– Какой «заново»! С ума сошел, заболеешь ведь!

Я набросил на Валерку свой плащ и затащил в машину. Схватил и закинул следом мольберт и сумку с курткой. Акварель потекла разноцветными потоками на коврик. Ерунда. Это все ерунда.

– Скажи ты наконец, зачем?! – я схватил Валерку за плечи.

Его колотила крупная дрожь.

– Я н-не-не м-могу сказать.

– Глупый маленький человек! Можешь!

Я достал термос и налил горячего чая в его металлическую крышку-кружку.

– Пей.

Кружка дрожала в его руках, зубы выбивали на ней дробь.

– Я не рисую сам. Я лишь повторяю его сны.

– Кого его? – я решил быть терпеливым и докопаться.

– Он там, в глубине Горы, – словно не слыша меня, повторял Валерка, – спит. А я вижу его сны, понимаете?

– Да кто спит-то?!

– Он спит! Он! Дракон! – выкрикнул Валерка и дальше затараторил, захлебываясь, словно своим ответом переступил какую-то черту, после которой его словесный поток уже ничего не сдерживало.

– Много сотен лет… нет, наверно – тысяч лет, он там, дракон, спит в своей пещере. Она была всегда, или очень давно… Даже горы столько не живут, вот Замковая раньше была высоченной, и замка на ней никакого не было, а его построили потом, сильно позднее. А еще потом замок тоже рухнул. А он под низом, внутри, все спит! И ему снятся сны про Небесную страну драконов. Там хорошо… Там все время солнце и радуга, и водопады! А маленькие драконы, чтобы стать взрослыми, обязательно должны подняться вверх по течению. Как лососи, видели по телевизору? Только там были маленькие пороги, а тут – огромные водопады. Потому что драконьи детеныши, хоть и маленькие, но большие, если по правде. А взрослые драконы еще больше – как дом, или нет, как замок! И такие красивые, как я просто сказать не могу! А он спит и боится. Он видит во сне свою Небесную страну и боится. Вдруг он все забудет, когда проснется! И тогда он никогда-никогда не вернется домой, представляете?! Драконы, они же теряют память после спячки, особенно когда так долго. Ничего не помнят и становятся дикими зверями. Должен быть кто-то, кто ему напомнит. Ну, как проводник… И вот он меня нашел. А я не успеваю!

Валерка замолчал и обхватил лицо ладонями. Его плечи вздрагивали.

Я молчал.

Наконец Валерка опустил руки и затравлено посмотрел на меня.

– Я верю тебе, – тихо сказал я.

– Верите? – робко спросил он.

– Да. Не на сто процентов, конечно, но сумасшедшим я тебя не считаю. Расскажи все, пожалуйста.

И Валерка рассказал. Про то, как около месяца назад он услышал чей-то голос, когда гулял здесь, на Замковой Горе. Вернее – увидел голос. Сны. Отголоски снов. Увидел небесные водопады и купающихся в них драконов. Почувствовал страх и тоску за каждой картиной-сном. И понял, что это такое – одиночество существа, чей сон должен длиться не одну тысячу лет. И что такое потерять память после этого, проснуться необузданным, ничего не помнящим диким существом.

У каждого дракона должен быть проводник, который видит его Небесную страну… Проводник, который сможет заставить дракона вернуть воспоминания.

Он, Валерка, взвалил на себя эту ношу. Он рисовал водопады. Рисовал такими, какими они являются дракону в его снах. Ведь если дракон увидит картину после того, как пробудится, он же обязательно должен вспомнить свою волшебную страну.

– Я уверен, что вспомнит, – добавил Валерка. – Уверен. И он вот-вот проснется, я чувствую. Мне надо успеть… Всего одну картину! Но она должна быть совсем похожей. Чтобы дракон увидел ее и стал таким, как и прежде, до сна. Я покажу ему…

– Значит, дракон просыпается… – я в замешательстве потер лоб. – Хм. Раньше я как-то не думал об этом образе… столь буквально. Конечно, в искусстве встречается такая аллегория, но… – я собрался с мыслями и продолжил, тщательно выбирая слова: – Обещаю, что поразмыслю над твоим рассказом. А ты обещай, что постараешься быть разумным. В конце концов, если ты простудишься, то совсем не сможешь сюда приходить, правда? Поехали, я отвезу тебе домой. Уже поздно.

В эту ночь мне снились чудесные сны. Огромные драконы резвились в играющей на солнце радуге и стремительно бросались в искрящийся водопад. И маленький мальчик, который стоял и рисовал этих прекрасных величественных созданий. Возле него толпились драконы-малыши. Отталкивая друг друга, они заглядывали в мольберт, любуясь рождающейся картиной.

Или это была только подслушанная мною Валеркина мечта?

– Сергей Петрович, вас к телефону.

– Да, хорошо, спасибо. Витя, не мажь по одному месту – акварель должна быть прозрачной. Делай пока передний план, а потом я покажу, как аккуратно смыть ошибочный мазок… Иду-иду!

Я очень не люблю, когда меня отвлекают во время занятий, но, едва я услышал в телефонной трубке Валеркин голос, как раздражение вмиг исчезло.

– Валерка! Что случилось?!

Его голос был далеким и еле слышным.

– Он просыпается! Я иду на Замковую Гору. Мне нужно срочно! Вы приедете?

– Да! Валера…

Но связь прервалась, и раздались короткие гудки. Я в сердцах бросил трубку.

До конца занятий оставалось еще около часа.

Сегодня снова был ливень – не успевал прекратиться, как начинался вновь с прежней силой. Второй день подряд природа не давала людям поблажек, проливая на землю всю накопившуюся за сухое лето влагу. Более неподходящего дня нельзя было и представить! Я гнал машину по темнеющей вечерней дороге. На поворотах заносило, я чертыхался, с трудом выравниваясь; пару раз только чудо уберегло от столкновения с такими же торопыгами, несущимися по скользкому асфальту встречной полосы.

Когда я подъехал к Горе, то Валерки на ней не было. Еще издалека я заметил какие-то белые лоскутки на траве у обочины. Как пятна пролитого молока на зеленой скатерти.

Это оказались не лоскутки…

Валеркины размокшие эскизы сиротливо и в беспорядке лежали на земле, подрагивая от ударов дождя. Коробку складного мольберта я заметил не сразу – в сумерках он слился с песком обочины, я чуть не споткнулся об него. Крышка оказалась сорвана, часть красок потерялась. Подрамника с картиной тоже не было. Может быть, в сумке…

Но потом я увидел. Холст лежал на асфальте, вдавленный в мокрую грязь десятками колес.

Я не могу точно сказать, что я испытал в тот момент. Обреченность? Страх? Опустошение? Я стоял и смотрел, как проносятся мимо тени автомобилей с горящими глазами-фарами. Их колеса все ехали и ехали по холсту, и мне чудилось, что это сам Валерка лежит там, посреди дороги.

– … машина сбила, – не сразу услышал я обращенные ко мне слова.

– Что?

Возле меня стояла молодая женщина и держала за руку малышку детсадовского возраста.

– Говорю, под машину бедняга попал. Да вы не пугайтесь. Жив мальчишка, жив. Вот, прямо так стал переходить, а ведь тут нельзя, еще и в такую погоду! Вот он пошел, так она его, значит, и сбила. А я Настю все время учу – переходи дорогу, как положено…Хорошо, что я сразу скорую вызвала. Ой, а это его вещи? А и не заметили, сумку-то забрали, а это не заметили…

– Куда увезли?!

– Как куда? В Первую краевую, конечно, куда всех. Потому что…

Я не дослушал. Я рванул с места в нарушение всех дорожных правил.

«Жив мальчишка…»

Жив.

– Вы кто ему будете? – спросил врач.

– Учитель. Я его учитель рисования. В школе… Художественной. Это мой лучший ученик.

Сердце громко стучало в такт звонким шагам по больничному линолеуму.

Валерка казался совсем маленьким на большой кровати. Через валик на металлической спинке переброшена гиря, растягивающая его перевязанную ногу. Лицо было до неузнаваемости бледным.

– Всего лишь трещина, – слабо улыбнулся Валерка. – В бедре. Могло быть и хуже. Я сам виноват.

– Как же ты так?..

– Ну так ведь спешил же! Скоро приедут мои родители, вы не волнуйтесь – у меня все будет хорошо. Но он вот-вот должен проснуться. А я – здесь! А картина… Пожалуйста, возьмите мою картину. Врач сказал, что моя сумка, в которой картина, цела.