Вместе с мамой Аркадий пошел провожать отца. На вокзале трещали барабаны, гремели военные марши, заглушая неистовый вой и слезливые причитания деревенских баб.
Прощались под плач, свист и пьяные песни. И хотя еще в ночь перед объявлением мобилизации полицией были опечатаны все казенные винные лавки, все запасы спиртных напитков в трактирах, ресторанах и буфетах, — проворные солдаты все же где-то добыли спиртного. Подвыпившие для храбрости хвастливо выкрикивали из теплушек:
— Разобьем германца, так и знайте!
— Ждите с победой!
Наталья Аркадьевна, крепко закусив губу, чтобы не разрыдаться, думала: «Прощайте, солдаты, прощайте! С чем-то назад вернетесь?»
Из вагонов неслись звуки лихой гармошки, и кто-то пьяным голосом выкрикивал:
Мы германцев не боимся,
Австрияки — нипочем…
На позицию пригонят —
Переколем всех штыком.
Когда уже отошел поезд, остановился Аркадий на мостике через овраг. Удивительным цветом горело в тот вечер небо. Меж стремительных, но тяжело-угрюмых туч над горизонтом блистали величаво-багровые зарева. И казалось, что где-то там, за деревней Морозовкой, куда скрылся эшелон, загоралась иная жизнь.
Лишь одно непонятно Аркадию: почему мама все плачет и плачет?
Желая как-то утешить маму, Аркадий восторженно сказал:
— Папа-то у нас какой! Герой!
Наталья Аркадьевна вытерла кончиком платка слезы и тихо ответила:
— Глупый ты, Аркашенька, ах какой глупый!
«А почему это глупый? — недоумевал Аркадий. — Ведь об этом и соседи, и учителя, и все говорят…»
Наступила новая жизнь. Аркадий уже ходил в первый класс реального училища. На голове его красовалась сизая фуражка с черным лакированным козырьком. Форменная гимнастерка подпоясана широким ремнем, на желтой бляхе выбиты три буквы «АРУ» — Арзамасское реальное училище. Новой формой и кожаным ранцем Аркадий очень гордился.
Наталье Аркадьевне без Петра Исидоровича тяжело. Работы в земской больнице всегда много. Нелегко и с деньгами. Жалованья она получает тридцать рублей в месяц, да еще десять рублей земство платит квартирных. Вот и все «доходы» Голиковых, а семья ни мало ни много шесть человек.
В реальное ходить, конечно, интереснее, чем в школу Хониной.
Учится Аркадий в общем неплохо: приносит пятерки и четверки. Вот слаб только по чистописанию да рисованию.
В классе, где учится Аркадий, классным наставником Николай Николаевич Соколов. Для Аркадия он стал не только учителем русского языка и литературы, но и старшим другом и воспитателем.
У Николая Николаевича несколько забавная внешность. Он черный, худощавый, в пенсне, ходит немного подпрыгивая. За это и прозвали его «Галкой».
А дома у Николая Николаевича, где занимался Аркадий с товарищами, когда получал двойку по чистописанию, настоящий музей: турецкий диван, китайские фонарики, а книг — куда училищной библиотеке!
Николай Николаевич — человек справедливый, и на него не обидишься, если он даже отругает. Уж отругает, так не зря — за дело. «А то распусти вашего брата, — как любит говорить Николай Николаевич, — все ученье по швам пойдет».
А жить Аркадий и в самом деле стал по-новому. Ведь это он обещал отцу. Аркадий как-то сразу повзрослел, старался не оставлять Наталью Аркадьевну одну, ходил встречать ее к воротам больницы и, обняв, шел домой, докладывая о всех больших и малых событиях, происшедших в доме за то время, пока она работала.
Потянулись дни, полные ожиданий весточки от отца. Каждый раз, возвращаясь из училища, Аркадий первым делом спрашивал:
— От папы писем нет?
Петр Исидорович писал часто. Аркадий старательно отвечал. И все-таки немного обидно: другим ребятам с войны фотографии разные шлют — то у пушки отцы снимаются, то в окопе, а вот от папы одна-единственная карточка, на которой он снят в солдатской форме, где он стоит по команде «смирно». И без всякого оружия, ну хотя бы саблю прицепил!..
Некоторым ребятам отцы даже стихи присылают, вот как соседу по парте:
На Висле, широкой реке,
Где рвутся высоко шрапнели,
Куда мы ходили спасать
Мать-родину,
Пуль не боялись,
Атаки нам не страшны.
Жуть! Германцы-карабины,
Мы по вас пришли.
Стихи, конечно, нескладные, Аркадий и то лучше сочинил бы, но ведь они с фронта. А вот от отца и таких нет. Почему?
Арзамасская почта работала в эти дни с полной нагрузкой. Письма шли в Арзамас со всех фронтов. Писали родные, а то и просто незнакомые люди. В городе организовался «Дамский комитет», который посылал на фронт солдатам подарки. Комитет развернул свою работу вовсю.
В местной типографии отпечатали зелененькие книжечки с длинным, трудно запоминающимся названием: «Копии пи сем, полученных в Арзамасском Дамском комитете от нижних чинов действующих армий с сообщением о получении ими белья и разных подарков, отосланных комитетом на передовые позиции в разное время». Сразу и не прочитаешь!
В одном письме писарь 16‑й роты 173‑го пехотного полка Афанасий Сердюк от имени солдат Юго-Западного фронта отвечал на вопрос, в чем они нуждаются, так: «Одно лишь только пришлите нам: мир, и больше ничего нам не надо».
Каждую среду в реальном училище перед началом занятий ученики становились на молитву о даровании победы.
Электротеатр Рейста ученикам разрешалось посещать только в праздничные дни, и то до десяти часов вечера. Но с тех пор как у Рейста появилась огромная афиша «Подвиг казака Козьмы Крючкова», строжайший запрет училищного начальства нарушался многими реалистами. Да и кто мог устоять против таких многообещающих заголовков:
«Доблестный сын Тихого Дона поддержал воинскую славу казачества одним именем своим, нагоняющим страх на врагов России. Подвиг Крючкова будет вписан в летопись русской земли!»
В реальном из уст в уста передавались подробности подвига казака Козьмы Крючкова. В местной газете сообщалось: «Вместе со своими товарищами Козьма Крючков, заметив германский разъезд из 22 человек, бросился на немцев. Благодаря резвости своей лошади Крючков обогнал товарищей и один врезался в середину вражеского отряда. Первым ударом Крючков свалил с ног начальника разъезда и затем продолжал рубить немцев, несмотря на полученные раны. Когда у Крючкова выбили шашку, он вырвал у одного из немцев пику и защищался ею до тех пор, пока подоспевшие товарищи не обратили в бегство остатки разъезда».
— Вот это герой! — восхищался Аркадий. А германцы и австрияки — варвары. И как этого только мама не понимает? Рассказываешь, рассказываешь, а она даже не удивится, будто ей это и неинтересно совсем…
Нет, он, Аркадий, не может больше сидеть за партой.
Через месяц после проводов отца Аркадий исчез. Ушел утром в реальное и не вернулся. Дома — переполох. Плачет Наталья Аркадьевна, сестры. В реальном, оказывается, в этот день он не появлялся. Сообщили в полицию: «Пропал мальчик с родинкой за ухом». Наталья Аркадьевна целый день провела в бесплодных поисках.
Аркадий за это время прошел пешком верст десять, потом пристроился к обозу, что вез в соседнюю деревню добрую сотню крикливых гусей.
На телеге, кроме Аркадия, сидели двое — седая старуха и мужчина средних лет в черном картузе, какие обычно носят фабричные.
Старуха бережно откусывала от большого ломтя ржаного хлеба, густо посыпанного солью, и внимательно выслушивала человека в картузе, который рассказывал о болезни своего старшего сына, и время от времени поддакивала рассказчику, со вздохом повторяя: «И не говори, милый!»
Когда человек в картузе умолк, Аркадий, чтобы поддержать угасавшую беседу, вежливо осведомился:
— А сын ваш, случаем, не в реальном учится?
