Белла сохраняла самообладание, пока присутствующие высокопоставленные чиновники выражали ей свои соболезнования. Через несколько минут, гордо подняв голову и расправив плечи, Белла двинулась обратно к лимузину и села внутрь; Пич брела за ней.

Рэндольф Сперлинг подошел следом и нагнулся к открытой дверце. Лицо его было довольным.

– Служба прошла очень хорошо, вы согласны? – Его фраза звучала скорее как утверждение, чем как вопрос.

– Благодарю вас за то, что все устроили, – ответила Белла.

– Это самое малое, что я мог сделать, принимая во внимание все, что сенатор значил для меня. – Рэндольф захлопнул дверцу автомобиля, потом, что-то вспомнив, постучал в окно.

Белла тотчас же опустила стекло.

– Я хотел бы вечером зайти в отель и поговорить с вами обеими. Нам надо обсудить одно незавершенное дело.

– Разве нельзя подождать? У нас с мамой был очень тяжелый день, – несколько резко сказала Пич.

Усталость навалилась на нее. Они с Беллой все время были чем-то заняты со дня смерти Блэкджека, говорили по телефону, договаривались об отпевании в церкви Хьюстона, принимали визиты и звонки соболезнующих и, наконец, вылетели в Вашингтон. Пич рассчитывала сегодня вечером лечь пораньше.

Рэндольф поморщился и нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

– Боюсь, это не может ждать.

– Во «Временах года» превосходный ресторан под названием «Прекрасные поля». Не хотите поужинать с нами в семь тридцать? – предложила Белла.

Рэндольф кивнул, повернулся и, не оглядываясь, ушел.

Пич откинулась на сиденье лимузина с роскошной обивкой.

– Как ты думаешь, что ему надо?

– Возможно, какое-то последнее дело, связанное с похоронами… – Голос Беллы замер. У нее был измученный вид.

– Я думала, ты все уладила в Хьюстоне.

– Да.

– У меня самой есть пара вопросов к мистеру Сперлингу.

– В самом деле?

– Я хочу знать, почему сегодня здесь было так много политических шишек.

Белла нахмурилась:

– В этом нет ничего особенного. Все они в долгу перед твоим отцом.

– Они почему-то не помнили об этом еще неделю назад, не говоря уже обо всем прошлом годе. Они обвиняли папу во всех смертных грехах и довели его до могилы.

– Полагаю, этим жестом они хотели показать, что старые обиды прощены и забыты. Так же они поступили, когда хоронили Никсона.

– Ты и правда считаешь, что все так просто?

– А в чем еще может быть дело?

– Хотела бы я знать.

Белла растерянно взглянула на Пич, как много лет назад, когда Пич задавала неудобные вопросы, которые задают все дети.

– Милая, если я чему-то и научилась, будучи женой политика, так это тому, что существуют вещи, которых лучше не знать. Слишком поздно спрашивать, почему все произошло именно так, а не иначе. Ничто не сможет вернуть отца.

Пич нахмурилась:

– Разве ты не хочешь знать правду?

– Правда бывает разная, в зависимости от точки зрения.

– Что это значит?

– Ты слишком молода, чтобы помнить о «Великом обществе» Линдона Джонсона, но демократы объявили его лучшей идеей со времен «Нового курса» Рузвельта. Предполагалось, что с нищетой будет покончено. В те дни это было нашим священным писанием. А теперь те самые люди, которые поддерживали Джонсона, обвиняют его во всех бедах, начиная от роста случаев беременности у подростков до национального долга. Времена меняются. Взгляды меняются. Люди меняются. Правда тоже меняется. По крайней мере в Вашингтоне.

– А папа менялся?

– Конечно. Твой отец не был идеалом. Он тоже делал ошибки. Теперь он никак не сможет их исправить, и мы тоже не сможем. Я не хочу, чтобы мои слова прозвучали холодно, дорогая, но… Я была с твоим отцом до последнего, даже когда все от него отвернулись, но теперь пора продолжать жить собственной жизнью. Это еще в большей степени относится к такой молодой женщине, как ты.

«Почему Белла говорит так настойчиво?»

– Ты от меня что-то скрываешь – насчет вас с папой? Поэтому ты не хочешь, чтобы я…

– Есть много такого, чего я тебе никогда не рассказывала об отце, – быстро ответила Белла, словно не раз репетировала этот ответ, – так же, как ты никогда не рассказывала мне о своих отношениях с Гербертом.

Голос матери никогда не звучал так сурово – с тех самых пор, когда тридцать лет назад Пич съела шоколадный мусс, предназначенный для праздничного ужина.

Минуту они молча смотрели друг другу в глаза. Наконец, слегка пожав плечами, Белла произнесла: «Мужчины», – выразив в этом единственном слове всю загадочность, всю непостижимость противоположного пола.

– Мужчины, – покорно повторила Пич, скопировав материнский жест.

– Нам с тобой нет необходимости копаться в подробностях нашей семейной жизни – ни сегодня, ни в будущем. Эта часть нашей жизни окончена. Нам следует смотреть вперед, а не назад.

«Белла хочет уйти от ответа или просто рассуждает?» – с беспокойством думала Пич.

Вопреки уговорам Беллы огонек любопытства, горящий в Пич с самого детства, который заставил ее пойти учиться в колледж на журналистку, сегодня вспыхнул с новой силой. Она чувствовала себя так, словно очнулась от долгого сна.

Ей так и не удалось выяснить, почему Земля круглая, почему трава зеленая, почему у мальчиков есть пенис, а у девочек нет, но она твердо решила узнать больше о жизни своего отца.

И о его смерти.

Пич и Белла только успели сесть за столик в ресторане, как увидели Рэндольфа Сперлинга, направляющегося к ним с таким важным видом, что тотчас подскочил официант, чтобы принять заказ.

За ужином Рэндольф предавался воспоминаниям о годах его службы у Блэкджека и рассказывал забавные анекдоты, которых Пич никогда прежде не слышала. Она неохотно признала, что Рэндольф – очень обаятельный мужчина. Тем не менее его обаяние было таким профессиональным, что это ее настораживало. Все это время беседу поддерживал исключительно Рэндольф. Белла время от времени вставляла словечко, а Пич была слишком поглощена тем, что наблюдала и слушала, чтобы разговаривать.

Когда Пич была еще девочкой-подростком и гормоны еще только начинали бушевать у нее в крови, она была по-детски влюблена в Рэндольфа Сперлинга. Теперь она поражалась: что тогда в нем нашла? Он напоминал ей кристалл циркония. Блестящая подделка.

Она ковырялась в тарелке, лишь делая вид, что ест, и тосковала по сигаретам, от которых отказалась много лет назад. Ей очень хотелось закурить и выпустить политически неуместную струю дыма прямо в лицо Рэндольфа Сперлинга.

– Вы сегодня очень молчаливы, Пич, – заметил он после того, как официант в конце ужина принес им кофе.

– Устала, – буркнула она.

– Обещаю не задерживать вас дольше, чем необходимо. Вам надо поспать, чтобы сохранить красоту.

Он что, хочет сказать, что она плохо выглядит, или это такой комплимент? В любом случае ей это не понравилось. К чему он клонит?

– Вы говорили о каком-то незавершенном деле.

– Действительно. – Он сделал глоток кофе. – Губернатор Буш звонил мне, чтобы сообщить, что выбрал преемника сенатора Моргана. И хочет объявить об этом – когда положено.

– А именно?

– Через пару дней.

– Какое это имеет к нам отношение? – спросила Пич.

Он взглянул на нее, словно она сошла с ума.

– Это же очевидно. Нам надо освободить кабинет сенатора Моргана как можно скорее, чтобы новый человек мог занять его.

Снисходительный тон Рэндольфа сразу же взбесил ее.

– Это королевское «мы»? Или вы хотите, чтобы мы с мамой после ужина сбегали в Капитолий и упаковали папины вещи?

– Ради Бога, Пич, – попыталась успокоить ее Белла, – Рэндольф просто старается помочь.

– Ваша мать права. Я понимаю ваше состояние. Если бы это зависело только от меня, я бы не стал торопить. Но решаю не я.

– Простите, – выдавила из себя Пич.

Не обращая внимания на ее извинение, Рэндольф обратился к Белле:

– Я могу сложить в коробки документы и заметки Блэкджека и отправить вам. Куда бы вы хотели, чтобы я их прислал?