Несмотря на относительно спокойный темп работы, по возвращении домой Паула чувствовала себя как выжатый лимон. Ральф хвалил ее, говорил, что у нее настоящий талант. С довольной улыбкой ведущего какого-нибудь телевизионного кафе он рассказывал съемочной группе, какой отличный выбор сделал, вытащив Паулу из «телевизионного болота». Таким тоном, словно спас ее от передозировки наркотиков на городской площади.

Когда Паула, закончив изучение очередной сцены, уселась перед телевизором, без особого интереса переключая каналы, она почувствовала, как внутри ее зарождается что-то похожее на уверенность. Черт побери, она неплохо справляется! Ральф так сказал. Она не какой-нибудь ноль без палочки, которому под силу работать разве что в службе озеленения или на сортировке почты. Она актриса. Мысль показалась такой дурацкой, что Паула не удержалась от смеха. До сих пор она воспринимала себя как человека, которому выпал шанс сыграть роль в кино. Слово «актриса» предназначалось для таких, как Генриэтта.

Пауле нестерпимо захотелось поделиться с кем-нибудь своими переживаниями. Просто рассказать, как она рада, но, как только она представила себе тех, с кем можно поговорить, желание поделиться испарилось. Анна, с которой, казалось бы, наиболее естественно было все обсудить, автоматически вычеркивалась из списка вероятных кандидатов. Паула не испытывала ни малейшего желания беседовать о младенце, прежде чем перейти к разговору по существу. А Ракель, по-прежнему не одобрявшая выбора Паулы, сделала бы все возможное, чтобы заставить ее спуститься с небес на землю. Возможно, отец ее смог бы понять, пусть он и не выразил особой радости по поводу того, что дочь отказалась от хорошего образования в пользу киносъемок. Однако мысль о том, что трубку может взять Анита, удержала Паулу от звонка.

Оставалось только забраться в постель и предаться мечтам о всевозможных призах, включая «Оскара», а там, глядишь, о роли в голливудском проекте. Раздумывая об Антонио Бандерасе и Вуди Харрельсоне, которого Паула почему-то считала почти неприлично привлекательным, она заснула. А когда наутро проснулась от звонка будильника, мечты о кинопоцелуях и гламурных приемах были уже далеко позади.

– Нет! Нет, говорю! – Ральф топнул ногой. – В третий раз говорю: Сандра не сердита, не расстроена, не взволнованна. Она еще ничего не поняла. Забудь про чувства! Прекрати играть как на сцене! – добавил он, показывая, что не шутит.

Паула сглотнула. Весь день Ральф был недоволен ею. Ничего ему не нравилось. Она переигрывала, неправильно понимала сценарий, гримасничала. Несколько раз Паула была готова расплакаться, но Генриэтта отвела ее в сторону и мягко, но убедительно объяснила, что если режиссеры кого-то и презирают, то это плачущих актеров.

– Оставь слезы Сандре, – сказала она, гладя Паулу по щеке.

Паула сделала глубокий вдох, сосредоточившись на пятнышке – вероятно, от кофе – на рукаве серой кофты.

– Готова, – сказала она, поднимая голову.

Ральф еле слышно пробормотал, что здесь он решает, кто и когда готов, но развивать тему не стал, за что Паула была ему очень признательна.

Четвертая попытка оказалась более удачной. Во всяком случае, Пауле показалось, что она нашла тот нейтральный тон, о котором бесконечно повторял Ральф, и едва заметное подмигивание Генриэтты свидетельствовало, что интонация нравится не только Пауле. Ральф не зааплодировал, но, по крайней мере, не ругался, он казался вполне довольным сценой, но тут вдруг заговорил Йокке, звукооператор.

– Кажется, у нас неполадки со звуком, – сказал он, снимая наушники, и принялся колдовать над черным ящиком, стоящим рядом.

Ральф испустил стон.

– Сцена записана? – спросил он усталым голосом.

Помолчав несколько секунд, Йокке снова надел наушники, продолжая что-то подкручивать.

– Увы, – констатировал он спустя некоторое время. – Придется переснять, какая-то накладка.

– Накладка? – прошипел Ральф. – И долго она продолжалась? Мы что же, целый день впустую проработали?

Если Йокке и обиделся, то виду не подал.

– Надо отслушать материал, – сказал он. – На всякий случай, но я не думаю, что будут проблемы.

Ральф напрягся:

– Сколько на это надо времени?

– Полчаса.

– Ладно. Перерыв на полчаса, – сообщил Ральф группе, и Паула с облегчением потянулась. В последние часы на съемочной площадке ей пришлось выложиться, так что она заслужила небольшой отдых. – Паула, пойдем со мной, – раздалось над самым ухом, когда она направилась к корзине с фруктами, стоящей на столе неподалеку. Обернувшись, Паула увидела, Ральфа, удаляющегося в соседнее помещение, и медленно последовала за ним.

– Что с тобой? – спросил он без обиняков, облокотившись на скамью и скрестив руки на груди. – Последние дни ты похожа на девочку из драмкружка. Скованная, бесчувственная, театральная… – Ральф умолк, глядя на Паулу.

– Э-э… я… – Паула не знала, что сказать. Она ведь просто пыталась быть настоящей актрисой.

Ральф прервал ее лепет.

– Это что, любительская болезнь напала?

Любительская болезнь? Паула никогда не слышала такого выражения. Ральф продолжил уже более мягким тоном.

– Ты не должна быть актрисой, – последнее слово он произнес с нарочитой театральностью. – Я выбрал тебя потому, что ты хороша как есть. Если бы мне нужна была актриса, я не стал бы искать ее в приемной какой-то тухлой телепередачи…

– В редакции…

– Что?

– В редакции. Я работала не в приемной, а в редакции, – упрямо произнесла Паула. Ральф не имеет права унижать ее только потому, что он режиссер.

Он равнодушно пожал плечами.

– Ну, в редакции. – Сделав паузу, Ральф продолжил: – Если тебя это утешит, могу сообщить, что я видел такое и раньше. Любители, которые хотят в одночасье превратиться в актеров. Забудь. Я знаю, что ты можешь быть Сандрой, не играя ее. Понимаешь? Играть можно, когда у тебя уровень Генриэтты. Она здесь потому, что она одна из лучших актрис в стране. А ты здесь потому, что ты моя Сандра. Понимаешь? – повторил он еще мягче.

– Думаю, да.

Паула чувствовала себя глупо. Ральф, несомненно, был прав. Успех последних дней вскружил ей голову, и ей хотелось стать еще лучше, сделать еще один шаг в нужном направлении. Паула вспомнила старую поговорку о том, кто хочет все и сразу… Но не успела додумать эту мысль, как в помещение заглянула Карина:

– Йокке говорит, теперь все в порядке. Переснять нужно только последнюю сцену.

– Хорошо, мы идем, – кивнул Ральф Карине, которая тихо прикрыла за собой дверь. Ральф оставил скамейку, на которую опирался во время разговора, и Паула, слушавшая наставления, сидя на стуле, поднялась и последовала за ним. Вдруг Ральф шагнул к Пауле и обнял ее. – Все будет хорошо, – сказал он. – Положись на меня. – Секунду он смотрел прямо ей в глаза. Затем, резко отпустив, повернулся и направился обратно в студию.

В пятницу Паула была свободна, что ее вполне устраивало. Несмотря на нагоняй от Ральфа, неделя для нее закончилась на светлой ноте. Остановиться на полпути между никем и кинозвездой оказалось если не безболезненно, то, во всяком случае, поучительно.

Вечером Паула позвонила отцу. В пятницу Анита обычно помогала подруге, которая держала магазин одежды – или «бутик», как говорила Анита, – так что риск, что трубку поднимет она, был невелик. Ответил и в самом деле отец.

– Как хорошо, что ты позвонила, – сказал он так радостно, как радуются только родители взрослых детей, когда те им звонят. – Ты пойдешь с нами завтра?

Паула задумалась. Общаться целый день с Анитой – удовольствие сомнительное, но, с другой стороны, парк аттракционов не предполагал особо тесного общения. А Ребекке и Александру, им только дай заманить сводную сестру на какие-нибудь жуткие карусели.

– Да, пойду, – ответила она, и голос отца стал еще радостнее, как это бывает, когда взрослые дети идут навстречу своим родителям:

– Отлично! Отлично! Мы, наверное, поедем на электричке – ехать на Юргорден на машине не очень удобно. Встретимся у входа в парк… в двенадцать?