Медсестра попросила их подождать, пока она сходит за врачом. Врачу было на вид лет пятьдесят с небольшим. Примерно того же возраста, что и Свен, но покрепче. Он посмотрел на них серьезным взглядом:

– Думаю, вам следует поехать домой.

– То есть вы считаете, сегодня ночью… – слабым голосом спросила Агнес.

Отец молча стоял рядом.

– Трудно сказать. При таком диагнозе ничего нельзя обещать. – Он сделал паузу. Это был не тот ответ, который Агнес надеялась услышать. Видимо, врач это понял и продолжал уже не столь мрачным тоном: – В случае чего мы вам обязательно позвоним, но сейчас я действительно считаю, что вам лучше отправиться домой и отдохнуть.

В машине они почти не разговаривали. Свен сидел с посеревшим лицом, устало опустив плечи. Дом на Сниккарвэген встретил их темными окнами. Агнес обошла все комнаты, зажгла свет, стараясь все время что-то говорить, напевать – только бы разрушить эту давящую тишину. Отец принял душ и зашел к Агнес на кухню.

– Пойду лягу, – сказал он. – Не знаю, удастся ли заснуть, но надо попытаться. – Он слабо улыбнулся.

Агнес улыбнулась ему в ответ:

– Я тоже лягу. Немного погодя.

Свен ушел, Агнес осталась на кухне. Подумала было включить телевизор, чтобы отвлечься от грустных мыслей, но не смогла. Не захотела. Перед глазами стояла одна и та же картина: мама на больничной койке. И тем не менее казалось, это просто сон. Страшный сон, вроде тех, что снились ей в детстве, когда она просыпалась в поту, а мама, сидя на краешке кровати, гладила ее по голове. Мама, ты ведь не умрешь? Никогда не умрешь? – Нет, доченька, еще очень-очень долго не умру. – Но я хочу, чтоб ты никогда не умирала. – Так не бывает, все люди умирают, но не надо сейчас об этом думать. – Я не хочу, чтобы ты умирала. Не хочу. НЕ ХОЧУ!

Всю неделю Агнес провела у постели матери. Мод перевели из реанимации в обычную палату. Она не приходила в себя, но состояние оставалось стабильным. Агнес это не устраивало. Ей хотелось, чтобы что-то изменилось. И на шестой день изменения произошли. Отец как раз вышел в больничный сад подышать воздухом, когда шипящий прибор вдруг запищал. И другой, тот, что обычно жужжал, – тоже. Зеленая кривая на черном экране превратилась в прямую линию. Тут же прибежала медсестра. И выставила Агнес и Мадде в коридор. Затем пришли еще сестры и врачи. Дверь то открывалась, то закрывалась. Агнес и Мадде не отходили от палаты матери. Агнес не знала, она ли взяла Мадде за руку или та ее, но чувствовала, как влажная ладонь сестры крепко сжимает ее руку. В окно в конце длинного больничного коридора светило солнце.

Мама умерла в ясный, погожий день.

Агнес еще несколько дней оставалась с отцом. Сказать, что он хорошо держался, было бы сильным преувеличением, но Агнес удивлялась, что он вообще находил в себе силы жить. Вставать по утрам, есть, ходить и ложиться спать вечером. Ей самой все это давалось с трудом. Она лишилась матери, которая умерла так рано и так бессмысленно. Временами осознание того, что мамы больше нет, становилось невыносимым, от этой мысли у Агнес кружилась голова, к горлу подступала тошнота, и все же у нее было хоть какое-то утешение. Рано или поздно дети остаются без родителей. Таков закон природы. Другое дело отец. Он потерял жену, спутницу жизни, такого не должно быть. Или должно? Покуда смерть не разлучит вас.

Из Испании приехала тетя Гуллан. Почти все время она проводила на Сниккарвэген. Она, конечно, тоже переживала утрату, но не так, как отец. Она без умолку что-то рассказывала. О сестре, об их детстве, о своей квартире в Марбелье, о чем-то совсем постороннем… Агнес заметила, что отец замкнулся в себе. Ему нечем было себя занять, некуда пойти. Будь у него работа, думала Агнес, наверное, было бы легче. Работа – это друзья, которые похлопают по плечу и утешат, жесткий распорядок, которому подчинена твоя жизнь. Ей самой хотелось поскорее снова выйти на работу, вернуться к обычной жизни. Было ощущение, словно она попала в какую-то черную дыру, где не за что уцепиться. Кругом одна только черная, беспросветная скорбь.

Они с Маделен взяли на себя хлопоты по организации похорон. Их назначили на следующую пятницу. Посещение бюро ритуальных услуг оставило у Агнес ощущение чего-то нереального, как если бы она заказывала собственные похороны. Заученно улыбаясь, чужие люди в строгих костюмах спрашивали, не высказывала ли Модкаких-либо особых пожеланий относительно церемонии. Идиотский вопрос. Маму сбила машина, и у них не было возможности выяснять такие вещи! А когда семья последний раз собиралась на воскресный обед, эта тема, как ни странно, не обсуждалась. Как, впрочем, и в другие дни за последние пятьдесят семь лет.

Свен согласился со всеми их предложениями. Правда, с неожиданной твердостью заявил, что псалмы выберет сам. Потому что точно знает: во время церемонии надо играть «Сей мир прекрасный» и «Расправь свои крылья». Мамины любимые псалмы.

Наконец Агнес решила, что пора вернуться в Стокгольм. Тетя Гуллан присмотрит за отцом. И Мадде обещала почаще заглядывать. Они обзвонили всех папиных друзей, предупредили соседей. Фьельнеры уже пару раз заходили. Агнес сделала все, что могла. К тому же через несколько дней она снова приедет – на похороны.

Прошло всего десять дней с тех пор, как она ехала в Лэннинге. А ей казалось, это было в другой жизни. Выйдя из поезда в Стокгольме, Агнес почти испугалась: как много вокруг народа и все куда-то спешат. На ходу говорят по мобильнику, торопятся на какие-то встречи, разглядывают витрины, покупают в киоске бутерброды с тунцом. Неужели никто не замечает, не видит, какое у нее горе? У нее умерла мать, и все теперь стало иначе.

Когда Агнес наконец вошла в свою квартиру, ее трясло как в лихорадке. Она думала, что ей удалось взять себя в руки, что она выдержит, но оказалось, самое трудное только начинается.

Она упала на пол в прихожей и, заливаясь слезами, жалобно заскулила. Как будто горе ее было так велико, что могло выразить себя только этим завыванием, непохожим на обычный плач. Сколько времени она так пролежала, Агнес не знала, но постепенно ее глаза начали различать отдельные предметы. Глянцевые рекламные листовки, приглашавшие на распродажи, – они скопились на полу, пока она была в отъезде. Стоящая у стены обувь, которую она носила в той, прежней жизни. Пальто и куртки на вешалке, которые теперь казались Агнес чужими. Все стало другим, все изменилось. Неужели после того, что случилось, можно жить по-старому? Ходить на работу? Покупать масло и выносить мусор? Записываться на стирку и злиться на соседей, слушающих плохую музыку? Или теперь и это все изменится?

Она уже не плакала, только тяжело дышала, и не было сил подняться. Зазвонил телефон, а она как будто не слышала, но звонки не прекращались: видимо, автоответчик был выключен. Агнес с трудом приподнялась, потом села, потом встала на ноги. Сняла трубку. Это была не мама.

– Привет, Агнес. Ты уже дома? – спросил Калле. – Как у тебя дела?

– Так себе. – Голос ее не слушался. Она села на диван.

– Хочешь, я приеду?

– Спасибо, не надо.

– Ты уверена?

– Уверена. – Понемногу она начинала узнавать собственный голос. Он звучал слабо и хрипло, но это был ее голос.

– Не знаю, что тут можно сказать. Я очень сочувствую твоему горю. Прими мои соболезнования. Могу я что-нибудь для тебя сделать?

– Нет. Но все равно спасибо за заботу.

Она звонила Калле из Лэннинге, рассказала, что случилось с мамой, объяснила, почему не может пока вернуться. Потом позвонила, когда мама умерла, извинилась, что ей придется задержаться еще на несколько дней. Калле старался ее поддержать, предлагал помощь, сказал, чтобы она не торопилась, в ресторане они как-нибудь справятся, и не важно, сколько времени ей потребуется. И вот теперь она сидит у себя дома на диване, и ей больше не требуется никакого времени.

– Я бы хотела как можно скорее снова выйти на работу.