На секунду все разговоры утихли, и Жослин спросил вполголоса:

— Кого ты имеешь в виду, Мария?

Он произнес ее имя на испанский манер, делая акцент на «и» и оглушая конечное «а», как это всегда делал Виржиль.

— Кого?

Она гневно повернулась к Жослину.

— Нашего поверенного, менеджера, этого паразита!

Она зло заговорила, глядя на Руиса:

— Понимаешь, Жослин, мой мальчик стал звездой в жестоком мире корриды. Рядом с ним всегда должен быть человек, который заботился бы о его безопасности, а не тот, кто выставит его сражаться с кем попало, лишь бы это принесло прибыль.

— Мама, уймись, — мягко попросил ее Руис.

Но Мария хотела высказать наболевшее.

— Ты веселишься! Ты всегда это любил: острые ощущения, аплодисменты, близость опасности. Ладно. Но зачем ты взял на работу того, кто все решает за тебя, зачем? Ваше желание славы и денег скоро убьет меня!

Руис побледнел.

— Но это неправда! Мама, послушай, я…

Мария не дала ему закончить и заставила замолчать, еще больше повысив голос:

— Ты можешь выполнять свою работу и не прислушиваться к тому, что говорит этот нахлебник! Он использует тебя, зная, что ты горд, как павлин! Ты согласишься на что угодно, чтобы стать еще более знаменитым. Ты глуп, как и все твои друзья. Почему бы не попробовать бой с шестью быками? А? Или это скоро будет в программе? Чтобы стать первым, ты согласен убить себя!

Руис встал, чтобы уйти, но Виржиль остановил его, положив руку ему на плечо.

Другой рукой он притянул к себе Марию и погладил ее волосы с неожиданной нежностью.

— Помолчи, Мария, помолчи… Он больше не ребенок, он свободен…

— Но он все еще мой сын! — закричала Мария, последний раз пытаясь возразить, уткнувшись носом в шею мужа.

Руис смотрел на мать. Мигель наклонился к Жослину и сказал:

— Мама думала, что в воскресенье у Руиса последний бой. Но на самом деле он подписал контракт на участие в корриде во время праздников в Севилье через десять дней. Он не хотел говорить ей, потому что знал, как это расстроит ее. Такие разговоры заканчиваются одинаково: она всегда плачет…

Руис окинул брата мимолетным жестким взглядом. Затем он взглянул на Жослина. У юноши был жалкий вид. Жослин натянуто улыбнулся — ему было жалко Руиса.

— Хозяин! — позвал Жослин владельца заведения. — Принесите нам вашего самого лучшего шампанского. Виржиль, выпьем за здоровье твоего младшего сына, за его последние бои, и пусть хранит его Господь!

Мария расхохоталась своим неподражаемым смехом и отодвинулась от мужа.

— Господь щедр! Сколько молитв я вознесла, сколько свечей зажгла за то, чтобы мой сын остался жив! Ты прав, Жослин, давайте выпьем за Руиса и его быков, его поклонниц и за дом, который он строит в Сент-Мари, за всех, кто восхищается им, и за его бедную мать!

Жослин, пораженный прямотой женщины, поднял бокал и, глядя на Марию, сказал:

— За мать!

В эту минуту протянулась нить понимания между Жослином и Марией. Остальным понадобилось чуть больше времени, чтобы понять суть сказанного. Руис, как обычно, слегка прикоснулся губами к напитку. Рафаэль смотрела на всех, чувствуя себя здесь чужой. Руис поднялся, обошел стол и обнял мать. Она ласково улыбнулась ему.

— Выпей хотя бы раз с нами, — сказал Виржиль. — Это не последняя мамина сцена отчаяния.

Руис взял у матери бокал и залпом выпил шампанское.

— Твое мнение никогда не изменится, мама, — сказал он и поставил бокал.

Альба и Жавьер посмотрели на Руиса с таким восхищением, что Жослин вдруг подумал, что только Мария спасает Руиса от звездной болезни, которую может вызвать такое обожание. Продолжая рассматривать сидящих за столом, Жослин остановил свой взгляд на Рафаэль. Она тоже смотрела на Руиса, поддавшись необъяснимому обаянию, которое он излучал. Жослин понял, откуда возникло чувство раздражения по отношению к этому юнцу. У него появилось желание встать и выплеснуть свою злость. Вид Руиса был ему неприятен. Он слишком молод и заносчив, окружен чрезмерной заботой. Он был красив и соблазнителен — полная противоположность стареющему Жослину. Рафаэль преобразилась: от выпитого шампанского ее зеленые глаза возбужденно блестели в отблесках свечей, золотистые кудри падали на разгоряченное лицо. Внезапно Жослину захотелось оказаться с ней наедине, в комнате в Париже. Но нужно было пить до дна за здоровье Марии и Виржиля и радоваться успехам Руиса.

Когда уставшие гости расходились в два часа ночи. Жослин был очень пьян. Шофер Виржиля приехал как раз вовремя. Все расселись внутри «мерседеса», а приехавший на своей машине Руис, пользуясь суматохой, предложил Жослину:

— Можно, Рафаэль поедет со мной? Она мечтает прокатиться с ветерком. Я не пьян. Я всего лишь осушил бокал моей матери.

Однако Руис сказал это вовсе не для того, чтобы получить одобрение Жослина. Он объявил об этой затее ради собственного удовлетворения и осознания своей власти. Юноша усадил Рафаэль в свой новенький «мазерати» и наклонился, чтобы застегнуть ремень безопасности.

— Я не могу похвастаться, что этим вечером я такая же трезвая, как вы, — сказала Рафаэль. — Какая машина! Неужели тореадоры никогда не пьют? — спросила девушка, когда Руис завел мотор.

— Конечно же, пьют. Иногда даже крепкие напитки, чтоб набраться смелости, как вчера, перед тяжелой скачкой…

— Вчера? И смелости хватило до сегодня?

Девушка рассмеялась, а Руис улыбнулся.

— Да нет. Но, по крайней мере, можно хорошо выспаться. Пить перед корридой — это самоубийство.

Выехав на дорогу, они обогнали машину Виржиля и разогнались до ста пятидесяти километров в час.

— Не так быстро, Руис, а то у меня закружится голова! Я правда много выпила. Вечер удался… Мне жаль вашу мать.

— Это я должен перед вами извиниться. За нее и за себя.

Они немного помолчали, вспоминая речь Марии. Под влиянием алкоголя Рафаэль смогла представить себя на ее месте и почувствовать ее страх.

— Мне действительно жаль ее, — прошептала она. — Весь ваш успех зависит от того, насколько вы сможете вызвать у публики страх, который пригвоздит ее к месту и перейдет в восхищение после боя, да?

— Вы мне льстите…

Рафаэль пожала плечами.

— Это выходит само собой. Я слишком много выпила. Мысли путаются в голове.

Она немного помедлила, поерзала на сиденье, приоткрыла окно, вдохнула порыв свежего воздуха и добавила:

— Но я не настолько пьяна, чтобы не спросить у вас, Руис…

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Почему вы сказали Жослину, что я мечтаю прокатиться на вашей машине?

Он сжал руль и не ответил. Девушка выждала несколько минут и добавила:

— Не думаю, что разговор, который вы задумали, понравился бы Жослину…

Руис помолчал и коротко сказал:

— Я знаю.

Они долго молчали. Машина мчалась под звездным небом Прованса, а Рафаэль рассматривала мужественную фигуру Руиса, освещенную светом панели управления. Ничего не приходило ей на ум. Ночь поглотила все мысли.

— Вы не в состоянии выслушать то, что я хотел сказать, — прошептал Руис. — Вы слишком много выпили и не поймете меня…

Рафаэль отвернулась и уставилась в окно, где в свете фар проскакивали мимо диковинные пейзажи обочины дороги. У нее появилось тревожное ощущение, будто она находится на краю пропасти. Все вокруг кружилось. Чувство свободы и неограниченных возможностей охватило девушку. Будь что будет! Темнота и загадочность ночи, размеренный шум мотора, атмосфера близости между ними и совершенно новые, доселе не испытанные ощущения еще больше пьянили Рафаэль. Она снова посмотрела на Руиса. Завтра, при свете дня, все станет на свои места. Но сейчас она была уверена, что встретила его неспроста. Девушка, опершись подбородком о приспущенное стекло автомобиля, жадно глотала свежий воздух в надежде, что тошнота пройдет. Руис молчал, увлеченный бешеной гонкой. Они так ничего и не сказали друг другу до самого дома. Руис высадил ее, и Рафаэль с трудом поднялась в свою комнату, поспешно разделась и шагнула под освежающую струю душа. Выйдя из ванной, она увидела Жослина, который сидел на диване и ждал ее.