, целую четверть часа я перелистывал каталоги, а затем попросил для Паулюса и Шмидта несколько романов и книг немецких классиков. Почти все военнопленные читали тогда только беллетристику.

Однажды, когда я уже сделался усердным читателем библиотеки, библиотекарь предложил мне несколько лежавших на столе брошюр. Это были пропагандистские материалы, направленные против Гитлера. Я знал, что офицеры почти не читают их, однако все же взял несколько брошюрок в руки, прочитал названия и небольшие отрывки. Их язык мне не понравился. Он прямо кишел словами «фашизм», «империализм», «милитаризм», «реваншизм». Мне показалось, что многие положения были лишены доказательств. Брошюры не представляли для меня интереса, и я не взял их с собой. Иначе обстояло дело с книгой в голубом переплете под названием «Страна социализма сегодня и завтра». Она содержала доклад ЦК на XVIII съезде ВКП (б) от 10 марта 1939 года.

Книга захватила меня, потому что я впервые узнал из нее о структуре общества, об экономике и культуре в Советском Союзе. Мне приходили на ум сравнения с Украиной, отсталость которой я видел во время Первой мировой войны, будучи молодым лейтенантом, адъютантом немецкой пехотной бригады. Я решил узнать больше о жизни Советского Союза, вообще о социализме. Напрашивалась также мысль заняться произведениями Маркса и Энгельса, потому что именно в них заключаются теоретические основы социализма. В школе я слышал их имена в связи с революцией 1848 года. В остальном я знал только, что Карл Маркс написал толстую книгу о капитале. Итак, я попросил в лагерной библиотеке дать мне «Капитал». Я читал, но смысла не понимал. Там встречались понятия, которых я не слыхал никогда в жизни. Для успешного изучения этой работы мне не хватало не только подготовки, но и желания. Разочарованный, я вернул книгу. С произведениями Фридриха Энгельса дело у меня пошло легче. Его исторические, особенно военно-исторические сочинения я читал с большим интересом.

Тогда я был еще далек от новой, твердой идейной точки зрения. Однако с первого же дня пребывания в плену я не относился к неисправимым, закоренелым последователям Гитлера. Я возмущался тем, что офицеры и генералы моего круга, в Сталинграде проклинавшие Гитлера и его систему, теперь как бы все забыли. Когда я однажды услышал, как два офицера приветствовали друг друга на лагерной улице громким и демонстративным «Хайль Гитлер!», то в первый момент был склонен подумать, что разум их помрачился. Однако вскоре я вынужден был убедиться, что многие генералы и офицеры, несмотря на поражение на Волге, остались фанатичными сторонниками гитлеровской войны. К ним относились генерал-полковник Гейтц и генерал-лейтенант Артур Шмидт, бывший начальник штаба 6-й армии. Некоторые столкновения, которые происходили у нас с ним за время совместной жизни, объяснялись его решительно положительным отношением к войне.