В камере темно и душно. Крошечное зарешеченное окошко под самым потолком почти не пропускает света, а уличный воздух цедит со щедростью самоварного крана.

Таня сидит на отполированной задами сотен арестантов лавке, прислонясь затылком к шершавой стене. Перед глазами, как будто кто-то склеил кольцом кинопленку, одна и та же сцена.

Вот она выходит из зала прилетов аэропорта Антальи, щурясь, смотрит по сторонам. Видит идущего ей навстречу Мустафу, бросается к нему… В это мгновение откуда-то появляются люди в форме. Хватают ее за руки, надевают наручники. Мустафа лежит на пыльном бетоне лицом вниз. Потом их обоих ведут внутрь здания аэропорта. Она выворачивает шею – пытается увидеть Мустафу, спросить, что все это значит. Но полицейские, которые взяли его в плотное кольцо, замедлили шаг. Видимо, нарочно, чтоб они не разговаривали.

В большой комнате один из полицейских ставит на стол Танин саквояж и вытаскивает оттуда сувениры, пакет с футболкой, косметичку. Последним достает сверток, который ей в Стамбуле дал Мурат. Выдергивает из черной пластиковой подставки нож для резки бумаги, вспарывает пакет. В нем – белый порошок. Полицейский смотрит на Таню:

– What is it?[1]

Она мотает головой: не знаю.

Он переходит на немецкий:

– Was ist das?[2]

Таня снова мотает головой.

– Is it heroin? Ist das Heroin?[3]

«Он спрашивает или утверждает? – не может понять Таня, и тут ее пронзает, как молнией: – Героин?! Откуда в пакете героин?! Подбросили на проверке багажа, когда саквояж просвечивали в темной камере? Нет, это невозможно! А в самолете саквояж все время был со мной, стоял под креслом».

Подавшись вперед, она присматривается к пакету. Тот самый, что ей дал Мурат, – синий, с желтым рисунком, обмотан широким скотчем… Но он же сказал, сувенир для брата. А Мустафа? Он знал, что будет в пакете? Нет, нет, нет! Он не знал. Он не виноват! Это она перед ним виновата. Она должна была еще там, в Стамбуле, посмотреть, что в свертке. В Москве же всегда на вокзалах, в аэропортах предупреждают по громкоговорителю, чтоб ничего не брали у посторонних. В Стамбуле, наверное, тоже предупреждали, но она не поняла, потому что говорили на турецком и английском. И потом, какой же Мурат посторонний?

В комнату вводят Мустафу. Сажают напротив. Что-то спрашивают по-турецки, показывая то на Татьяну, то на разваленный надвое сверток. Он молчит, отвернув лицо в сторону и избегая встречаться с Таней глазами.

Вскоре его уводят, а полицейский жестом велит Тане встать. Подводит к столу и начинает складывать в саквояж вещи. Продевает сквозь ручки бумажную ленту, склеивает концы, ставит печать. На столе остаются только пакет с белым порошком и Танин сотовый.

В голове сами собой составляются две фразы на английском:

– May I call? I have a right for one call[4].

В изумленных глазах полицейского Таня читает: «Надо же! А прикидывалась, что не понимает по-английски! Та еще штучка!»

Немного поколебавшись, он пододвигает аппарат на край стола. Таня берет телефон руками в наручниках, неловко откидывает крышку, находит в памяти номер Марины.

Татьяна и сейчас, спустя несколько часов, не знает, почему решила позвонить именно Марине. Не в офис турагентства, номер которого забит в память, не маме… Нет, маме она звонить ни за что не стала бы. Известие о том, что дочь арестована и сидит в турецкой кутузке за наркотики, ее бы убило…

Сколько от Сиде до Антальи? На карте Турции эти города совсем рядом. Значит, Марина уже в Анталье и сейчас что-то делает, чтобы Таню выпустили. Ищет адвоката, разговаривает с консулом. А если она никуда не поехала? Пообещала сгоряча, а потом передумала. Ну кто ей Таня Дронова? Не подруга даже. Хорошая знакомая, приятельница, участница ежесубботних релакс-мероприятий в сауне, традиционно завершающихся обедом в ближайшем ресторанчике.

Нет, если бы все зависело только от Марины, она бы поехала. Обязательно поехала бы. Но она же в Сиде не одна, а с Игорем. И если он скажет: «Сиди и не дергайся!», она не ослушается. Перечить и настаивать на своем не будет. У них в эти две отпускные недели должно все решиться… Пусть тогда Насте позвонит! Хотя зачем? Уж та точно никуда не поедет. От Мармариса до Антальи километров четыреста, но дело даже не в расстоянии… Настя не из тех, кто бросается на помощь. Она этого и не скрывает. Сколько раз приходилось от нее слышать: «Да, я эгоистка. Жизнь научила, что по-другому нельзя». А когда узнает, что случилось с Татьяной, наверняка скажет: «А я предупреждала! Целый вечер втолковывала этой дуре: с турецкими мужиками связываться нельзя! Теперь пусть сама выкручивается».

Так получилось, что в Турцию они поехали почти одновременно – с разницей в два-три дня. В разные отели, в разные города. Таня Дронова в Santai в Белеке, Марина Миронова – в Voyage Sorgun Select в Сиде, Анастасия Тищенко – в Iberostar Grand Azur в Мармарисе. Их последняя перед отпуском встреча в сауне и традиционный ужин в ресторанчике прошли под девизом: «Готовим Дронову к отдыху на вражеской территории!» Особенно усердствовала Тищенко. Методично и бесстрастно она поведала с десяток историй про «жертв пиписечных мальчиков», от которых у Татьяны свело судорогой желудок. В их тесном кругу Анастасия вообще не стеснялась в выражениях, а в данном случае сама тема предполагала отсутствие эвфемизмов.

Одна из жертв работает в ее отделе. Ездит в Турцию раз в квартал: двенадцать недель пашет, как проклятая, за любые сделки хватается, лишь бы лишнюю сотню долларов заработать, а потом все на путевку и подарки альфонсу спускает. А теперь квартиру свою продавать собралась. Говорит, турецкий друг хоть сейчас готов на ней жениться, да не может – ему сначала нужно трех сестер замуж выдать, а денег на приданое нет.

Заканчивая историю про коллегу, Тищенко заявила: «Чтоб мне век мужика не видать, если этот козел не оберет Ленку до нитки, а потом бросит! И ведь до встречи с ним нормальная, здравомыслящая тетка была. Так что же о тебе, Дронова, с твоим до неприличия ничтожным сексуальным опытом говорить? В скольких ты там связях нам с Маринкой прошлый раз призналась? В двух? И это в 28 лет! Уписаться можно! Короче, Танюха, держись от турецких мачо подальше. Уши не распускай: говорить они умеют, такие сказки наплетут – Шахерезада в гробу от зависти перевернется. Пасись среди наших – авось кто-нибудь и попадется. А нет – так по немцам ударяй, австриякам. Эти пухленьких любят…»

Так что Настя права. Она действительно предупреждала. А Татьяна, получается, на ее предостережения наплевала. И поэтому не имеет права рассчитывать на помощь.

«А Тина?! – вдруг вспомнила Таня. – Почему я позвонила Марине, а не ей? Теперь поздно. Свое право на один звонок я уже использовала».

В замке заскрежетал ключ. Дверь распахнулась. На пороге стояли двое мужчин, один в форме, другой – в штатском. Заговорил второй:

– Русский консул нет. Ночью – нет. Завтра – тоже нет. Выходной. Вы сидеть здесь. Ждать.

…От пюреобразного супа почему-то пахло принесенным с мороза бельем. Таня проглотила одну ложку, вторую. Удивительно, но варево оказалось вполне съедобным. Выхлебав содержимое мисочки, Дронова пододвинула к себе плоскую тарелку, на которой лежал кусок мяса, отварные морковка, фасоль и горстка картошки фри.

«Надо же, как здесь арестантов кормят», – отрешенно подумала она.

Мясо оказалось жестким. Кое-как оторвав зубами крошечный кусочек, Дронова попыталась его разжевать, но не смогла. Пристроив серый ошметок на краю тарелки, взяла одну соломинку картофеля фри, но тут же положила обратно. Есть не хотелось. Совсем.