На другой день я уже имел возможность нанять помощника - подростка, который записывал на конвертах адреса клиентов и проставлял номер заказа. Табличка, приколотая к дереву, гласила, что заказы выполняются в цвете в течение недели и высылаются заказчику по почте. Стопка квитанций, экспроприированных в химчистке, придавала фирме необходимую солидность. На случай проверки имелась копия договора с КБО (комбинатом бытовых услуг), от которого я якобы работал.

Сейчас на этом уже бизнеса не сделаешь. Я мерил шагами коридор туберкулезного диспансера и обдумывал варианты быстрой аферы в славном столичном городе.

Как ни сопротивлялась Маша, скорая все же увезла меня с резким обострением туберкулеза. Месяц я про валялся в палате для острых, одурел от рифмицина, сильнейшего антибиотика, - от множества инъекций, но выкарабкался и теперь разрабатывал предполагаемую в будущем операцию по очистке карманов медицинского персонала данной больницы.

К Маше я возвращаться не собирался. К ней по телеграмме, посланной мной из больницы, прилетела мать, они навещали меня. У Маши все было более-менее благополучно, и я вовсе не собирался вновь связывать себя с этой странной девочкой. Мне и без экстрасенсов жилось несладко.

ЖЕЛАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

1

Я - не шалю. А ты - шалишь.

Ты за усы судьбу теребишь,

Судьба затихла, словно мышь,

А ты иной судьбою бредишь.

Да, жизнь - бред. А может, - сказка,

Что сочинил шальной поэт,

И подарил дочурке с лаской.

А может, кто-то пошалил -

Всерьез мы шалость принимаем -

И нас на жизнь осудил...

Что мы про этот суд узнаем?

Шалят и Боги. Жизнь - игра!

А мы - капризные игрушки.

И нам давно пришла пора

Заснуть у Бога под подушкой.

Но не иссяк еще завод,

Мы суетимся в спальне детской,

Как будто нас на Новый Год

Завел ключом ребенок дерзкий.

Есть в мозгу орган — гиппокамп: своеобразный коммутатор. Говоря компьютерным языком, — Посредник между оперативной памятью и памятью долговременной. Он решает, что именно записать на винчестер. Он же извлекает по мере надобности с основного диска заархивированные файлы с информацией.

Считается, что гиппокамп принимает решения, исходя из эмоциональной значимости информации. То есть фамилию случайного знакомого ты скорее всего не запомнишь, а фамилию своего начальника — запомнишь и будешь помнить, пока от него зависишь.

Охотник запомнить информацию, связанную с привычками животного, за которым охотится. Врач, механически вылавливает информацию медицинского характера, пропуская (не откладывая в долговременную память) особенности поведения животного.

Ну, а если человек еще не определился? Если он пока не рыба, не мясо? Но уже не ребенок. Тогда он будет отлавливать и складировать информацию, помогающую ему выжить. Или — просто хорошо жить. Причем, ведущую роль будут играть животные инстинкты: пища, жилище, размножение. И будет накапливаться информация о способах безопасной добычи пищи, улучшения жилищных условий, привлечения к себе самок. И эмоции будут развиваться именно в этом аспекте.

Отшельник гасит обычные эмоции, считая их вредными. Он получает удовольствие от преодоления естественных потребностей и желаний. В результате — те же животные инстинкты наоборот, мазохизм на религиозной почве.

До встречи с Посредником я запоминал только два типа информации — ту, которая мне полезна и ту, которая мне приятна. Теперь я пропускаю через свой мозг слишком многое, чтоб на все равнозначно эмоционально реагировать. Растет объем равнодушия. Созерцаю, не отзываясь душой. Почти не читаю; на фоне реальностей в интерпретации Проводника литература кажется безжизненной. Совсем не смотрю кино. Зачем мне кино, если проводник транслирует в мой мозг столь яркие картины, что по сравнению с ними кинофильм кажется выставкой восковых фигур.

Как-то я написал странное стихотворение.

Написал его в дороге, утром, после того, как поезд ”Янтарь” (Фирменный поезд маршрута Москва — Калининград) ночью переехал женщину, о чем я еще не знал, когда написал это стихотворение. Узнал утром, спросив проводника, почему мы опаздываем на восемь часов? — — Ночью женщину переехали, стояли долго, буксы от торможения полетели, — объяснила она.

И это кладбище,

однажды...

Но в третий раз, в четвертый раз;

и каждый

похоронен дважды,

хотя и не в последний раз.

Какой-то странный перекресток:

На красный цвет дороги нет.

Столетний разумом подросток

Ехидно шепчет мне: “Привет”.

“Здорово, - отвечаю скучно, -

Чей прах тут время хоронит?”

Могилы выкопаны кучно

И плесенью покрыт гранит.

И повторяется,

однажды...

В четвертый раз и в пятый раз;

места,

где похоронен каждый,

хотя и не в последний раз.

Пылает красный. Остановка!

От перекрестка ста дорог.

В глазах столетнего ребенка

Есть не стареющий упрек.

Могилы - в очередь к исходу,

Надгробья - в плесени веков,

Дурацкий памятник народу

В скрипучей ветхости без слов.

Как красный глаз шального Бога,

Как светофор с одним глазком,

Моя - вдоль кладбища - дорога

С присохшим к разуму венком.

И повторяется,

однажды...

И в пятый раз, и в сотый раз,

Апрельский поезд,

Зной

И жажда,

И чья та смерть,

Как Божий глас...

Впрочем, я зря занимаюсь самоунижением. Или — самоуничтожением. Короче — самоедством. В чем-то я зауряден, в чем-то недоразвит, в чем-то гениален. Как большинство людей. Из тех, что уже встали на задние лапы. Другое дело, что эти люди почти никогда не способны реализовать лучшие свои характеристики. Одним мешает среда, другим — спинной мозг, зовущий к животному образу жизни. В таком образе жизни есть своя прелесть: удовлетворение инстинктов всегда приносит удовольствие. Кайф от еды, от совокупления (особенно разнообразного), от сна, от движения, от обрядовых тряпок и украшений, от зависти стада и от восхищения тобой членов стаи...

И превращается возможный талантливый математик в расчетливого менеджера, поэт — в афериста, конструктор — в частного мастера по ремонту, врач — в ветеринара по вызову, художник — в парикмахера, философ — в редактора бульварного издательства...

(Сплошные многоточия. Тянет на рассуждения, назидательно вещать хочется. Одинок я в последнее время. Но в данном отчете многословная дидактика совершенно ни к чему.)

Приедается жить.

Надоевшее время теченья

Завивается дымом

Исхоженных ранее троп,

Приедается быть.

Все заметней строфа повторений,

И не хочется СМОЧЬ

Что когда-то хотел, но не смог.

“Приедается все.

Даже морю дано примелькаться” —

Ты прости антитезу, прекрасный поэт Пастернак, -

То, что будет еще,

Все прибоем должно повторяться,

И нельзя по другому,

Нельзя по иному никак.

Приедается петь.

А без песни я жить не умею.

Не могу без звенящей,

Такой аккуратной строки.

Надоело НЕ СМЕТЬ.

Но и СМЕТЬ я уже не посмею,

А бессмертие так же

Пока мне еще не с руки.

Понимая свободу, как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок...