— Страшно слушать, что вы говорите!

— Нет, просто это для вас внове. Приходится смотреть прямо в лицо новым, непривычным истинам. И соответственно менять свои понятия. Однако порой это сильно осложняет жизнь.

Он сидел, сурово нахмурясь, словно придавленный необъяснимой усталостью.

— Хэйдок, — сказал я, — если бы вы подозревали, если бы знали, что некто совершил убийство, вы предали бы этого человека в руки закона или постарались выгородить его?

Воздействие этого вопроса превзошло мои ожидания. Хэйдок вспылил и бросил мне подозрительно и сердито:

— Почему вы это спросили, Клемент? Что у вас на уме? Выкладывайте начистоту.

— Признаюсь, я ничего определенного не имел в виду, — смущенно ответил я. — Но ведь мы сейчас только об убийстве и говорим. Я просто хотел узнать, как бы вы отнеслись к этому, если бы случайно угадали правду, вот и все.

Его гнев улегся. Он снова устремил взгляд прямо перед собой, как будто старался прочесть ответ на мучительную загадку, рожденную его собственным мозгом.

— Если бы я подозревал, если бы знал — я исполнил бы свой долг, Клемент. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Вопрос только в том, что бы вы сочли своим долгом?

Он взглянул мне в глаза, но я не смог ничего прочесть в его взгляде.

— Этот вопрос встает перед каждым человеком рано или поздно, Клемент. И каждый принимает решение лично.

— Значит, вы не знаете?

— Не знаю…

Я счел за благо переменить тему.

— Мой племянник — вот кто получает от всего этого бездну удовольствия, — заметил я. — Все забросил, рыскает в поисках следов и окурков.

Хэйдок улыбнулся.

— Сколько ему лет?

— Шестнадцать исполнилось. В этом возрасте трагедии всерьез не воспринимаются. В голове только Шерлок Холмс да Арсен Люпен.

Хэйдок задумчиво сказал:

— Красивый малый. А что вы с ним собираетесь делать дальше?

— Университет, боюсь, мне не по карману. Сам он хочет пойти в торговый флот. В военные моряки его не взяли.

— Да, жизнь там не сахар, но ведь он мог выбрать и похуже. Да, это еще не самое плохое.

— Мне пора бежать! — воскликнул я, бросив взгляд на часы. — Я почти на полчаса опаздываю к ленчу!

Когда я пришел, мое семейство как раз усаживалось за стол. Они потребовали полного отчета о том, чем я занимался утром, и я все им доложил, чувствуя, однако, что мой рассказ звучит как-то неинтересно, буднично.

Деннису, правда, очень понравился пассаж про телефонный звонок к миссис Прайс Ридли, и, когда я описывал нервное потрясение, которое потребовало успокоительного в виде терносливовой наливки, он так и покатывался со смеху.

— Так ей и надо, старой греховоднице, — заявил он. — Самая заядлая сплетница в округе. Жаль, что не мне пришло в голову позвонить ей и напугать до полусмерти. Слышь, дядя Лен, а не вкатить ли ей вторую дозу, как ты думаешь?

Я поспешно стал его убеждать даже и не думать об этом. Нет ничего опаснее, чем благие намерения молодежи, которая проявляет сочувствие и искренне старается помочь вам.

Настроение Денниса вдруг резко переменилось. Он нахмурился и напустил на себя вид светского льва.

— Я почти все утро провел с Летицией, — сказал он. — Знаешь, Гризельда, она и вправду очень огорчена. Не хочет показывать виду, конечно. Но она очень огорчена.

— Хотелось бы верить, — сказала Гризельда, тряхнув головкой.

Гризельда не особенно любит Летицию Протеро.

— По-моему, ты несправедлива к Летиции, вот что.

— Ты так думаешь? — сказала Гризельда.

— Сейчас почти никто не носит траур.

Гризельда промолчала, и я тоже. Деннис не унимался:

— Она почти ни с кем не может поделиться, но со мной-то она говорила. Эта история ее жутко взволновала, и она считает, что надо что-то предпринимать.

— Она скоро убедится, — сказал я, — что инспектор Слак разделяет ее мнение. Он сегодня собирается зайти в Старую Усадьбу, вполне вероятно, что от усердия в поисках истины он сделает жизнь тех, кто там живет, совершенно невыносимой.

— А как ты думаешь, в чем истина, Лен? — внезапно спросила моя жена.

— Трудно сказать, дорогая моя. Сейчас я вообще не знаю, что и думать.

— Ты, кажется, говорил, что инспектор собирается проследить, откуда тебе звонили, когда вызвали к Абботам?

— Да.

— А он сумеет? Ведь это очень трудно сделать, да?

— По-моему, вовсе не трудно. На центральном коммутаторе отмечают все звонки.

— О! — И моя жена надолго задумалась.

— Дядя Лен, — сказал мой племянник, — с чего это ты так набросился на меня сегодня утром, когда я пошутил, что ты, мол, хотел, чтобы полковника Протеро кто-то прикончил?

— А потому, — сказал я, — что всему свое время. У инспектора Слака чувство юмора отсутствует. Он принял твои слова за чистую монету, он может подвергнуть Мэри перекрестному допросу и выправить ордер на мой арест.

— Он что, не понимает, когда его разыгрывают?

— Нет, — сказал я. — Не понимает. Он добился своего теперешнего положения неустанным трудом и служебным рвением. У него не оставалось времени на маленькие радости.

— Он тебе нравится, дядя Лен?

— Нет, — сказал я. — Отнюдь. Я его терпеть не могу. Но не сомневаюсь, что в своей профессии он достиг многого.

— Как ты думаешь, он докопается, кто убил старика Протеро?

— Если не докопается, — сказал я, — то вовсе не от недостатка усердия.

В дверях возникла Мэри и объявила:

— Там мистер Хоуз вас спрашивает. Я его провела в гостиную. Вам записка. Ждут ответа. Можно словами.

Я развернул записку и прочел:

— Передайте, что я буду через полчаса, — сказал я Мэри. Потом пошел в гостиную, к Хоузу.

Я очень огорчился, увидев, в каком он состоянии. Руки у него тряслись, лицо нервно подергивалось. Судя по всему, ему полагалось лежать в постели — так я ему и сказал. Он настойчиво доказывал, что чувствует себя совершенно здоровым.

— Уверяю вас, сэр, я никогда не чувствовал себя лучше. Никогда в жизни.

Это так разительно противоречило действительности, что я не нашелся что ответить. Нельзя не почувствовать уважения к человеку, который героически сопротивляется болезни, но Хоуз зашел слишком далеко.

— Я пришел выразить вам свое глубокое сочувствие относительно событий, имевших место в вашем доме.

— Да, — ответил я, — приятного в этом мало.

— Ужасно, ужасно. Кажется, они освободили мистера Реддинга из-под ареста?

— Да. Произошла ошибка. Он, э-э, довольно необдуманно оговорил себя.

— И полиция окончательно уверилась в его невиновности?

— Безусловно.

— Могу ли я спросить — почему? Разве… то есть… Подозрение пало на кого-то другого?

Мне никогда бы и в голову не пришло, что Хоуз может так заинтересоваться перипетиями расследования убийства. Может быть, причина в том, что сие произошло в доме священника? Он выпытывал подробности, как заправский газетчик.

— Не думаю, чтобы инспектор Слак посвящал меня во все свои соображения. Насколько мне известно, конкретно он пока не подозревает никого. Он занят расследованием.

— Да, да, разумеется. Но вы могли бы вообразить, что кто-то способен на такое черное дело?

Я покачал головой.

— Полковник Протеро не пользовался особой любовью, я знаю. Но убийство! Для убийства нужны очень серьезные основания.

— Надо полагать, — сказал я.

— А у кого могли быть настолько серьезные основания? Полиция знает?

— Не могу сказать.

— У него могли быть враги, если подумать. Чем больше я размышляю над этим, тем более убеждаюсь, что у такого человека обязательно должны быть враги — у него была репутация сурового судьи.