– Правда, – подтвердил Петер.

Хайди вдруг страшно заинтересовалась школой и буквально засыпала Петера вопросами, что там да как. За этим разговором, в котором Петер волей-неволей принял участие, прошло довольно много времени, и он успел обсохнуть. Мальчику вообще было очень трудно облекать свои мысли и представления в подходящие к случаю слова, но особенно тяжко ему пришлось сейчас, потому что едва он успевал кое-как, с грехом пополам, ответить на один вопрос, как у Хайди наготове были уже два или три новых, совершенно неожиданных вопроса, да еще таких, на которые не ответишь междометием, а надо, хочешь не хочешь, складывать целую фразу.

Во время этой беседы дедушка сидел совсем тихо, только уголки рта иной раз подрагивали от смеха – верный признак того, что он внимательно слушает.

– Ну что ж, генерал, ты, можно сказать, побывал под огнем неприятеля и теперь нуждаешься в подкреплении, пошли, да не отставай на марше!

С этими словами старик поднялся и достал из шкафа еду для ужина, а Хайди пододвинула стулья к столу. У стены стояла лавка, тоже сработанная дедушкой. С тех пор как у него поселилась Хайди, он стал то тут, то там устраивать какие-то сиденья на двоих, потому что Хайди все время старалась держаться поближе к дедушке, сидел ли он, стоял или шел куда-нибудь. Таким образом, сейчас всем троим было куда сесть. Петер вытаращил свои круглые глаза при виде большущего куска вяленого мяса, который дед положил ему на толстый ломоть хлеба. Давненько мальчик так не ужинал. Когда с чудесной трапезой было покончено, за окном уже стало смеркаться и Петер собрался в обратный путь. Сказав «Доброй ночи» и «Спаси вас Бог!», он направился к двери, но вдруг обернулся и добавил:

– Я еще приду, в воскресенье, стало быть, через восемь дней, а ты должна сходить к бабушке, она велела.

Для Хайди это явилось опять чем-то новым и интересным – подумать только, она должна к кому-то пойти! Уже наутро первыми ее словами были:

– Дедушка, мне обязательно нужно вниз, к бабушке, она меня ждет.

– Сейчас слишком много снегу навалило, – возразил дед.

Но эта мысль накрепко засела в голове у Хайди. Бабушка велела ей передать, что она должна пойти к ней! Дня не проходило, чтобы она по пять-шесть раз не приставала к деду:

– Дедуля, мне надо вниз, к бабушке, она меня ждет! Мне правда надо к ней!

На четвертый день, когда ударил такой мороз, что сухой снег громко скрипел при каждом шаге, а солнышко смотрело в окно прямо на высокий стул Хайди, которая как раз завтракала, девочка вновь обратилась к деду:

– Ну уж сегодня, дедушка, я непременно должна пойти к бабушке, она уже так давно ждет.

Старик встал из-за стола, поднялся на чердак и принес вниз большой мешок, служивший Хайди одеялом.

– Ну пошли! – сказал он.

Вне себя от радости девочка выбежала из хижины на улицу, в блистающий снежный мир. В старых елях сегодня было совсем тихо. На их разлапистых ветвях лежал ослепительный снег, и все кругом искрилось и сверкало. Захваченная этой красотой, девочка воскликнула:

– Дедушка, дедуля, иди скорей сюда! Смотри, сколько на елках серебра и золота!

Дедушка пошел в сарай и вынес оттуда санки. С одной стороны к ним была приделана палка, при помощи которой, сидя на плоском сиденье, можно было задавать санкам нужное направление, упираясь в снег то одной, то другой ногой. Налюбовавшись по требованию Хайди заснеженными елями, старик уселся на санки, посадил девочку впереди себя, укутал ее поплотнее в мешок, чтобы не замерзла, крепко прижал к себе левой рукой, а правой взялся за палку и оттолкнулся обеими ногами.

Сани с такой скоростью понеслись с горы, что Хайди почудилось, будто она, точно птица, летит по воздуху. Девочка завизжала, и тут же сани остановились точнехонько перед хижиной Козьего Петера.

– Ну, теперь ступай в дом, а как начнет темнеть, выйди опять на дорогу.

Он повернулся и пошел обратно, волоча за собою сани.

Хайди храбро открыла дверь и вошла в хижину. Она попала в кухню, черную от копоти, где стояли плита да небольшая полка с мисками. Девочка увидела еще одну дверь, открыла ее и очутилась в тесной горнице. Это не была пастушья хижина, как у ее деда, где имелись только одна большая комната да чердак, нет, это был старый крохотный домишко, где все было тесным, узким и убогим. Едва ступив в горницу, Хайди очутилась возле стола, за которым сидела женщина и штопала Петерову фуфайку. Хайди сразу эту фуфайку признала. А в углу за прялкой сидела маленькая сгорбленная старушка. Хайди мгновенно все сообразила, подошла к старушке и сказала:

– Здравствуй, бабушка, вот я и пришла к тебе, а ты, верно, думала, что я еще не скоро приду?

Старушка подняла голову и нащупала протянутую ей руку. Крепко сжав ее, она немного подумала, а потом спросила:

– Так ты и есть та девочка, которая живет наверху, у Горного Дяди? Хайди?

– Да. Это меня дедушка привез на санках!

– Да как же такое возможно? У тебя ручка совсем теплая! Бригитта, скажи, неужто же Горный Дядя сам привел девочку?

Штопавшая фуфайку мать Петера по имени Бригитта встала из-за стола и с любопытством оглядела Хайди с ног до головы. Потом сказала:

– Не знаю, матушка, может, ребенок что и путает насчет Горного Дяди.

Но Хайди, решительно взглянув на женщину, твердо заявила:

– Ничего я не путаю. Я прекрасно знаю, кто меня сюда привез и кто меня завернул в одеяло, – это мой дедушка.

– Знаешь, Бригитта, похоже, Петер нам все лето дело говорил, а мы-то ему не верили, думали, он придумывает, – сказала бабушка. – Да и кто бы поверил, что такое возможно? Я-то думала, ребенок и трех недель там у него не проживет. А как она выглядит, Бригитта?

Бригитта между тем основательно разглядела девочку и вполне могла уже рассказать, как она выглядит.

– Она, мама, крепкого сложения, как и Адельхайди, – отвечала дочь. – Но глаза у нее черные и волосы кудрявые, как у Тобиаса и у самого Горного Дяди. По-моему, она похожа и на отца и на мать одновременно.

Хайди тоже зря времени не теряла: она внимательно огляделась кругом и все хорошенько рассмотрела.

– Знаешь, бабушка, вот тут ставень все время стучит. Дедушка забил бы один гвоздик, и он бы перестал хлопать, а то ведь так стекло может разбиться. Вот, смотри, опять хлопает!

– Ах, дитятко, смотреть-то я и не могу, зато слышу хорошо, и не только как ставни хлопают.

– У нас тут, как ветер дует, все скрипит и трещит да во все щели задувает. Все еле держится, а ночью, когда дочка с внуком спят, мне иной раз так боязно бывает, вдруг крыша обвалится и прибьет нас всех насмерть. И некому у нас хоть что-нибудь починить, Петер ничегошеньки в этом не смыслит.

– А почему ты не видишь, как ставень хлопает, бабушка? Смотри, вот опять, опять!

И девочка ткнула пальцем в непослушный ставень.

– Ах, дитятко, я вообще ничего не вижу, совсем ничего, а не только этот ставень, – пожаловалась старушка.

– А если я выйду и совсем открою ставни, тогда здесь будет светло и ты сможешь видеть, а, бабушка?

– Нет, деточка, и тогда я ничего не увижу, я уж никогда света белого не увижу!

– Нет, бабушка, если ты выйдешь из дому, на снег… он такой белый-белый, ты непременно его увидишь, пойдем со мной, я так хочу тебе его показать.

Хайди схватила старушку за руку и уже собралась потянуть ее за собою. Ведь это так страшно, что бабушка совсем ничего не видит!

– Оставь меня, добрая душа, мне везде будет темно, что на белом снегу, что на ярком солнышке, свет не достигает больше моих глаз.

– Значит, надо подождать до лета, бабушка, – пролепетала Хайди, все еще испуганно пытаясь найти хоть какой-то выход. – Я думаю, летом, когда солнышко так сильно греет, а вечером желает горам доброй ночи и все кругом такое красное, прямо огнем горит, а желтые цветочки блестят, как золотые… тогда-то уж тебе будет светло?

– Нет, деточка, я больше никогда не смогу увидеть ни огненных гор, ни золотых цветов. Для меня на земле повсюду только мрак.