Во время следствия по постановлениям гдляновских следователей было арестовано четверо невиновных родственников Мусаханова, по восемь родственников Нурумбетова, Камалова, Раджабова, Джуманиязова, девять — Усманходжаева, пятнадцать — Худайбергенова.
В связи с этим невольно вспоминается уголовное дело об убийстве Кирова, совершенном 1 декабря 1934 года. За него, путем фальсификации следствия работниками НКВД, были расстреляны 13 невиновных лиц, хотя убийца Николаев действовал в одиночку. Но это еще не все. За так называемую сопричастность к убийству Кирова совершенно необоснованно признали врагами народа, а также расстреляли жену Николаева, его брата, сестру жены, ее мужа Кулишер. Выли репрессированы мать Николаева и две ее сестры. Все эти лица к названному преступлению не имели никакого отношения, так же как не совершали противоправных деяний в наши дни и арестованные родственники в Узбекистане. История кажется повторилась. Невиновные жертвы в Узбекистане будут оправданы, хотя проведут за решеткой до пяти-девяти и более месяцев. Их использовали как средство воздействия на тех, кто привлекался к уголовной ответственности за взяточничество. Как это происходило, нам рассказывали многие на допросах.
Вот выдержка из показаний Каримова Торебоя. Его «взяли» ночью из дома. Сказали, забирают за убийство человека. Жена перепугалась, плакала. На допросах в изоляторе в течение месяца требовали выдать дипломат с 500 тысячами рублей. Он отказывался, так как никакого дипломата с деньгами не было. Далее арестованный рассказал: «При этом на допросах меня всячески запугивали тем, что из тюрьмы я не выйду и сгнию в ней, что на лбу мне нарисуют зеленое пятно и будут стрелять. Все время возили на допросы в наручниках. Сообщили мне ложные сведения о том, что моя жена арестована, мои дочери исключены из института, и обещали разрушить бульдозером мой дом. Но самое страшное происходило в камере, где специально подсаженные ко мне рецидивисты систематически избивали и издевались надо мной. Как только я заходил в камеру эти люди начинали требовать от меня все тот же дипломат с деньгами и избивать.
Надевали на голову мне зимнюю шапку, которую завязывали под подбородком и заставляли делать приседания до полной потери сил, пока я не падал. После этого заставляли пить много холодной воды. Если не подчинялся, то били. Сами они спали на матрасах, а меня заставляли спать на полу, выбирая место, где сильнее дует. Запрещали вставать. Часто у меня от этих и других издевательств шла носом кровь».
Камалов Кызылбек заявил, что он отказался давать ложные показания. «В ответ послышались угрозы, мол все равно найдем хоть какую-нибудь компру по месту работы и посадим тебя и твоих детей, да и жену в придачу».
Нурумбетова Аважан, будучи беременной, отрицала хранение ценностей, нажитых преступным путем, «…тогда следователи сказали, что сейчас увезут в тюрьму, что рожать своего ребенка я буду там».
Джуманиязова Зухра сообщила нам, что следователь говорил ей на допросе: «…Если я не соглашусь давать показания на Исмаилова, то изнасилуют моих дочерей…»
Хаитов Тура категорически отрицал свою причастность к взяточничеству, тогда его начали шантажировать арестами детей и жены. Показывали постановление на заключение под стражу сына, делали все, чтобы он оговорил себя и других. Хаитов вспоминает: «11 мая 1986 года меня вызвали в кабинет Иванова, он через окно показал жену и дочь, они стояли напротив. Он вызвал жену, допрашивал, угрожал ей арестом, если она не выдаст деньги, ценности и не расскажет, кто ко мне ходил, кто что приносил. Об этом мне после моего освобождения рассказали дети, да я об этом услышал и в суде, когда их допрашивали. Жена стояла с утра до позднего вечера. Так продолжалось до 20 мая 1986 года. Иванов ежедневно вызывал жену и дочь и держал их на улице.
Жена у меня болела, но должна была стоять голодная, в жару. Вызвали младшего сына, другую дочь и они там стояли постоянно, они даже дважды видели меня и через окно мимикой я поговорил с ними. Затем вызвали старшего сына из академии, допрашивали его неоднократно и тоже держали с утра до вечера то в кабинете, то на улице. Это делали Боров с Ивановым вместе. 20 мая 1986 года меня вновь вызвал Иванов, он всегда меня допрашивал в бывшем моем кабинете. Это здание раньше принадлежало МВД УзССР. Это тоже делалось, чтобы оказать на меня большое психологическое давление. Когда меня вывели из кабинета в приемную, Иванов открыл дверь и я увидел в кабинете напротив приемной своего старшего сына Махмуда. Он сидел, склонив голову, вокруг него стояли четыре человека из группы Гдляна. Меня завели обратно в кабинет. Иванов показал протокол допроса Урунова, где он писал, что ежемесячно получал от моего сына Махмуда, который у него работал инспектором БХСС, 1000 рублей, и показал постановление на арест сына. Правда, эти документы — постановление на арест, заявление и протокол допроса Урунова мне показали издали, в руки не дали. У меня наступило шоковое состояние, и я сломался. Мне сейчас стыдно, ведь я ничего и никого не боялся. Почему я испугался? Да потому, что я знал о беззакониях, творимых Гдляном, Ивановым и другими следователями их группы. Они фабриковали разные документы, знал также, что они арестовывали детей, жен других обвиняемых, это по Бухаре, Намангану, Хорезму, Кашкадарье, жену — мать-героиню Ваисову, жену первого секретаря райкома партии Хорезмской области и других. Им было все позволено. Они закону не подчинялись, закон им подчинялся. Гдлян был «Генеральным прокурором», а его первым заместителем был Иванов. Они что хотели, то и делали.
Понимая все это, находясь в шоковом состоянии, находясь под давлением таких людей, жестоких, подлых, под угрозами, шантажом, обманом, я под диктовку Иванова и написал «признательное» заявление на имя Генерального прокурора о, якобы, получении и даче мною взяток тем людям, которых Иванов указал в списке. Я боялся за сына, что они его арестуют, боялся за жену, что она не переживет ареста сына. Я уже видел жизнь и готов был сидеть, но сын только начинал жить, у него трое маленьких детей, поэтому я и написал то, что диктовал мне Иванов. После того, как я написал заявление, ко мне стало уже другое отношение, стали передавать сигареты, дополнительную передачу, в кабинет приносили обед. Меня мучили угрызения совести. Я, некурящий человек, стал курить по 2 пачки сигарет в день. Я хотел умереть. Ведь я опозорил своим «признанием» мать, сыновей, жену, дочерей, всех родственников, друзей, тем, что оговорил людей».
А вот, что рассказал Рахимов Бекташ, 1924 года рождения, — бывший секретарь обкома партии, Герой Социалистического Труда, неоднократно награждавшийся высшими орденами государства. Гдляновские следователи задержали его 5 декабря 1988 года во дворе дома, потом его поместили в следственный изолятор, где он провел под стражей 9 месяцев, но впоследствии был полностью реабилитирован, вышел на свободу. О времени, проведенном в следственных камерах, о допросах вспоминает, как о кошмарном сне. На седьмом десятке лет жизни ему пришлось пережить то, что переживали люди в страшные тридцатые годы.
«Вечером вновь вызвали на допрос. Опять допрашивали несколько человек. Вопрос стоял в том же ракурсе: сдаю требуемые деньги — меня тут же выпускают на свободу. При этом договорились даже до того, что я могу какую-то часть денег оставить себе. Шла самая настоящая торговля. Один из следователей — узбек — очень долго уговаривал меня. Когда и это не помогло, то вновь начались брань и угрозы в мой адрес. Гдлян стал шантажировать тем, что даст команду и моего сына, офицера органов КГБ, снимут с должности и уволят. Я пытался, как мог, объяснить, что сын абсолютно ни при чем, так за что же он будет страдать. Надо мной издевались самым настоящим образом, играли на отцовских чувствах, заставляя признать то, чего не было в жизни. Результатами этого допроса все были недовольны. Их, видимо, не устраивало то, что я сказал об отсутствии у меня денег и, естественно, ничего не выдал. До настоящего времени я не понимаю, насколько сами следователи верили в реальность этого чудовищного вымысла. Меня сломило лишь сообщение Карташяна о том, что из-за моего поведения ими арестован сын и в дальнейшем это же ждет остальных членов семьи. О подобной практике следствия мне было достаточно много известно еще до ареста, и я поверил их словам. Я был вынужден пойти на их условия и написать всю ту ложь в отношении многих лиц, которую от меня потребовали. Под воздействием таких угроз, я был готов любого и каждого человека обвинить в чем угодно. Позже одумался и отказался от навязанной лжи.
