Весть о начале войны застала Гайдара за письменным столом.

Задолго до войны Гайдар писал, что тот год и день, когда напряженную тишину тысячеверстной западной границы разорвут первые залпы вражеских батарей, — год и день и час не отмечен еще черной каймой ни в одном из календарей земного шара.

Но он знал, что год этот будет, день возникнет и час придет. Ибо динамит не может долго лежать в пороховых складах без того, чтобы не взорваться. И вот пришел этот час, этот день — 22 июня и год — 1941‑й.

Гайдар понимал, что началось сражение, равного которому еще никогда не было на земле, а может быть, больше никогда и не будет. Он уверен, что враг будет разбит, разгромлен и уничтожен. Этого врага, он, старый командир, знал давно и к смертному бою с ним готовился.

Война не застала Гайдара врасплох, ему было ясно, что надо делать. На другой же день утром он туго затянул широкий солдатский ремень, одернул гимнастерку и пошел в Красногвардейский военкомат.

Возвратился из военкомата хмурый: в армию его не брали.

Гайдар настаивал, требовал, но ответ был прежним, и он снова шел в военкомат.

Да, Гайдар очень хотел быть рядом с Васькой и Петькой, Борисом Гориковым, Наткой Шагаловой — с теми героями своих книг, которые уже подросли и теперь стали наверняка храбрыми солдатами.

А из Москвы на запад уходили длинные эшелоны. Уходили туда, где отважная Красная Армия сражалась с вероломным врагом, и соседские ребята громко распевали старую знакомую песню на новый лад:

Гайдар видел, как по ночам над Москвой ослепительно вспыхивали огни прожекторов, грозно грохотали орудия зенитчиков. Утром он слышал слова знакомой военной команды — это проходили батальоны народного ополчения. Днем прощался со старыми друзьями, которые уезжали военными корреспондентами на фронт.

И снова шел в военкомат, потом в Союз писателей и в Центральный Комитет комсомола. Ему снова и снова отказывали, но Гайдар не сдавался. Наконец 14 июля он получил бумагу, в которой было написано:

Кажется, лед тронулся. Гайдар ликовал: из Союза писателей он пошел прямо в военкомат, оттуда его послали на медицинскую комиссию. Снова строгий голос врача в белом халате, и снова постукивание молоточком, и снова горький отказ…

И все-таки Гайдар своего добился: через пять дней в руках у него было долгожданное удостоверение.

«Дано писателю тов. Аркадию Петровичу Гайдару в том, что он командируется в Действующую Красную Армию юго-западного направления в качестве военного корреспондента «Комсомольской правды», согласно распоряжению Генерального штаба Красной Армии (пропуск от 18 июля 1941 г.)».

20 июля 1941 года Гайдар выехал на фронт.

Поезд торопился, попадал под бомбежку и шел все дальше и дальше. Вот уже и Харьков, каменный забор, на котором большими черными буквами выведено: «Харків». Потом красивый, некогда шумный вокзал.

Вспомнилось Гайдару, как весело и шумно подъезжал он вместе со своей женой Дорой Матвеевной к Харькову по дороге в Крым. Далеким, очень далеким показалось то счастливое время, хотя было это два года тому назад…

На одной из станций выбежал Гайдар и бросил в ящик письмо, в котором написал жене, чтоб была здорова, чтоб берегла себя и его приемную дочь Женю.

Он крепко полюбил Женю — дочь Доры Матвеевны. Вот уже три года он знаком с этим хорошим маленьким человеком и вспоминает о нем всюду, куда бы ни уезжал.

Как радовалась Женюрка, когда получила тогда с Кавказа короткое письмо, в котором ее папа сообщал, что плывет по Черному морю, и что оно очень глубокое, и если поставить сто домов один на другой, то все равно эти дома потонут, и что в этом Черном море водятся злые рыбы, веселые дельфины, блестящие медузы, а коровы в этом море не водятся, и кошки с собаками не водятся тоже.

Но все это теперь от Гайдара очень далеко: и город Клин, где они жили, и сама милая девочка Женюрка, и его сын Тимуренок, и много других бесконечно дорогих для него маленьких друзей…

Уезжая на фронт, Гайдар подарил Жене книгу и написал на ней такие стихи:

Дети! Сколько их осталось без отцов и матерей, сколько их расстреляно фашистскими стервятниками у железнодорожных насыпей и в разбитых вагонах!.. А там, на востоке, долгими днями и ночами они будут ждать возвращения тех, кто вместе с ним едет сейчас на фронт, и дождутся ли всех?.. Нет, пожалуй, не все дождутся, потому что на войне чудес не бывает…

Сколько встречал Гайдар на тыловых железнодорожных станциях босоногих вихрастых деревенских мальчишек с кошелками в руках! В кошелках ягоды.

— Почем смородина? — спрашивал Гайдар.

Мальчуганы наполняли бумажные кульки ягодами и отвечали:

— С вас денег не берем, товарищ командир!

А один из них, оглянувшись по сторонам, спросил:

— У вас тут, товарищ командир, лишней винтовки нет?

— Лишних винтовок на всем белом свете нет, — улыбнулся Гайдар, вспомнив, как когда-то давным-давно ему ответила Мария Валерьяновна.

Но паренек не унимался и, обращаясь снова к Гайдару, попросил:

— Тогда, дяденька, дайте два патрона.

— На что тебе патроны?

— А так… — почесывая затылок, таинственно ответил паренек. — На память…

— На память патронов не дают, — строго сказал Гайдар и сунул пареньку решетчатую оболочку от ручной гранаты и стреляную блестящую гильзу.

— Ну вот, — разочарованно протянул мальчуган. — Что с них толку! Да вы не сомневайтесь, товарищ командир, я для дела…

Паренек, боясь, что ему не верят, полез за пазуху и вынул завернутый в клеенку комсомольский билет.

Гайдар посмотрел мальчугану прямо-прямо в глаза и положил в горячую мальчишечью руку обойму.

Эта обойма от его винтовки, она записана за ним. Он берет на себя ответ за судьбу этой обоймы и уверен, что каждая выпущенная из этих пяти патронов пуля полетит точно в цель, она предназначена для вероломного захватчика, и она найдет его!

…А по дорогам идут и идут гурты колхозного скота, его гонят дальше от линии фронта, гонят на восток. За гуртами тихо бредут беженцы, плачут дети на руках у матерей.