«А эти, — думал Горелов, — пострашнее иных немцев. Выродки… Ждали, двадцать четыре года ждали, сволочи…»

— Ну, так як же? — спросил Гайдар, — сам того не замечая, он теперь часто употреблял украинские слова. — Разрешите?

— Что ж, без радио как без оружия, — вздохнул Горе лов. — Идите Аркадий Петрович. Только втроем. Возьмите Бугаева и еще хлопца из здешних. Дорогу покажет. Ничего не поделаешь! Доброго вам пути!

«Вот оно еще как бывает, — думал Горелов: мысль о предателях не давала ему покоя, — речи они, сволочи, правильные произносили на собраниях, клялись в верности, а на поверку что вышло?.. Срам и позор вам, товарищ партийный секретарь! В твоем районе оказались предатели, и ты за это в ответе!.. А рядом с тобой, в землянке, в глухом приднепровском лесу, только что сидел знаменитый на всю страну писатель, большой человек. С первых дней войны в самое пекло, под Киев, приехал, а потом и в наш отряд попал, и кем? Пулеметчиком… А его-то собратья некоторые, поди, где-нибудь сейчас за Свердловском живут. Дело ихнее, конечно. Все-таки писатели, беречь надо. А вот я, лично я, сберегу ли своего пулеметчика?.. За батарейками послал писателя…»

А тем временем Гайдар с Бугаевым и чернявым хлопцем-партизаном, жителем Леплявы, которого прикомандировал к ним Горелов, вышли из леса. Издалека видны были редкие огоньки в хатках. Хлопец объяснил:

— Це тильки у полицаев. Запретили немцы зажигать лампы в хатах. Да и де ж керосин? Нема керосина.

Когда вошли в село, Гайдар остановился у сельмага и направился в хату напротив.

— Ждите меня здесь!

Бугаев остался на улице, на всякий случай, а чернявый хлопец вошел в хату вслед за Гайдаром.

В селе было тихо. В небе ярко горели звезды. Где-то там, за Днепром, взлетела и рассыпалась зеленая ракета. Тишина.

«Что это земляк долго не выходит? Уж не случилось ли чего? — с тревогой думал Бугаев. — Пора бы уж!»

Скрипнула дверь, из хаты вышел на смену хлопец и стал в дозор.

Бугаев вошел в помещение.

Окна были завешены старыми газетами, на столе тускло мерцала самодельная коптилка, бросая неяркий свет на стол, покрытый холщовой скатертью, и лица четырех мальчуганов лет двенадцати. Они внимательно слушали Гайдара. А разговор у них шел, видно, серьезный.

— Дядько, вот скажи, только честно скажи, чи победят наши Гитлера? — допытывался один из ребят.

Гайдар глубоко затянулся самосадом и выпустил тяжелую струю дыма.

— А сам ты хотел бы, чтобы наши победили?

— Спрашиваете!.. — обиделся мальчуган.

— Ну вот сам себе и ответил… Гитлера мы победим. Это точно. Можешь не беспокоиться. Но вот, друг, какая загвоздка. Кончится война, и кого-нибудь из вас спросят, тебя например, — Гайдар повернулся к долговязому парню, что стоял у печки. — Как тебя зовут, хлопец?

— Олесь…

— И тебя, Олесь, спросят: чем ты, дорогой товарищ, в войну занимался, что сделал для общей победы? Скажешь, что в хате сидел да гречневую кашу с молоком ел, своих дожидался?..

Хлопец обиделся.

— Нема у нас, дядько, гречневой каши, усе зерно фрицы отобрали, и коровы нема.

— Тогда, скажут, на печке сидел, от фашистов прятался, — подзадоривал хлопца Гайдар.

— А я зовсим не ховаюсь. Я, дядько, на дощечке гвозди набиваю и там, де их машины по дорогам идут, раскидываю.

— Верно делаешь, Олесь, что раскидываешь. И все-таки мало этого, Олесь. Надо больше делать и партизанам нужно больше помогать.

— А чем же я… чем мы, хлопцы, поможем?

— Хорошо. Вот тебе и первое задание. Батарейки у нас кончились, друг. А без них какой он, приемник? Так, для мебели разве. А мебель, сам понимаешь, нам не нужна. Вот отгрохает война — тогда другое дело.

— А де ж их купить, батарейки?

— Правильно. Лавку фашисты разграбили.

— А де ж тогда?

Гайдар улыбнулся.

— Тогда, может, в Киев съездить, что ли… Был там на Крещатике, ого, какой магазин! Одним словом — культтовары. Полный ассортимент.

— Так у Киева ж — фашисты. И далэко…

— То-то и оно, что далеко, и фашисты к тому ж, — согласился Гайдар.

— Тогда, дядько, як же?

Гайдар ответил не сразу.

— Вот видишь, Олесь, везде фашисты нам мешают. Но выход есть… А вы, хлопцы, пошукайте, в сельсовет загляните, в клуб не забудьте, неужто пары батареек не сыщется? Да не может того быть!

— Верно, дядько, — поддержали ребята. — Мы скоро. До побачення!

Ребята убежали. Бугаев, с нескрываемым восхищением слушавший разговор Гайдара с хлопцами, заметил:

— Прямо тебе скажу, партийный у тебя разговор с хлопцами получился. Талант у тебя агитатора. Умеешь с людьми говорить. Эх, если бы не война да если бы согласился, — в нашу парторганизацию на завод пропагандистом бы назначили.

— Не взяли бы, — улыбнулся Гайдар.

— Это почему бы?

— Вам ведь пропагандиста партийного человека подавай, а я…

— Так ты же коммунист!

— Правильно, но по анкете — беспартийный…

— Как же так? — удивился Бугаев, — быть того не может! Писали ж про тебя…

Гайдар склонился над коптилкой, раскурил трубку. Потом заговорил.

— А коммунистом я, земляк, еще мальчишкой стал, в четырнадцать лет приняли, еще в Арзамасе. А потом в двадцать втором, когда командовал полком, беда со мной случилась. — Гайдар тяжело вздохнул. — Одним словом — напартизанил… Исключили меня тогда из партии на целых два года.

— Ну а после как, восстановили?

— Потом контузия в голову. Травматический невроз… Больницы, госпиталя для нервнобольных. Еле выжил. И помучила же эта проклятая болезнь! И сейчас мучает. Э, да что вспоминать!.. А потом годы скитаний — по Уралу, работал в Архангельске, в Средней Азии побывал, в Крыму, на Дальнем Востоке. Куда только судьба не забрасывала… Кочевая жизнь. Так вот я и остался беспартийным большевиком.

Гайдар замолчал. В тусклом свете коптилки видно было, как резко обозначились морщины на его широком лбу.

— Многие об этом спрашивают, не ты один. Почему, да как, да отчего. И разве каждому все объяснишь? С тех пор и пишу в анкетах: «бывший член РКП(б) с 1918 по 1922 год»… Тогда записали в протоколе: «За жестокое обращение с пленниками». Здорово тогда по мне ударило. Ну скажи, земляк, жестокий я человек?

— Да что ты, Аркадий Петрович, погорячились товарищи просто.

— Погорячились, говоришь? Нет, земляк, не утешай. Для меня этот билет не просто книжечкой был. Я, если хочешь знать, всю жизнь за это отдал. Оступался, конечно, и падал. Но сам и поднимался. Как мой барабанщик. И шел со всеми, туда, куда все люди честные идут.

— Да что ты, Аркадий Петрович, я же и не сомневаюсь нисколько, что тебе в голову пришло?

— Опять, земляк, утешаешь… Не к чему Гайдара утешать. Он не из бедных и совсем не несчастный… Подожди, не перебивай, дай договорить. А вот здесь, — Гайдар дотронулся рукой до кармана защитной гимнастерки, над которым блестел орден «Знак Почета», — сейчас я здесь бумагу одну ношу. Мало ли что бывает, — Гайдар улыбнулся, — на войне как на войне, иногда и подстреливают… В той бумаге слова я такие написал: «Революция, Красная Армия, большевистская партия давно в моем сердце слиты воедино. Прошу считать меня членом ВКП(б)». Как думаешь, земляк, не очень громко получилось?..

Скрипнула дверь, и в хату ворвались запыхавшиеся хлопцы.

— Вот, дядько, — сказал, тяжело дыша, Олесь и развернул узелок. — Тильки три удалось. Мы ще достанемо.

— Ну что ж, — сказал Гайдар. Он встал со скамьи и приложил руку к пилотке. — От лица службы объявляю благодарность! Чего же вы, хлопцы, молчите? Солдатам полагается отвечать: «Служим Советскому Союзу!»

Хлопцы нестройно повторили.

— Вот и хорошо, что служите.

Уже совсем стемнело, когда Гайдар и его товарищи уходили из Леплявы.

А наутро возле своих хат жители Леплявы нашли листки из школьных тетрадей, на которых была переписана последняя сводка Совинформбюро. Листовка заканчивалась грозными словами: «Смерть фашистским захватчикам! Победа будет за нами!»