– Два часа назад. Водитель вызвал «скорую».

– Это серьезно?

– Скорее всего, да. Она все еще без сознания.

– Господи! – Агнес вздрогнула, рука, державшая трубку, онемела. Ей надо было задать отцу еще один вопрос, но она не знала, как его об этом спросить; в голове все время вертелось:

«умирает», «при смерти», а этих слов она произносить не хотела.

– Я скоро приеду, – наконец сказала она и, помолчав, добавила: – Я… не опоздаю?

– Врачи говорят, состояние стабильное. – Свен пытался ее успокоить, но Агнес чувствовала, как он нервничает.

– Я сейчас же выезжаю. Ближайший поезд… – она взглянула на часы, – через полчаса. Я приеду прямо в больницу.

– Она в реанимации.

– Хорошо. Скоро увидимся.

Вскочив с кровати, Агнес натянула одежду, лежавшую на стуле возле окна. Сорвала с крючка куртку. Сумка. Кошелек, ключи на месте. Бегом вниз по лестнице. Бегом к метро. Холодный ветер бил в лицо.

Уже в вагоне метро Агнес протерла глаза – она ведь даже не умылась. Всю дорогу не отрываясь смотрела в окно и, когда после станции «Лильехольмен» поезд снова въехал в туннель, увидела в стекле собственное бледное лицо. Выскочив из вагона, Агнес взглянула на часы: до отправления поезда оставалось три минуты. Она помчалась по скользкому кафельному полу подземного перехода. Хотя народу было немного, несколько раз Агнес чуть не сбила людей с ног.

На поезд она успела. Ей повезло. Судьба, наверно, была на ее стороне. Агнес хотелось видеть в этом знак свыше, доброе предзнаменование. Когда она приедет, мама наверняка уже придет в себя. Еще слабая, с пластырем на лбу, но уже в сознании, она будет успокаивать близких, которые так из-за нее переволновались. Будет корить себя за невнимательность, за то, что была без шлема. Пообещает, что теперь-то уж обязательно купит себе шлем. И все согласятся. Пожурят ее и вздохнут с облегчением.

Агнес вновь и вновь, словно мантру, повторяла про себя этот сценарий. Представляла, как все они будут смеяться и обнимать маму – осторожно, не забывая про синяки и ссадины. Она как будто слышала, как мать, переживая, что не сможет накормить их ужином, объясняет отцу: фарш в морозилке, картошка – на нижней полке. Агнес улыбнулась. В этом вся мама, даже на больничной койке беспокоится о других.

Она вышла, не доезжая одной остановки до Лэннинге. Взяла такси. Не потому, что надо было спешить – ведь состояние мамы стабильное, но и медлить ни к чему.

Через десять минут машина остановилась у больницы. Агнес расплатилась с таксистом и через автоматически раскрывшиеся двери вошла в вестибюль. Поискала взглядом план. Отделение интенсивной терапии находилось в другом конце здания. Нужно подняться на лифте на второй этаж, а там идти, куда ведет белая пунктирная линия. Из подошедшего лифта высыпала группа женщин в белых халатах. Видимо, медсестры шли перекусить в кафетерий. Они смеялись, на бирке, висевшей на груди у одной из них, Агнес прочла имя «Ирен».

Второй этаж. Лифт звякнул и остановился. Агнес пошла по коридору, не отрывая глаз от прерывистой белой линии на полу. Вот и стеклянные двери отделения реанимации. «В какой палате лежит Мод Эдин?» – спросила Агнес встретившуюся ей медсестру. Та показала рукой на дверь, на которой стояла цифра 12. У Агнес кружилась голова. С тех пор как позвонил отец, она ничего не ела и не пила, даже дышать нормально не могла. За дверью палаты было тихо. Или тут такая хорошая звукоизоляция? Агнес казалось, она вот-вот потеряет сознание. Как тогда на праздновании Дня святой Люсии, только на этот раз, если она упадет в обморок и все кинутся ей на помощь, внимания лишится не первая школьная красавица с длинными волосами, а мама Агнес. Нет, надо взять себя в руки. Агнес сделала глубокий вдох. Первой, кого увидела Агнес, была Маделен, стоявшая в ногах кровати. Чуть поодаль на стуле сидел отец. Металлическая кровать в середине палаты, полосатые казенные простыни, оранжевое одеяло. Изголовье слегка приподнято. Рядом с кроватью несколько аппаратов, по экрану одного из них бежит какая-то кривая. К лежащей на кровати больной тянутся провода и трубки.

Едва увидев все это, Агнес заплакала. Она не разрыдалась, просто у нее вдруг задрожал подбородок и по щекам потекли слезы. Как будто чуть-чуть сдвинули крышку и из-под нее вырвалась тоненькая струйка горячего пара. Мадде подошла и обняла сестру. Следом подошел отец и тоже молча обнял Агнес. Агнес не отрываясь смотрела на мать. На этой больничной койке она казалась такой маленькой! Как ребенок.

По дороге сюда Агнес представляла, как это будет. Но действительность оказалась совсем непохожей на картины, которые она себе рисовала. Единственное, что совпадало, – это пластырь на голове у матери, хотя он оказался гораздо больше, чем она ожидала. Приклеенная пластырем повязка закрывала всю правую половину лба. В этой маленькой больничной палате Агнес увидела то, о чем старалась не думать. Подойдя к кровати, она села на стул, на котором только что сидел Свен.

– Здравствуй, мама, – сказала она, сжимая в ладонях руку, безжизненно лежавшую поверх одеяла. К другой руке была подсоединена капельница. – Это я, Агнес. – К горлу подступил комок. – Как ты себя чувствуешь? Тебе больно?

Рука была теплая, но на пожатие дочери Мод не прореагировала. Кожа на руке морщинистая, кое-где на ней расплылись коричневые пятна. Раньше Агнес не замечала, как состарились мамины руки. Они вечно были в движении. Что-то готовили, чистили, вязали, резали, мыли… Мод редко давала им отдыхать, и у Агнес никогда не было возможности их разглядеть.

Отец подошел и, встав за спиной Агнес, положил руку ей на плечо. Рука была тяжелая и, наверное, тоже старая.

– Врачи говорят, рентген не показал повреждений мозга. Это уже хорошо…

– Сколько она может так пролежать?

– Они не знают, – со вздохом ответил Свен.

– Они ничего не знают, – добавила Мадде. – Все ужасно вежливые и участливые, но ничего не знают.

– Но что-то же они могут сказать?

Отец и сестра молчали. В палате стало тихо. Только теперь Агнес услышала, как работает аппаратура: один прибор негромко жужжал, другой издавал слабое шипение. Кроме того, гудел невидимый кондиционер, с улицы доносился шум проносящихся мимо машин. На самом деле ей лишь казалось, что в палате тихо. В голове у Агнес роились тысячи вопросов, в том числе: что здесь делает ее мама? Но было ясно: никто ей на эти вопросы не ответит.

В дверь тихо постучали, и в палату вошла медсестра. Молча проверив показания приборов, она улыбнулась, слегка кивнула им и снова ушла.

Вся семья была в сборе, но казалось, они кого-то ждут. Час проходил за часом, а они сидели, не зная, что предпринять. Их семья стала похожа на машину, из которой вынули мотор: снаружи выглядит как обычно, но с места сдвинуться не может.

Первой пришла в себя Мадде:

– Нам надо что-нибудь поесть. Я спущусь вниз, куплю бутербродов.

– Я с тобой, – сказала Агнес.

Отец кивнул. Судя по всему, ему сейчас было не до еды.

По пути в кафетерий сестры пытались успокоить друг друга, но разговор не клеился. «Я уверена, она поправится», – сказала Агнес. «Конечно», – ответила Мадде. И все. Они еще пару раз попробовали заговорить, но так же безуспешно. Обратно в палату они возвращались молча, неся бутерброды с сыром и ветчиной и три чашки кофе.

Время от времени в палату заглядывали медсестры. Смотрели показания приборов, мерили маме давление, успокаивающе улыбались и уходили. Вечером Агнес и Мадде стали уговаривать отца поехать домой поспать. Сначала Свен отказывался, настаивал, что ехать надо им, а он побудет с Мод. Но в конце концов сдался. Решили, что Мадде останется в больнице, а Агнес поедет с отцом домой.

Проходя по коридору, они увидели в одном из кабинетов медсестру.

– Мы едем домой поспать, – сказала Агнес. Она старалась говорить как можно более будничным тоном. – И прежде чем уехать… хотели узнать… о состоянии мамы… – Она не смогла заставить себя облечь в слова не дававший ей покоя вопрос: «Этой ночью мама не умрет?»