– Нянечка, а что, уже месяц прошел? А кукла-то, кукла?

– Месяц, уж больше, свет мой. Ешь давай. Молодец. Так вот, кукла. Пришел отец, вечер был, ты уж несколько дней болела, а он с чемоданчиком каким-то, и мужчина с ним интересный такой, немного как будто не в себе. Ну это мне, старой, может, так показалось. Усищи у него, как у тараканища, вверх торчат. На шее бант огромный, цветной – и желтый там, и красный – не поймешь. А костюм сиреневый такой и шуба сверху. Калоши снял, а ботинки тоже цветные. Вот потеха-то. А Владимир Михалыч и говорит: «Позвольте, Полина Сергеевна, вам представить, это известный кукольный мастер, господин Клаус Линдт. Будет меня обучать этому прекрасному искусству. Хочу сделать Зоюшке куклу, чтоб не было такой ни у кого. Подайте нам, пожалуйста, чаю в кабинет, а потом ужинать будем». И пошли. Ну, приношу я им чай. Смотрю, чемоданчик разобрали, а там материалов всяких и коробочек видимо-невидимо, и тряпки, и краски, и инструменты – всего полно. Владимир Михалыч и говорит: «Я, Полина, шкаф специальный заказал, стол, лампу. Завтра все привезут. Встреть их, будь любезна». А мне отчего ж не встретить. Потом ужин подала. Этот Клаус все по-немецки бурк-бурк. Только Владимир Михалыч понимает и беседу с ним поддерживает, а я-то ни бельмеса. И с тех пор, как придет домой, сразу в кабинет к себе, сначала с этим мастером, а потом уж один. Будто этот немец сказал, что он ему все основы показал, а теперь отец твой, Зоинька, сам все может делать, потому что вроде как у него хорошо получается. Вот вчера закончил. – Няня кивнула в сторону куклы. – Я как увидела – аж ахнула, сходство-то какое. Посадил вечером к тебе. А ты сегодня раз – и встала, ангелочек наш ненаглядный.

Сон № 1

После еды и няниных рассказов веки у Зои стали закрываться сами по себе, и она, не помня как, провалилась в здоровый, крепкий сон. Неизвестно, сколько времени прошло, но, когда она открыла глаза, в комнате было темно, и через незанавешенное окно девочка увидела, как с темно-синего неба падает крупный белый снег. Уличный фонарь тускло освещал комнату, по которой разливался отчетливый запах хвои. Зоя села на краешек постели и увидела, что в углу стоит большущая елка и макушка ее, украшенная шпилем, достает до самого потолка. Затаив дыхание, девочка медленно пошла к сказочному дереву. Раскинув пушистые лапы в стеклянных разноцветных бусах, ель тихонечко звенела, и перезвон этот, сливаясь с дурманящим запахом леса, окутывал все вокруг волшебством, как невесомым прозрачным покрывалом. Зое стало радостно и спокойно. Игрушки блестели и переливались, огромные шары, разрисованные диковинными цветами и зверями, завораживали.

– Неужели Новый год? И когда папочка успел нарядить елку, а я даже не проснулась? А ведь здесь должны лежать подарки! – Она раздвинула ветки и, к своей радости, увидев сидящую среди ваты и ярких коробок Надю, взяла ее на руки и вдруг почувствовала под белой с розами тканью ритмичные удары, будто билось человеческое сердце. Зоя ощутила легкий укол страха...

– Здравствуй, доченька, – услышала она тихий родной голос за спиной и обернулась, от неожиданности выронив куклу. На стуле у окна, не глядя на Зою, сидела мама. Лицо ее, точно сделанное из голубоватого льда, было необычайно красиво, но не живой человеческой красотой, а гладью холодного камня или стекла. Две косы покоились на груди. Белое с красными розами платье сверху покрывала широкая шаль, которую мама носила дома. Носки черных кожаных туфелек выглядывали из-под длинной юбки. – Подойди ко мне, девочка моя. Я так давно хочу тебя приласкать. Ты даже не была у меня на похоронах. Это понятно, тебя не хотели травмировать. А я так грущу по моей любимой деточке. Скажи, скучаешь ли ты без меня?

– Очень скучаю, мамочка, – всхлипнула Зоя.

– А любишь ли ты меня, как прежде?

– Конечно, люблю и всегда буду тебя любить.

– А будешь, как раньше, слушаться свою мамочку?

Для Зои все это было само собой разумеющимся: и любить, и слушаться, и она не знала, как еще ответить. Молча и утвердительно кивнула.

– Тогда подойди ко мне и принеси свою новую игрушку.

Зоя подняла Надю с пола, но с места так и не тронулась.

– Это нехорошая кукла. Она принесет несчастье. Надо уничтожить ее.

– Почему? Ее сделал папа для меня. Она так схожа с тобой, и я ее люблю!

– Я сама к тебе подойду! – Мать встала, шаль, упав на пол, обнажила язвы на руках, протянутых к Зое. – Чтобы забрать эту мерзкую куклу! Ты боишься моих рук? У куклы нет таких болячек? Зато у нее есть сердце! Его надо вырвать! Вырвать скорее, пока это не сделал кто-нибудь другой!

Она приближалась ужасно медленно, но неотвратимо. По Зоиным щекам катились слезы, в которых одновременно смешивались бессилие, ужас и любовь к маме. У нее кружилась голова и не было сил закричать и позвать на помощь. Она все крепче сжимала куклу и шептала: «Боженька, помоги мне, пожалуйста!»

Вдруг за окном словно вспыхнули сотни огоньков свечей и осветили чудесные узоры на стекле, сотканные из морозного серебра, хрустальные блики забегали по комнате, и покойница остановилась, посмотрела туда, где все сверкало и летали странные тени: «Меня зовут домой. Но я еще приду». И образ, постепенно теряя четкие очертания, превратился в легкий дымок и исчез за шторами. Наступила тишина. Крепко прижимая Надю к себе, напуганная и дрожащая Зоя некоторое время сидела под елкой, тупо смотрела в окно и потом шепотом спросила: «А где твой дом? Где он?» Она подползла к кровати и, забравшись с головой под одеяло, начала молиться, как умела, обо всех: о страшной и любимой маме, об отце, о Наде и о себе, да так и заснула.

Утро встретило ее ярким солнцем и чистым голубым небом. Она потянулась и увидела большую ель, рядом на табуретке стоял папа и прилаживал шпиль:

– Проснулся, ребенок! С добрым утром. А я вот вчера вечером принес эту красавицу, да не стал наряжать, боялся тебя разбудить. Новый год уж через несколько дней. Пора готовиться. – Он ловко соскочил с табуретки, подсел к дочке и обнял ее.

– Я смотрю, кукла тебе понравилась, раз ты с ней спишь.

– Очень, папочка. А ты сделаешь еще другую?

– Обязательно, ребенок.

Зоя ласково потерлась о папину щеку. От ночных кошмаров не осталось и следа тревожных воспоминаний.

– А мне мамочка сегодня снилась.

Владимир Михайлович ласково потрепал дочь по волосам, встал и подошел к окну:

– Чья это шаль? Мамина ведь! Как она здесь очутилась? Она же в комоде лежала. Пойду положу на место. – Папа вышел и унес с собой шаль, но своим недоуменным лицом оставил страшную догадку, что мама приходила, не снилась.

Наступал новый, 1941 год.

Москва. Наше время

Как говорится – ничто не предвещало. Утро выдалось прекрасным: солнечным, ярким, голубым, рыжелистным. Катя приготовила на завтрак любимые оладушки Стаса, они вместе ели и много смеялись. Потом Стас ушел на работу, а она устроилась с книжкой на диване и прикорнула. Резкий телефонный звонок вырвал ее из сладкой дремы. Катя, ругаясь, пошла искать телефонную трубку.

– Какого черта, так сладко спалось, – ворчала она, пока телефон надрывался.

– Привет, Катюш, узнала?

Как она могла не узнать? Ноги подкосились, а сердце ухнуло и провалилось в область желудка.

– Сереж, ты?

– Ну а кто еще? Ты ожидала услышать кого-то другого?

Обычная его хамская манера.

После того, как перекинулись двумя-тремя ничего не значащими фразами, он предложил встретиться.

– У меня времени нет.

– Катюш, ну чего ты врешь. Вот сейчас ты спала. Неужели ты для бывшего друга не выкроишь пару минуточек?

– Я не могу.

– А что так? Тебя ведь не в койку тащат, так, кофейку попить, поболтать по-товарищески со старым знакомым. Или мужа боишься? Хочешь, я с ним поговорю, попрошу его, чтобы он тебя со мной отпустил.