— А я и сам не знаю как, только батя говорит, что Николашке дали по шапке. В общем, говорит, революция!
Если бы Митька сообщил, что реальное училище провалилось под землю, Аркадий и то бы больше поверил, чем этой неслыханной новости.
— Ну и врать же ты, Митька!
— Вот с места мне не сойти. Вот разрази меня гром, если вру! — и Митька трижды яростно перекрестился. — А ты сам на улицу выйди! Флаги красные вешают, а царские жгут, гербы скидывают. Ужас что творится! Прямо ужас!
Последний довод окончательно убедил Аркадия.
Набросив шинель, Аркадий вместе с Митькой выбежал на улицу.
Митька был прав: в центре города, на Базарной площади, творилось бог знает что — все бурлило кругом, все шумело.
Прямо посреди улицы — колонна кошмовалов с красным флагом, с красными бантами на груди — и вся улица, кажется, расцвела красными цветами. А над головами гремит песня, незнакомая грозная песня:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног…
Два ремесленника залезли на крышу уездной управы и поленьями отбивают царский герб.
— Так его, так! — ревела толпа. — Долой Романовых!
Кто-то дернул Аркадия за рукав. Обернулся — перед ним сияющий Саша. Саша Плеско из четвертого класса.
— Айда, Аркаш, на базар, там городовых бьют. Вот здорово!
Какие-то бабы дубасили городового, сбили с него шапку, а тот, закрывая лицо руками, только охал и жалобно кричал под общий хохот: «Господи, господи…»
— Давай сюда второго, — кричали из толпы. — Хватит, поцарствовали, ироды!
Тихий купеческо-монастырский городок зашумел, заволновался. На улицах и площадях то и дело вспыхивали митинги. На Базарной площади на телегу вкатили пустую бочку, и на нее один за другим поднимались ораторы.
— Беден язык человеческий! — утирая слезы, кричал один из ораторов в богатой шубе. — И я не знаю, как назвать великое совершившееся. Может быть, чудо? Я не знаю! Я знаю лишь, что в моей груди кипят радостные слезы…
Другой оратор вопил, размахивая руками:
— Граждане! Великое чудо свершилось на Руси. Христос воскресе!
Реальное в те дни напоминало муравьиную кучу, в которую бросили головешку. Что только не творилось в училище! Во всех классах громко кричали, отчаянно свистели. Со стен срывали царские портреты.
— Свобода! — кричали старшеклассники.
— Да здравствует свобода! — вопили однокашники Аркадия, и он вместе со всеми топал ногами, свистел, орал и выкрикивал это новое слово — «свобода».
Учителя пробовали угомонить своих воспитанников.
— Господа! Господа! — чуть не плача, повторял инспектор. Образумьтесь! Неужели вам не стыдно?
Голос инспектора тонул в общем гуле, но тот все старался перекричать своих воспитанников:
— Будьте же благоразумны! Я же говорил вам: надо быть угольком и распространять вокруг себя свет. Не за свое дело взялись, господа!
— К черту угольки! — вопили осмелевшие старшеклассники. — К черту свет! Да здравствует революция!
Занятия в училище были сорваны.
Из всего, что происходило в то время, ученики поняли од но: царя свергли, начинается революция, но что в этом хорошего и что происходит вокруг, реалисты толком не знали.
…Отшумели бурные февральские дни, поутихли восторженные голоса ораторов, кричавших о свободе. И все оказалось по-прежнему. Хотя царя и свергли, война продолжалась. В самом деле, власть как будто новая, а порядки оставались старыми: земля, лес, луга, говорят, переданы земскому управлению, а крестьяне опять ни при чем…
Арзамас стал каким-то строгим, суровым. Кошмовальная фабрика купца Жевакина не работала. В запустении стояли кожевенные заводы. По улицам, сгорбившись, двигались монахи и попы. Изредка проходили рабочие с озабоченными лицами.
В город все чаще приезжали из Нижнего новые ораторы, произносили речи о конституции, каком-то Учредительном собрании, о продолжении войны «до победного конца».
В реальном каждый день какие-нибудь новости. Старшеклассники, например, заявили, что они не желают больше заниматься у преподавателя французского языка, и все, как один, не явились на уроки.
В другое время за эту вольность влетело бы по первое число, но на этот раз директор училища только выразил «сожаление», что обстоятельства принудили учеников действовать явочным порядком, и заявил: «Повторение подобных явлений будет впредь невозможным, ибо верю, что нарождается новый и лучший строй школьной жизни».
И еще одна новость: педагогический совет училища одобрил создание ученических организаций и судов. Члены школьного комитета теперь имели право участвовать в обсуждении поведения и оценок учеников. Старые преподаватели реального сокрушенно качали головами: «Школа вышла на улицу. Улица вторглась в школу». Но что поделаешь — революция!
В Арзамасе создалась «Организация учащихся среднеучебных заведений». В реальном училище Аркадия избрали председателем классного комитета.
У «Организации учащихся среднеучебных заведений» вскоре появился печатный орган — газета «За свободу». Ответственным редактором ее стал Николай Николаевич Соколов, любимый учитель Аркадия.
В первом же номере, вышедшем 17 октября, новая газета обратилась к учащимся с призывом:
«Товарищи! Полно спать! Пора проснуться, оглянуться кругом и посмотреть, что делается около нас…»
Эту статью Аркадий прочитал перед классом.
С каким вниманием слушали его одноклассники, как загорались их глаза, когда он декламировал стихи о тех, кто боролся за свободу и погиб во имя счастья народа в грозный 1905 год:
Родина все брызги вашей крови
В свой шлем воинственный, рыдая, собрала,
Горстями полными по ниве разбросала,
И капля каждая героя родила.
Газета «За свободу», призывала к борьбе за новую школу, которая должна стать подлинным храмом науки.
Эта газета не была большевистской, хотя в составе редакционной комиссии находились люди, близко стоявшие к большевикам, сочувствующие им. В газете часто появлялись такие статьи и лозунги, которые не могли не тревожить врагов революции.
Тот, кто честен, силен духом,
В ком горит огонь святой,
За свободу для народа
Выходи на смертный бой!
Лучше смерть, чем царство рабства,
Лучше мертвым в битве лечь.
Все на бой за угнетенных!
Честь — наш панцирь, слово — меч.
В эти дни Аркадий почти все время пропадал у Соколова, жил у него по целым неделям, лишь изредка забегая домой. Он выучил наизусть большинство революционных стихотворений, которые печатал в своей газете Николай Николаевич. Он и сам пробовал писать их, но они не всегда получались.
В реальное нагрянули представители различных партий: эсеры, меньшевики, кадеты.
«Странное дело, — рассуждал Аркадий, — все говорят как будто об одном, но все по-разному».
И почему, в самом деле, так получается? Вчера на митинге выступал человек, эсером называется, и кричит: «Кто за землю и волю — сюда». Потом сказали, большевик выступит, а тот говорит: «Кто за мир и хлеб — сюда!» Вот тут попробуй и разберись!
Люди в котелках, цилиндрах и дорогих шапках визжат: «Да здравствует свободная Россия и война до полной победы!» А солдаты из госпиталя орут в ответ: «Хватит вошь кормить в окопах, нам Дарданеллы не нужны».
Кого слушать, кому верить?
Конечно, все бы объяснил классный наставник Николай Николаевич, но он какой-то хмурый ходит, озабоченный.
Спросил у него вчера:
— А ведь вправду, Керенский хороший человек, он за свободу, за народ идет, об этом все говорят?
