Его дружба с Экройдом всегда несколько удивляла меня. Это два совершенно непохожих друг на друга человека. Подружились они рано, в юности, и хотя их пути разошлись, дружба — сохранилась. Примерно один раз в два года Блант проводит по две недели в Фернли, а итог — множество голов животных с удивительными рогами и застывшими стеклянными глазами, которые привлекают ваше внимание сразу же, как только вы ступите на порог дома. Эти трофеи — постоянное напоминание о дружбе хозяина дома с Блантом.

Блант вошел в комнату свойственной ему одному неторопливой мягкой поступью. Это человек среднего роста, очень коренастый и крепко сложенный. Его лицо, почти цвета красного дерева, странно невыразительно, а серые глаза словно постоянно наблюдают за чем-то очень отдаленным… Говорит он мало, и то, о чем он говорит, произносится отрывисто, словно слова расстаются с ним против его желания.

Утвердительно спросив в обычной своей отрывистой манере «Как поживаете, Шеппард», он установил свою коренастую фигуру прямо напротив камина и стал смотреть поверх нас. Так, будто увидел где-то там, в своем Тимбукту, нечто чрезвычайно заинтересовавшее его…

— Майор Блант, — позвала его Флора, — я хочу, чтобы вы рассказали мне об этих африканских предметах. Я уверена, вы знаете, что это такое.

Опасаясь, что миссис Экройд снова затеет свой разговор о дарственной записи, я поспешил заговорить о новом виде сладкого горошка. Мне было известно, что есть новый вид сладкого горошка, ибо я прочитал о нем в то утро в «Дейли мейл». Миссис Экройд ничего не смыслит в садоводстве, зато она принадлежит к женщинам, стремящимся любой ценой доказать, что они в курсе событий, и что они тоже читают «Дейли мейл». Эту умную беседу мы и вели до самого прихода Экрой-да и его секретаря, после чего Паркер пригласил всех к столу.

За столом я оказался между миссис Экройд и Флорой. Блант восседал по другую сторону миссис Экройд, а Джоффри Реймонд — рядом с ним. Обед прошел невесело. Экройд был явно озабочен. Выглядел он плохо и почти ничего не ел. Разговор поддерживали мио-сис Экройд, Реймонд и я. На Флору, очевидно, действовала подавленность дяди. А Блант впал в свое привычное молчание.

Как только закончился обед, Экройд взял меня под руку и отвел в свой кабинет.

— После кофе нас здесь никто не потревожит, — объяснил он. — Я попросил Реймонда позаботиться, чтобы нам не мешали.

Я незаметно наблюдал за ним. Было видно, что он чем-то очень взволнован. С минуту или две он шагал взад-вперед по комнате, потом, когда Паркер вошел с подносом, опустился в кресло перед камином.

Кабинет был удобным помещением. Одну из его стен занимали книжные полки. Высокие кресла обиты темно-синей кожей. У окна — большой письменный стол, на котором лежали подшитые и аккуратно надписанные деловые бумаги. На круглом столе — множество газет и журналов.

— У меня опять эти боли после еды, — небрежно заметил Экройд, отпивая кофе. — Вы должны дать мне еще своих таблеток.

Меня поразило его старание создать впечатление, будто наша встреча носит чисто медицинский характер. Я повел себя соответственно.

— Я так и думал. Я принес их с собой.

— Добрый человек! Дайте же их.

— Они у меня в саквояже в холле. Я сейчас принесу.

— Не беспокойтесь, — остановил он меня, — их принесет Паркер. Паркер, принесите саквояж доктора.

— Хорошо, сэр.

Паркер вышел. Я собирался заговорить, но Экройд предупредительно вскинул руку.

— Подождите! Разве вы не видите: мои нервы в таком состоянии, что я с трудом себя сдерживаю?

Я отлично это видел, и мне было не по себе. Различные предчувствия одолевали меня.

Экройд тотчас же продолжил.

— Проверьте, пожалуйста, закрыто ли окно, — попросил он.

Несколько удивившись просьбе, я встал и подошел к окну. Это окно было не французское, а обычное, подъемного типа. Тяжелые шторы из синего бархата задернуты, но само окно в верхней части — открыто. Я все еще стоял у окна, когда в комнату вошел Паркер с моим саквояжем.

— Все в порядке, — сказал я, возвращаясь.

— Вы задвинули шпингалет?

— Да, да! Но что с вами, Экройд? — дверь за Паркером только что закрылась, иначе я не задавал бы этого вопроса. Прежде, чем ответить, Экройд с минуту молчал.

— Я в аду, — произнес он медленно. — Да оставьте вы эти проклятые таблетки! Я говорил о них только для Паркера. Слуги так любопытны! Подойдите сюда и садитесь. Дверь тоже закрыта?

— Да. Нас не смогут подслушать, не волнуйтесь.

— Шеппард, никто не знает, что я пережил за эти двадцать четыре часа. Если чей-нибудь дом когда-либо вдруг рассыпался на обломки прямо на глазах у своего хозяина, так это именно я сейчас стою среди обломков своего дома! Дела Ральфа — это последняя капля. Но теперь не об этом. Здесь совсем другое… Совсем другое! Я не знаю, что мне делать. Но я должен решиться.

— Что же вас беспокоит?

Минуту или две Экройд молчал. Казалось, он не хотел начинать. Когда же он вновь заговорил, его вопрос оказался для меня полной неожиданностью. Я ожидал всего, но не этого.

— Шеппард, вы посещали Эшли Феррарса во время его последней болезни, не так ли?

— Да.

Казалось, сформулировать следующий вопрос ему было еще труднее.

— Вы никогда не подозревали… вам никогда не приходило в голову, что… ну, что его могли отравить?

С минуту или две я молчал. Затем решил, что сказать. Роджер Экройд — это не Каролина.

— Я скажу вам правду, — ответил я. — В то время у меня еще не было никаких подозрений, но с тех пор как… В общем, внушила мне эту мысль моя сестра Каролина во время совершенно праздного разговора! И с той минуты я не в состоянии выбросить все это из головы. Но предупреждаю, у меня все же нет никаких оснований для таких подозрений.

— Он был отравлен, — сказал Экройд. Произнес он это мрачным, отчужденным голосом.

— Кем? — глухо спросил я.

— Своей женой.

— Откуда вам это известно?

— Она сама мне сказала.

— Когда?

— Вчера! Боже мой! Вчера! А кажется, что прошло уже десять лет…

С минуту я ждал, а потом вновь он продолжил.

— Вы понимаете, Шеппард, я говорю вам это по секрету. Это не должно идти дальше. Мне нужен ваш совет. Я не могу носить весь этот груз один. Я не знаю, что делать!

— Вы можете рассказать все по порядку? Для меня многое не ясно. Как пришла миссис Феррарс к мысли сделать вам это признание?

— Это было так… Три месяца назад я предложил миссис Феррарс выйти за меня замуж. Она отказалась. Я сделал вторичное предложение, и она согласилась, но не позволила мне объявить о нашей помолвке до окончания ее годичного траура. Вчера я заходил к ней и напомнил, что со времени смерти ее мужа прошел уже год и три недели, и больше ничто не должно препятствовать тому, чтобы наша помолвка стала всеобщим достоянием! Я заметил ей, что в последние дни она очень странно себя ведет. И она вдруг окончательно сломалась! Она… она рассказала мне все. О своей ненависти к животной грубости мужа, о растущей любви ко мне и… об ужасном средстве, которое она избрала. Яд! Боже мой! Это было хладнокровное убийство.

На лице Экройда я видел отвращение и ужас. Миссис Феррарс, наверное, видела все это тоже. Экройд не принадлежал к числу тех великих влюбленных, которые ради любви могут простить все. Он — из числа обстоятельных и положительных граждан. И все благотворное и здоровое, что было в нем, его законопослушание и добродетель, должно быть, оттолкнули его от Феррарс в самый критический для нее момент, в момент откровения.

— Да, — продолжал он тихим монотонным голосом, — она во всем призналась. И мне кажется, что существует какая-то личность, которая обо всем знала, шантажировала ее и получала от нее крупные денежные суммы. Все это доводило ее чуть ли не до умопомешательства!

— Кто был этот человек?

Перед моими глазами вдруг возник образ Ральфа Пэтона и миссис Феррарс, идущих рядом. Он склонил к ней свою голову… Я почти физически ощутил внезапный толчок волнения. Подумать только… Нет, это невозможно. Я вспомнил, как он приветливо встретил меня днем. Абсурд!